— В вашей музыке тема Африки занимает ключевую роль. Вы бывали там?
Ханс: Я ездил на север Африки, но ни разу не приходилось бывать на юге или востоке континента. Недавно я должен был поехать в Анголу по работе — в рамках проекта по обеспечению страны независимыми источниками электричества, которым занимается одна шведская компания. Они наняли меня в качестве художника, чтобы расписать граффити резервуары на станциях в двух деревнях. Но все отменилось из-за восстаний в стране, что очень печально. В Африке очень активно развивается новая независимая сцена, происходит много интересных вещей, но, к сожалению, в целом континент остается довольно опасным.
— Удалось ли вам за время путешествий познакомиться с местными музыкантами и, может быть, поработать с ними?
Ханс: Первый опыт знакомства с африканскими музыкантами у меня произошел не в Африке, а в Нюрнберге, когда я жил на юге Германии. Мы устраивали огромные джем-сессии, вот тогда я впервые смог почувствовать, что такое африканская музыка.
Меня очень впечатлил этот опыт, и мне захотелось развить его с диджейской точки зрения. Ведь такая музыка явно заслуживает того, чтобы звучать на танцполах. Пока же чаще всего она звучит на этнособытиях или джазовых фестивалях, а они очень далеки от молодежи, которая катается на скейтах и слушает хип-хоп, как мы в юности.
Переломным моментом для меня стала вечеринка Беппе Лоды — я ему ужасно благодарен за то, что он смог заново познакомить молодежь с этой музыкой, вписав ее в контекст рейва и танцев. И если 25 лет назад я чувствовал себя одиноким юным любителем Африки на джазовых фестивалях в окружении сорокалетних, то за последние десять лет картина сильно изменилась — Африка все больше проникает в новую электронику и танцевальную музыку, которую слушает молодежь.
— Да, сейчас интеграция африканской музыки в современную электронную сцену довольно заметная. Есть же лейбл Awesome Tapes from Africa, ужасно модный в том числе и в России. Вы ведь делали с ними вечеринку?
Ханс: Да, мы с Брайаном (основатель Awesome Tapes From Africa. — Прим. ред.) давние друзья. Его блог очень здорово помог распространению знаний об африканской музыке среди модной молодежи и тусовщиков. Он смог найти идеальный подход — красивые обложки африканских кассет плюс небольшие, но ужасно интересные истории про каждую запись и музыкантов — такая легкая подача довольно неочевидной информации.
— Кажется, вы с ним похожи, потому что тоже постоянно ищете редкие пластинки у дилеров, заказываете через Discogs и так далее.
Дирк: Вообще я по большей части занимаюсь именно написанием музыки, а вот Ханс параллельно много выступает как диджей и, конечно, знакомит меня со всем новым и интересным.
Ханс: Да, я начал собирать пластинки, когда мне было десять. Коллекцию Африки я начал собирать где-то 20 лет назад, когда в 94-м или 95-м услышал пластинку Дэвида Бирна и Брайана Ино «My Life in the Bush of Ghosts», наполненную африканскими перкуссиями. Пластинки покупаю в самых разных местах. Больше всего сейчас мне нравится копаться в виниловых развалах на блошках в Париже, там большое африканское комьюнити. Кроме того, во Франции печатали немало африканских пластинок, которые потом никуда не увозили.
— Что скажете про профессиональных дилеров, которые занимаются поиском винила в Африке? Это ведь порой довольно опасно.
Ханс: Самое главное в этом деле — найти знающего местного, который все покажет. Самому очень сложно — ищешь магазины пластинок, понимаешь, что они больше не работают, ищешь тех, у кого магазины закупали винил, этих компаний тоже уже нет и в помине, но пластинки не были распроданы и где-то хранятся, поэтому нужно проследить всю цепочку, чтобы найти это секретный склад. Сейчас времена такого диггинга прошли, а все склады в Западной Африке найдены. Те, кто успел все это раскопать, теперь делают неплохие деньги.
Сегодня лучше искать всякие редкости на блошиных рынках в Европе, потому что тут куча иммигрантов, которые привезли с собой в том числе и пластинки. По моему опыту самые перспективные города с этом плане — Париж, Лондон и Лиссабон. В Берлине такого особенно нет, так как тут очень небольшое африканское сообщество, можно найти разве что африканскую политическую пропаганду. А в целом эта история с африканским винилом в Европе напрямую связана с тем, у какой страны какие были колонии. В Португалии, например, много винила из Анголы, ну и так далее.
— Удивительно, что колониализм в итоге повлиял на современную электронную сцену.
