Мрак и хтонь, жизнь как путь к смерти, коммунальная безысходность, утопающая в алкоголе, самоидентификация через самобичевание. Все это под понурый хип-хоповый бит, ставшую уже ностальгической электронику нулевых и грузную акустику. Так звучит новая поп-музыка. И для того, чтобы заменить хип-хоп если не по охвату, то по смыслам, ей осталось совсем немного.
Тезисы про кризис русскоязычного рэпа уже неоднократно проговорены, в том числе и нами, но повторимся: отсутствие новых идей, банальность саунда, уход главных героев последних лет в другие жанры или даже в другой вид искусства. К тому же хип-хоп сгубила лирика, не предполагающая метаморфоз в жизни героев треков. Все одно: противопоставление себя воображаемому противнику. Бесконечная бравада. Показное богатство. Сексизм, лукизм и гомофобия. Месседж «Я всего добился сам, а вы кто такие?». Наверное, поэтому в кризисный 2020 год новые записи главных представителей жанра выглядят немного странно. Самый яркий пример — альбом Pharaoh «Правило», в котором он с лирикой образца 2017 года пытается использовать в личных целях звук 2019 года и оттого превращается в неприятного нытика и абьюзера.
Новая музыка невольно противопоставляет себя и хип-хопу с его бравадой, и неопопу с его ласковым драматизмом, и мамбл-року с его жизнерадостным идиотизмом. Ее можно назвать пост-хип-хопом, дарк-попом, постготикой, но чтобы не заниматься излишними самоограничениями из‑за стиля, назовем ее новыми грустными. Новые грустные — это песни безысходности во всех ее проявлениях, в целом укладывающиеся в строчку йошкар-олинского исполнителя Дениса Бурашникова (DenDerty): «Грустно ****** [аж жуть], как я и хотел». Собственно, песня «Грустно» — квинтэссенция стиля и его главный хит. И есть ощущение, что таких хитов будет больше.
Понятное дело, новая волна — вещь довольно умозрительная. Описанные далее артисты вроде бы существуют в разных контекстах, но при этом картина получается достаточно цельной. Видимо, пора пришла, в воздухе витает настроение разочарования — в культурном контексте, в общественно-политической жизни, в самих себе, наконец, — и получается только из обломков умирающей поп-музыки строить вот это. Тем более в нашем случае между исполнителями легко находить общие черты. И в тексте, и в музыке.
Музыка новых грустных растет в том числе из самого хип-хопа, но весьма своеобразно перерабатывает его наследие. Бит и флоу здесь не цель, но средство. Музыка петербургско-екатеринбургского дуэта «Разрыв йогурта» похожа на ЛСП, который первым принес саморазоблачительную лирику в массовый русский хип-хоп. От него строит свой звук и проект «Грязь», в котором раньше играл Рома Англичанин. Москвич Тимофей Якимов («Тима ищет свет») паразитирует на хип-хоповом бите. Петербуржец Александр Иваненко (Рудольф Страусов) даже в формате акустики походит на Скриптонита и его коллег из Павлодара с их мрачным шаманским хип-хопом. На них вольно или невольно походит и москвич Астмо, который инкрустирует в этот медлительный бит духовые и гитару и получает практически трип-хоп, только без привычной для стиля в последние 20 лет салонной похоти.
По этому критерию к новым грустным легко причислить и пензенца White Punk, и живущего в Петербурге Мак Симу Мглу с его болезненным хип-хопом, и режиссера Дмитрия Ицкова (Zavet) с его намеренно неразборчивым истерическим речитативом. Тут нет репрезента — есть самобичевание. Нет и типичной для русского хип-хопа зацикленности на сексе (тут он не отрицается, но не является процессом, приносящим радость и успокоение), нет и социальной подоплеки.
