— Летом ты отыграл лайвы на двух масштабных фестивалях — российском Signal и украинском Brave Factory. Долго к ним готовился? Я просто знаю, что ты чуть ли не каждый раз пишешь новую программу.
— Ну не каждый. Я вообще ленивый чувак и всегда иду по пути наименьшего сопротивления. Конечно, если играю в Киеве две недели подряд, запишу новый лайв, чтобы не повторяться. Но когда публика не соприкасается, как было на «Сигнале» и «Брейве», то какой в этом смысл.
— Тогда как часто ты готовишь новую программу?
— Примерно раз в месяц.
— Что тоже не редко и, должно быть, довольно трудозатратно.
— У меня просто раньше группа была. Мы записали альбом, а потом его целый год гоняли-играли. Это ********* [достает]. Зачем так делать, если я могу написать что‑то еще?
— Группа, о которой ты говоришь, — это постпанк-проект Save Switzerland? Расскажи о ваших достижениях. Вы же даже в тур успели съездить — нашла в сети запись выступления в Ужгороде.
— Ну как в тур — на концерты приходили друзья друзей и организаторы. Другие участники группы были меня старше, и все из старой метал-тусовки. Они многих знали, поэтому мы скатались по Украине. Сделали два альбома, которые есть на SoundCloud, и через два-три года распались. Я начал слушать и писать танцевальную музыку, и мне не нравилось, когда ребята говорили: «Нет, вот тут должна быть гитара». Вопрос контроля, я жуткий монополист.
Мы все слишком по-разному видели, но договориться не могли, потому что были с самого начала равны в правах. И это, наверное, в какой‑то степени плохо. Один человек должен все-таки задавать направление.
— При этом вы были достаточно плодотворной группой — два альбома за два года.
— Слушай, ну я же лайвы как‑то пишу (смеется). Второй альбом, точнее его половина, вообще записывался, когда я был в рейсе. Учился тогда на моряка в Херсоне.
— И как тебе удавалось совмещать музыку и освоение такой непростой профессии?
— Все просто. Ходишь на пары и, как и любой другой студент, ничего не делаешь.
— Но ты ведь и в самое настоящее плавание ходил, верно?
— Это было один раз на пять месяцев. Когда у нас должна была быть плавательная практика, мне исполнилось восемнадцать, и отец меня пристроил в свою компанию. Я сел на судно в Штатах, в Мексиканском заливе, потом уехал в Бразилию, Алжир, Испанию, Колумбию и вернулся домой.
— Звучит впечатляюще. И как тебе жилось в море?
— Скучно. Если бы мне нравилось, то давал бы, наверное, сейчас совсем другое интервью, не как музыкант, а как моряк (смеется). Я, в принципе, хотел музыкой заниматься, а родители не верили, что это может быть серьезно. Они говорили: «Вот будешь ходить в рейс и зарабатывать на свои инструменты. А потом приезжай и делай, что хочешь». Но я понимал: если по полгода стану проводить на судне, очень многое упущу. Строить музыкальную карьеру — это же не только про написание музыки. Social engineering должен работать в любом случае. Пока ни с кем не познакомишься и не пообщаешься лично, никто и не поймет, что твою музыку интересно слушать.
Мне, например, в большей или меньшей степени тоже насрать, что делают другие. Одно дело, если я нахожу какую‑то вещь сам, но когда кто‑то присылает мне запись и говорит: «Послушай», это отталкивает. Подобная история утомляет и воспринимается несколько негативно, как будто к тебе навязываются. Надо не рассылать, а знакомиться.
— Давай немного откатимся назад, к моменту, когда ты переключился на электронную музыку. Почему так вообще произошло?
— Все пошло от рокешника. Сперва я слушал определенные жанры рок-музыки и, если они мне нравились, обращал внимание на смежные субжанры, которые вытекали еще в какие‑то истории. Вот так, постепенно и неосознанно, случился мой переход к электронной музыке. Хотя четырнадцатилетним я точно этому не обрадовался бы. В детстве казалось, что все электронное — неживое, что в нем нет души.
— А что ты сейчас слушаешь помимо электроники?
— Не перестаю слушать постпанк, хотя редко что‑то новое там нахожу. Из старого, кажется, я нашел уже практически все, а вот ривайвл и современные вещи меня почти не привлекают. Хотя на «Брейве» очень понравились «Поехали». Я ничего о них раньше не слышал — суперудивился, а в какой‑то момент просто открыл рот. Как они держались на сцене — это был настоящий театр, очень клево!
— В твоих лайвах тоже есть некоторые элементы шоу. Например, привычка выступать с голым торсом. Ты преднамеренно раздеваешься, откуда это?
— И преднамеренно, и нет. Вообще, мне просто очень жарко, когда я играю. У меня очень потеет лицо, а в райдере всегда написано про белое полотенце. Впервые я оголился в Харькове, в «Культуре звука» (музыкальная формация и клуб в Харькове. — Прим. ред.), и понял, что это работает. Но раздеваюсь далеко не всегда. Если не жарко — не раздеваюсь. Не хочу заболеть.
