— Насколько ваш родной Детройт повлиял на занятия музыкой?
— Это город, который всегда боролся за выживание. Он мне напоминает некоторые города в России. У вас богатые ресурсами территории Сибири, но при этом маленькие городки борются за выживание.
Детройт был одним из городов, который очень сильно зависел от промышленности в течение долгого времени. Когда с ней начались проблемы (заводы проиграли конкуренцию зарубежным производителям, из города началось бегство населения, а в 2013 году Детройт объявил себя банкротом. — Прим. ред.), у нас осталось творчество, музыка, искусство. За счет них Детройт выживал последние 55 или даже 65 лет. И это стало сильной частью комьюнити.
Да, здесь непросто жить, это не самый красивый город на Земле, но зато здесь жили и живут люди. И их энергия способствовала тому, что в Детройте появлялась музыка и распространялась по всему миру.
— Вы же увлеклись музыкой в 12 лет вместе с Хуаном Аткинсом и Кевином Сондерсоном?
— Немного вас поправлю. Я начал слушать музыку еще будучи маленьким мальчиком. Мое детство пришлось на эру «Мотауна», Марвина Гея, Jackson 5 и так далее. Но музыка как профессия началась для меня, когда мне исполнилось 12 лет. Мы не ходили в школу, мы должны были быть там, но мы оставались дома и слушали музыку, пока родители были на работе. Такое у нас было образование. И это было важно: где‑то лет в 14–15 я решил стать диджеем. У нас тогда не было диджеев-суперзвезд, путешествующих по миру. Мы просто играли на домашних вечеринках для друзей.
— Я читал в «Электрошоке» Лорана Гарнье, что в девяностые всю эту техно-историю разные ушлые люди постарались коммерциализировать. Вы что об этом думаете?
— Нужно, чтобы музыка оставалась формой искусства. Чтобы так происходило, ты должен контролировать это, когда станешь популярным. Когда люди хотят слушать твою музыку, покупать ее, творчество превращается в коммерцию.
Интересно, что техно из Детройта в коммерцию не превратилось изначально. Оно оставалось в андерграунде. Но когда оно добралось до Европы, многие исполнители стали уже зарабатывать деньги на техно. Нас, конечно, просили делать ремиксы, продюсировать какие‑то записи. Кевин Сондерсон тоже работал с разными группами и продюсировал кого‑то, и у него был коллектив The Inner City. Но и все.
— Да, интересно, что в итоге вся популярность техно пошла с Европы, а не из США.
— Знаете, поначалу хаус из Чикаго и техно из Детройта были очень связаны, потому что мы дружили и уважали друг друга. Мы помогали друг другу. Мне кажется, что никакого прорыва не случилось, потому что остальная музыкальная сцена была очень разобщенной. В Нью-Йорке все еще было диско, в Калифорнии — хип-хоп, в Чикаго и Детройте — хаус и техно. И звукозаписывающие компании не принимали это. Это еще было связано с темпом. Все, что было быстрее 130 ударов в минуту, даже если это было что‑то из соула или фанка, казалось слишком радикальным. И те, кто постарше, не притрагивались к таким записям, не думали о них. Это проблема поколений. Звукозаписывающие компании просто отказывали нам. Тогда наши записи попали в Европу. И когда техно пришло оттуда, это были записи белых артистов. И это было очень грустно, потому что изначально это была черная музыка, изобретенная черными.
— Ну, так часто бывает с американской музыкой. Тот же панк сперва появился в Америке, но его сделали популярным британцы.
— Да, да! Вообще интересно. Ведь вы из России. И вы там совсем отделены от остального контекста, и поэтому ваша музыкальная сцена совсем не похожа на европейскую, у вас был коммунизм, железный занавес. А потом, когда он пал, вы не были слишком впечатлены тем, что пришло с Запада. Вы решили: «Мы любим то, что мы любим. Неважно, с какой части света оно пришло».
— Я бы не стал так утверждать однозначно. Все-таки в какой‑то момент наши музыканты очень старались копировать зарубежные образцы. Правда, сейчас мы как раз вернулись к этому музыкальному почвенничеству. Но вернемся к вам. Вы говорили, что слушали музыку «Мотауна» в детстве. Вообще она с техно вроде имеет мало общего. И все же. Есть ли что‑то, что вы взяли оттуда в музыкальном смысле или в этическом?
— Вообще интересно, что вы спросили меня сейчас об этом. Раньше я отрицал какую‑то связь с «Мотауном» и утверждал, что он ничего для меня не значит. Но это неправда, я беру свои слова обратно.
Главное, что «Мотаун» дал нам, — это идею о том, что можно быть особенным, быть индивидуальностью, личностью. Он научил меня понимать мои чувства, что было важно, когда я стал сам делать музыку, чтобы как‑то выразить себя.
Для многих музыка Детройта — это просто музыка. Но если вы родом оттуда, то музыка для вас — образ жизни. Конечно, у всех он разный. Мы с Хуаном Аткинсом получили благодаря этому огромный заряд энергии, смогли осознать свой потенциал как артистов, поняли, что можно взять то, что у тебя внутри, и вынести это наружу через музыку. Вот, что «Мотаун» сделал для нас. Пока мы были маленькими, мы этого не понимали. Мы выросли с этой музыкой, она окружала нас каждый день. И в какой‑то момент мы начали отрицать ее, потому что ее стало слишком много. И мы решили сделать что‑то иное, особенное.
— Вы в одном из прошлых интервью говорили о своей музыке как об имеющей «антисоциальный» характер. Можете расшифровать, о чем речь?
— Речь о том, что она была слева от того, что было вокруг нас. Считалось, что мы должны любить фанк, даже если нам больше нравился соул. «Антисоциальный» значило, что мы будем делать музыку, которую хотим, а не которую нам навязывают. И вы не можете даже представить, как над нами смеялись, как нас критиковали. На нас смотрели, как на сумасшедших. Индустрия не обращала на нас внимания.
— Вернемся немного назад — к разговору о том, что европейцы прославили ту музыку, которую делали вы. Сейчас ситуация меняется как‑то?
— Нет. В Америке ужасное радио. Звукозаписывающие компании больше ничем не управляют. У нас очень меняется среда. Все слушают музыку не так, как раньше, не делятся ей. Музыка больше не объединяет людей. Единственное место, где это все еще происходит, — клуб или фестиваль. Главная проблема — даже не любовь или нелюбовь к музыке, а контакт с людьми, с публикой.
— Вам кажется, что вам удается сохранять контакт с публикой, со слушателями?
— Да. Нужно просто оставаться позитивным, оставаться здоровым, активным. И нужно продолжать верить в то, что твое творчество все еще интересно людям. И не бояться!
Деррик Мэй выступит в ночь с субботы на воскресенье на главной сцене AFP Snow Edition. Фестиваль пройдет на курорте «Роза Хутор» с 28 февраля по 1 марта.