Второй источник — музыка девяностых-нулевых, но заново отрефлексированная и этически, и эстетически. У московского актера Василия Михайлова, он же Бомба-Октябрь, — Земфира времен «Вендетты», у «Разрыва йогурта» — поп-рок с «Нашего радио», у Страусова — русский рок в его кухонно-доморощенном изводе, у DenDerty — поздние «Агата Кристи» и Дельфин, у White Punk — группа Deftones (скорее даже как этический ориентир: петь об эросе, но с танатосом под ручку). Они как пытаются воспроизвести чужой саунд, так и напрямую цитируют чужие песни, извращая их содержание. «Разрыв йогурта» цитирует «Дискотеку «Авария», «Если хочешь остаться», только просто так остаться точно не выйдет. Бомба-Октябрь переиначивает строчку из песни «Небомореоблака»: вместо «здравствуй» там «***** [к черту]», потому что образы прошлого перестали работать как образ свободы, потому что никакой свободы нет. Русский поп здесь выглядит как антитеза. Та же «Грустно» походит на «Нас не догонят» по звуку, только в случае с DenDerty героя песни догнали и в клетку посадили.
Примечательно еще, что записи всех наших героев, как правило, сделаны с максимальным студийным изяществом, но без привлечения демиургов за пультами. Они сами себе режиссеры, а в ряде случаев — и саундпродюсеры, и битмейкеры, причем работавшие с самой хитовой музыкой последних пяти лет: White Punk делал звук Pharaoh, DenDerty помогал Little Big.
Мрачный звук тут неразрывно связан с лирикой. А подчас и подчинен ей. В уже упоминавшейся «Грустно» есть строчка «С каждым днем все туже мой ошейник». С петлей на шее свой репортаж ведут и остальные представители новых грустных. Вот «Разрыв йогурта»: «На моей шее затянулась петля, пока я спасал другие шеи». «Грязь» перепевают великую песню группы «Химера» «Виселицца». Вот Страусов: «Рожа затянулась на петельке в потолке». И все это на фоне деформированного хип-хопового звука, вроде бы знакомых семплов и мелодических ходов, которые извратили до неузнаваемости.
По отдельности эти выразительные средства не работают. Вот «Разрыв йогурта». ЛСП в анамнезе тут тоже неспроста — Олег Савченко первым принес в новый русский рэп невиданный доселе фатализм (смотрите альбомы «ЁП» и «Виселицца»). Его «Разрыв йогурта» доводят до предела. Их герой балансирует на краю пятиэтажки, его внутренний монах сооружает петлю (опять петля!), а серенький автобус с серыми людьми видится единственным средством побега от проблем. А стремление к центру Земли оборачивается могилой два на два. Она и вправду ближе к земному ядру. Во многом творческий мир группы хорошо описывается историей участника дуэта Данила Богдана: на него очень повлияла книга «Миф о Сизифе» Альбера Камю, которую он читал в поезде из Екатеринбурга и Нефтеюганск. Вот и песни «Разрыва йогурта» — абсурдизм, помноженный на русскую бесконечность.
Или вот DenDerty. Он берет готический мрак «Агаты Кристи» и раннего Дельфина и бережно сохраняет пафос и фатализм, как и «Разрыв йогурта», выкручивая резкость до предела. В его старой композиции «Тотальное самоубийство» он говорит: «Мы взрослые люди, и смерть не так уж страшна». В «Грустно» он признается: «Каждый момент я делаю хуже». Его герой даже не смиряется с мраком. Он им наслаждается.
То же и с Рудольфом Страусовым. Он бормочет: «Я сожрал уже говна и готов еще на большее». Он кричит: «Захлебнись моей кровью, я давно на дне». Он натужно тянет: «Мой спектакль без актеров». Он говорит: «Я как рыбка в аквариуме, жаль, что без воды». И прибавляет: «Ну и ***** [плевать]». Его музыка отличается от творчества павлодарских хип-хоп-мастеров тем, что из песен изъяты любые признаки благополучия и движения вверх. Все потому что двигаться изначально некуда и незачем. При этом Страусов пестует мрак не из ненависти к человечеству. Наоборот, в интервью он говорит, что «все люди слабые, девчонка или мальчик, какая разница, из‑за тонны навешанных стереотипов люди теряются и других заставляют. Я очень чувствителен, и мне нравится любить». Его последний альбом «Не чувствуй» о том, как эта душевность сталкивается с хтонью современности. Редкий для стиля императив в заголовке — как призыв к спасению. Лучше уже ничего не ощущать, чем вечно страдать.
Тимофей Якимов тоже говорит о неминуемом конце, но с разных точек зрения. Он сам в интервью признавался, что его последний альбом «Бойня» — это набор диалогов со смертью. Его герои умирают от ран, у них «на сердце только слизь», им «покалечили воздух», а «голова не может всплыть». Все это сопровождается то элегантным хип-хопом со звонкой гитарной трелью, то русским роком, из которого изъяли объединительный и освободительный пафос, то и вовсе башлачевщиной, где древнерусская тоска усилена отсутствием прощения и успокоения после смерти в тесной квартирке.