Ханс: Вещи, которые были скорее негативными в те времена, теперь позитивно влияют на культурный процесс. Когда-то богатая Франция захватила Алжир, Камерун и Бенин, а теперь люди из этих стран могут легко перебраться во Францию. И конечно, бесконечный культурный обмен. А сколько всего появилось в музыке благодаря Африке. Я бы даже сказал, что 90% сегодняшней поп-музыки построено на африканской — блюз и джаз ведь изобрели африканцы. Блюз придумали в Мали, фанк берет корни в Алжире и Бенине, латинская музыка — это микс испанской и африканской, самба появилась благодаря рабам из Анголы, которых португальские корабли привезли работать на плантации в Бразилию, а те изобрели там новый инструмент, похожая история с банджо, которое все воспринимают как американский инструмент, хотя по факту это калебас, придуманный нгони, просто на него однажды натянули тыкву в честь Хеллоуина, и получился банджо.
— Насколько повлияет на современный музыкальный процесс нынешняя волна иммиграции с Ближнего Востока?
Ханс: Все сильно зависит от того, из какого именно региона прибывают люди, как там развита музыкальная культура. Чем строже религиозные правила в стране, тем выше вероятность, что музыка в ней существует только в духовном контексте. Например, в Иране 30–40 лет назад была потрясающая диско-фанк- и поп-сцена, но потом случилась революция, и музыка стала инструментом религии. Что касается лично меня, то я не слишком увлекаюсь арабской музыкой. Мне нравится кое-что из 70–80-х годов из того же Ирана или Турции — много психоделии, синтезаторы Moog, — но это не что-то новое. А современную турецкую музыку я слышу каждый день у себя под окном и не могу сказать, что мне она нравится — впрочем, то же самое могу сказать и о новой немецкой поп-музыке.
— А что за за история про вашего перкуссиониста, он же приехал из Ганы?
Дирк: Вообще-то Ханс встретил его в автобусе.
Ханс: Да, я успел заскочить в уже отправлявшийся с остановки автобус, и там было единственное свободное место, на которое никто не садился, потому что рядом сидел чернокожий парень. Я очень обрадовался, что могу это место занять. Сел, поздоровался с этим парнем, предложил ему перекусить (я был очень голоден и не мог не поесть), он был очень вежлив, сказал, что ничего не хочет, и стал настукивать ритм по раскладному столику. Я спросил, не музыкант ли он, оказалось, что да. Поинтересовался, в какой группе играет, он ответил, что вряд ли я знаю, но он играет с Эбо Тейлором. Каково же было его удивление, когда я сказал, что прямо сейчас в моей диджейской сумке лежит три пластики Эбо Тейлора и я их постоянно ставлю. Мы тут же стали обсуждать музыку Ганы, для нас обоих эта встреча стала чем-то невероятным. Пока мы ехали, наш автобус попал в аварию с грузовиком посреди автобана, мы ждали полицию и пожарных примерно восемь часов, никуда не могли деться, зато я подружился с Эриком.
На протяжении трех лет он ездил из Ганы в Берлин и обратно, мы постоянно общались, а однажды он зашел к нам в студию со своими ударными, и мы стали записываться, потом решили пригласить его выступить с нами. Это было круто и очень забавно, потому что другие музыканты, выступавшие с Эбо Тейлором, пришли на наш концерт оценить, чем занимается Эрик, они в силу возраста очень скептически относились к электронной музыке, но им все понравилось, и они разрешили Эрику продолжить с нами выступать. Сейчас Эрик постоянно на гастролях с Пэтом Томасом, так что, к сожалению для нас, он буквально каждый день занят, но, к счастью для него, занят в исключительном проекте.
Дирк: Да, когда для записи пластинки нам нужны оригинальные перкуссии, мы приглашаем Эрика, но часто используем и драм-машины. Мы перепрограммировали нашу 808-ю на специальный африканский ритм, еще есть CompuRhythm CR78 — это тоже Roland, только из 70-х. Ее использовали Sly & The Family Stone, Уилльям Онибор и Франсис Бебе. Она была очень популярна у африканских музыкантов, потому что с живыми инструментами звучала более органично, чем другие драм-машины тех времен, за счет наличия нетипичных перкуссий.
— Вы занимаетесь музыкой почти 25 лет, какие изменения в музыкальных вкусах людей вас сильнее всего удивили?
Ханс: Я никогда бы не подумал, что техно станет в буквальном смысле поп-музыкой. Особенно это заметно в Берлине. Тут его пишут все кому не лень, даже беженцы в подвалах. Сегодня техно — это как пицца, а 20 лет назад был авангард.
Еще удивительно, что мы 14 лет делали то, что делали, записывали треки и выпускали пластинки, но широкая общественность оставалась безразличной. Да, о нас знали диггеры и меломаны, но почти никакие издания не обращали внимания на то, что мы есть. Но стоило спустя 14 лет с момента начала карьеры выпустить альбом, как о нем заговорили. Никогда не думал, что в наши дни этот стереотип будет работать.
А еще теперь многие пытаются вычислить формулу Africaine 808. И это очень смешно!