— А почему ты играешь исключительно лайвы?
— Это вопрос эго, наверное. Когда только начал ходить на вечеринки и познакомился с диджеингом, сразу задался вопросом: «Почему мне нужно играть чужую музыку, если я могу все сделать сам?» Понимаю, есть очень много клевых диджеев, но меня всегда больше интересовали люди, которые даже не то что лайвы делают, а именно пишут музыку как продюсеры.
— Нашла на ютьюбе твое интервью 2016 года. В нем ты говоришь, что не чувствуешь себя состоявшимся музыкантом и хочешь выйти за рамки исключительно локальных тусовок, начать зарабатывать музыкой…
— Я все еще себя так не чувствую. Стало лучше, конечно, но есть куда расти, расслабляться рано.
Дэвид Фостер Уоллес в «Бесконечной шутке» привел интересную аллегорию, описывая теннис. Когда теннисист долго тренируется, он в какой‑то момент начинает играть лучше, расширяет свои возможности, но потом все равно достигает плато, постоянного роста не бывает. Вот и я наблюдаю за динамикой и, если понимаю, что застыл на одном уровне, принимаю решение действовать по-другому. Но вообще это история не только про музыку и творчество.
— А про что еще?
— Про амбиции. Как‑то в КАМЕ (Киевская академия медиаискусств. — Прим. ред.) лекцию читал Nocow (петербуржец Алексей Никитин, выпускается на «ГОСТ Звуке». — Прим. ред.) и затронул эту тему. Он рассказал, что в славянской культуре амбиции считаются чем‑то негативным. Нам всем с рождения вбивают, что сперва нужно достичь конкретного результата и только потом можно о чем‑то говорить и как‑то о себе думать.
Nocow тогда заметил, что нет ничего плохого в том, чтобы быть амбициозным. И я подумал: может, он и прав в какой‑то степени. Может, в том, что я делаю, действительно есть нечто особенное.
— Складывается впечатление, что твои дела идут в гору: тебя приглашают играть на крупных фестивалях, ты стал резидентом System 108, выпустил летом дебютный EP, также сотрудничал с лионским лейблом Lumbago. Что тебя выделяет в числе других молодых украинских музыкантов, которые пишут электронную музыку?
— Я пока не ощущаю, что меня как‑то выделяют. Это очень относительно. Со временем станет видно. Я отыграл на двух больших фестивалях, получилось хорошо. Но после первого «Брейва» ко мне тоже было много внимания, потом оно спало. Это все непостоянная штука. У меня скорее ползучая, медленная, но позитивная динамика, потому что я работаю.
— Но ведь и музыка здесь играет не последнюю роль.
— Безусловно. Музыка — это очень важно. Но я не слежу за нашей сценой. У меня даже нет какого‑то локального комьюнити единомышленников, с которыми мы любим собраться что‑то обсудить. Так, чтобы это происходило постоянно и люди обменивались идеями, влияли друг на друга.
Есть просто какие‑то общемировые тенденции, которые в определенный момент совпадают с тем, что я делаю. Тот же транс-ривайвл, например. Никогда не любил транс, у меня с ним много негативных ассоциаций. Вся эта флюоресцентная история и люди, которые ее создавали, — не мое. Но когда я переслушивал свои лайвы 2016 года, то обнаружил множество притрансовых тем. Они получались сами собой, а не потому, что кто‑то говорил: «Делай транс!» Я просто садился и писал. И сейчас продолжаю следовать такому принципу — писать то, что хочется.
— Cейчас, как мне кажется, музыку в принципе перестали загонять в жесткие рамки: вот это техно, а вот — транс, тут у нас микрохаус и так далее. Твои лайвы и треки тоже очень разносторонние, никогда не знаешь, чего от них ожидать.
— Сейчас всем просто неинтересно слушать одну и ту же музыку. Если в 2010 году ты приходил на драм-н-бейс-тусовку, то там играл только он и куча его разновидностей — и ничего больше. Сегодня же на вечеринках все очень эклектично.
Например, я могу подумать: а что произойдет, если в эйсид-техно добавить какой‑то хип-хоповый кик — или еще какие‑то элементы другого стиля использовать? Почему бы и нет? В итоге получается история, в которой каждый слышит для себя нечто знакомое. Я в музыке очень много работаю с паттернами, стараюсь сделать ее более привычной для слушателя. В какой‑то момент я сильно угорел по научпопу на тему нейробиологии.
— Человеческий мозг кайфует от гармонических структур, повторений и когда вычленяет что‑то для себя знакомое.
— Я и сам кайфую, когда пишу такую музыку, и не делаю что‑то специально, лишь бы всем зашло. Просто мне самому нравится много разной музыки. Я и в различных жанрах стараюсь найти хорошее. Не хочу сознательно уходить в какой‑то авангард и держать людей за дураков.