Теснота быта — часть лирики и у Бомбы-Октября. Здесь квартира — «шесть квадратов и ковер», и почему‑то уже от этих строк становится особенно невыносимо. Потому что ковер есть, а двери нет. И зачем дверь, если есть алкоголь. «Гравитация, время и пьянство — неизменные мира сего», — поет он и заливает в себя водку известной марки. Это песни человека, который уже не на грани, а сорвался в пропасть и летит вниз, летит бесконечно. Все это нанизывается на поэтичную музыку в духе вдовинской Земфиры — она тут вообще в какой‑то момент выступает адресатом письма героя песен — и гитары в духе Radiohead нулевых, жужжащие, назойливые, резкие.
Новые грустные — это реакция на происходящее вокруг, но без злоупотребления злободневными мемами и новостными заголовками. Здесь не может быть постиронии Монеточки или «Комсомольска», равно как и малопонятного непосвященным сленга рэперов и мамбл-рокеров. Политика здесь присутствует в редких образах. У DenDerty Россия дает по голове, когда встаешь с колен (видимо, вместе с ней). У «Грязи» есть злобный хип-хоп «Шаг за шагом», где среди прочего есть строчки про ФСБ и гексоген. И, пожалуй, все.
Это происходит не потому, что новым грустным неинтересно происходящее за окном. Их герой и без них все знает и понимает, причем уже давно.
Это самокопание раньше было уделом редких исполнителей вроде минской «Петли пристрастия» (симптоматично, что она в итоге сейчас заигрывает с политизированными текстами). Та же отчаянная безысходность на одной шестой части суши, от которой можно спастись бутылкой, тот же маленький человек, который способен только копаться в себе.
Кроме того, разговор о происходящем вокруг возникает через самоидентификацию новых грустных. Они работают с наиболее самобытным местным звуком последних 10 лет: от Дельфина до Скриптонита. Недаром Данил Богдан среди музыкальных ориентиров называет «4 позиции Бруно». Недаром Денис Бурашников начинал свой путь со звука для Little Big, самого русского экспортного продукта. Новая русская музыка в последние 10 лет, отрекаясь от поклонения перед зарубежными идеалами, обрела своеобразие и многообразие. Новые грустные отстраивают свою идентичность через них. Они живут в реальности, созданной одновременно «Вендеттой» и «Домом с нормальными явлениями», «Тканями» и «Tragic City», и говорить о происходящем в ней могут исключительно на языке этих источников. Иначе получается фальшиво.
С чем совсем непонятно у этой новой волны, так это с перспективами. По-хорошему эти песни уже своим содержанием и формой не претендуют на стадионы. И в итоге все эти музыканты окажутся в каком‑нибудь аналоге книги «Песни в пустоту» через лет десять.
С другой стороны, стадион, большой фестиваль, массовое скопление людей ради песен тут и не могут работать как амбиция. И дело не в пандемии. Основное измерение этих песен — личное, эта музыка и должна существовать в рамках множества маленьких квартир на шесть метров с ковром, исполняться под гитару в душевных компаниях, разлетаться на цитаты, но не превращаться в шоу. Симптоматично, что у Страусова просят аккорды песен, а на «Тима ищет свет» делают акустические каверы. И тут как раз пандемия с сопутствующей самоизоляцией идеально соответствует моменту.
Чего не хватает, так это большой работы, альбома-манифеста, который бы вывел этот мрак в топы и выплеснул бы эту хтонь на массового слушателя. Того, чем стал для нового рэпа «Дом с нормальными явлениями», а для неопопа — «Новое искусство». Я уверен, что эта этика и эстетика в дозированном виде может попасть к «Вечернему Урганту» и на VK Fest и стать основой для новой поп-музыки: более зацикленной не на отношениях, не на внешних атрибутах счастья и успеха, но на исследовании собственных трещинок, лишенной облака тегов, но страшно актуальной, не воодушевляющей, но в определенной мере психотерапевтической. Новый поп должен быть таким.
Ну а если не случится, то можно всегда сказать, что это, конечно, грустно, но ты так и хотел.