— А какая у тебя и твоей музыки цель?
— Я хочу дать людям отдохнуть. Я обслуживающий персонал и стараюсь лавировать между своими и чужими представлениями о том, какой должна быть музыка. Мне хочется быть услышанным.
— Мне кажется, что какой бы разносторонней ни была твоя музыка, лайвы и треки, ей всегда присущ мелодизм. Это тоже отголоски постпанк-прошлого?
— Я считаю себя аранжировщиком. И даже когда пишу музыку, начинаю не с бита, а с мелодии. Могу что‑то наиграть на синте — какой‑то баслайн или аккордовую прогрессию. И да, я люблю наивно-меланхоличную музыку, вроде постпанка, и очень редко ухожу в абсолютный минимализм. Мне нравится, когда музыка вызывает эмоции, а не только синхронизируется с пульсом.
В процессе продюсирования очень много математики, а эмоции, которые может передать иррациональная сторона, мелодизм — это совсем другая вещь. Я ее не до конца понимаю, но мне с ней очень нравится работать. Люблю мечтательные текстуры.
— Твой дебютный EP «Ruslan Tislenko» вышел на System 108. Как вы вообще познакомились с Евгением Машковым (основатель System 108. — Прим. ред.)?
— System 108 меня позвали поиграть в декабре на свою вечеринку. И им понравилось, и Жене понравилось. Хотя он всегда говорит, что взял меня исключительно за юмор. У нас с ним есть переписка в телеграме, и она не самая серьезная. Но Женя уже старый, его надо учить тому, что сейчас популярно у молодежи. Каждый делится своим опытом. Культурный обмен, так сказать!
— В своих интервью он подчеркивает, что System 108 — это в первую очередь семья и комьюнити. Что тебя объединяет с ребятами помимо юмора?
— Сложный вопрос. Есть факторы, которые я могу упустить. Во-первых, мне нравится, что у них нет предрассудков в отношении того, кто и что делает. А еще они умеют переобуваться — мне кажется, это важная штука. Все меняется, тенденции меняются, и нужно успевать схватывать новое, и у них получается. Кроме того, System 108 не закрытое комьюнити, которое варится внутри себя; там нет лишнего снобизма.
— В Украине ты являешься участником и резидентом комьюнити «Культура звука». Ребята сейчас очень много делают для развития локальной сцены. Расскажи, как и почему ты к ним присоединился?
— Это третий — наряду с Closer в Киеве и Port в Одессе — действительно уютный клуб в Украине. Именно так я подумал, когда впервые увидел это место. Он супермаленький — когда приходит 300 человек на вечеринку, уже невозможно протолкнуться, — но очень классный.
— И это в Харькове!
— Да, в Харькове, который даже более вялый, чем Одесса. «Культура звука» собрала вокруг себя комьюнити классных людей. Я сам вызвался стать их резидентом. Подумал, что пора где‑то осесть. Кроме того, мне очень нравится все, что делают ребята, захотел оказать им поддержку.
— Есть ощущение, что в Украине электронная сцена развивается в основном вокруг Киева и Одессы?
— Так и денег особо нигде больше нет. Если бы она могла где‑то развиваться вне центра, то развивалась бы, а так все стекаются сюда. С другой стороны, из‑за того, что в стране кризис, люди больше думают о творчестве, но пока это все не встало на поток и только начинает расти. И круто, что в том же Харькове есть «Культура звука», могло быть намного хуже. В других странах тоже есть свои культурные центры, и в регионах там всего чуть меньше происходит, это нормально.
— Ты родился в Донецке, учился в Херсоне, потом жил в Одессе, теперь вот обосновался в Киеве. Где ты себя чувствуешь дома?
— Пока я не переехал в Киев из Одессы, то думал, что это ужасное место, в котором живут одни наркоманы. Но потом просто влюбился и пока не смотрю ни на какой другой город. Здесь очень комфортно — меня все понимают, люди говорят на том же языке. Я достаточно хорошо знаю английский, но между неносителями языка все равно возникает много недопонимания. Разность культурного бэкграунда тоже влияет. Мне проще пожить и поиграть в Европе две недели и вернуться сюда.
— Раз речь зашла про язык и культуру, не могу не спросить, что значит «Russian Renaissance»? У тебя это написано в инстаграме и SoundСloud.
— Это просто хорошая песня группы «Тупые». Не буду больше ничего говорить, пусть ее люди сами послушают.
Команда System 108 везет в «Мутабор» лейбл Mannequin Records вместе с его главой Алессандро Адриани: от него будут и диджей сет, и совместный лайв с французским ветераном Мишелем Амато, а на самой сцене импринта — еще куча заводного темного электро. На мейне — техно-мясорубка разной интенсивности, которую будут раскручивать оголтелый француз Terence Fixmer, угрюмая датчанка Mama Snake, украинки Настя Муравьева и Дарья Колосова, а также Машков и Eostra. Как устанете от мрака — вперед на улицу за хаусом и диско. Билеты здесь.
