Сергей Iroh Кошаташян вместе с GONE.Fludd раньше состоял в Sabbat Cult — самом мрачном и обособленном фланге объединения YungRussia (в нем еще состояли, среди прочих, Pharaoh и i61). Рэп получался соответствующий — зубоскальный и угрюмый. После распада объединения музыка артиста потеряла в агрессии и мраке, но окрасилась светлой меланхолией и распевным мелодизмом. Экс-участники Sabbat Cult создали объединение Glam Go Gang!, которое 22 августа выпустит первый коллективный релиз, а 31 августа устроит фестиваль в московском «Зелёном Театре». Iroh тоже в деле. При этом он успешно работает и за пределами родной тусовки. В мае у него вышел альбом «Произносится Айро» — убедительное доказательство, что он — не просто соавтор песни «Зашей» и соратник GONE.Fludd, а самобытный артист.
— В одном из интервью ты говорил, что в самом начале вы были музыкальными гиками, и упомянул сайт Respecta.net. Что это за движуха была?
— Это очень крутой сайт, там была вообще вся музыка, как‑то связанная с рэпом. Все жанры, все направления, легально и нелегально — там все скачивали.
— Он ведь был не только о рэпе?
— Считалось, что это рэп-сайт, но там можно было найти любую музыку.
— Какое было самое крутое открытие в те годы?
— Мы тогда juggalo-рэп там нашли — Twiztid, Insane Clown Posse и т. д. — Чуваки угорали по клоунской теме, зачастую вперемешку с хоррором. Да много всякого абстрактного музла. Такое все, странное, обычные рэперы такое не слушают. (Смеется.) На нас и рэперы косились: типа какую‑то ***** [ерунду] слушаете, и обычные чуваки, которые слушают радио, тоже не понимали. (Смеется.)
— А какими были тогда рэперы? Те, которые вас тогда окружали?
— Тогда все такие были, по олдскульчику: в снэпбэках, в широких шмотках: только 2Pac, мужская музыка, крутая, нам говорили: «какой‑то херней маетесь».
— Это еще в Тучково было, я так понимаю?
— Да, да. Лет 9–10 назад мы начали.
— Вот по поводу Тучково хотел спросить тебя: я видел Подмосковье — оно мне показалось вполне благополучным. С этим резко контрастируют твои слова про город, в котором вы выросли. Чем отличается Тучково от, скажем, Коломны?
— Если так посмотреть, там тоже сейчас все облагорожено — какие‑то эстакады построили, куча торговых центров, но когда мы там росли, там было совсем-совсем все по-другому. Конечно, не сказать, что там прям гетто-гетто.
Но вот эти все ситуации… Много знакомых от всяких передозов откинулись. И когда это происходит везде, повсеместно, просто, когда ты в этом растешь и это все твои знакомые, и про них постоянно рассказывают, ты видишь своими глазами какие‑то перестрелки. Реально, мои знакомые участвовали в настоящих перестрелках. Конечно, это еще и от восприятия зависит, но я вот так все видел. Я от этого бежал. А есть люди, которые там живут, и их там все устраивает. Мне это не нравилось.
— Меня просто очень тронула история, которую ты рассказывал для The Flow, про мертвого героинщика и опарышей. У меня прям перед глазами эта картина, жутко стало.
— Да, жутко. Но это может где угодно произойти и прямо сейчас, наверное, где‑то происходит. А мы тогда подростками были, все это видели и слышали, для нас это было тем более жутко.
Может, это еще зависело от того, что мы очень много времени проводили на улице с ребятами, ну как все тогда. Сейчас, наверное, подростки как‑то по-другому время проводят. (Смеется.)
— В передряги не попадали?
— Да всякое бывало. И драки, и все такое. Но все равно мы всегда были достаточно доброжелательными, вполне адекватными, специально ничего никогда не заводили, а если и случалось, разбирались как могли… Да что с нами случалось? Максимум переломы какие‑нибудь в драках, ерунда.
Мы просто взяли все под контроль — уехали оттуда, встали на ноги, теперь нас окружают те люди, которые нам нравятся, происходит то, что нас устраивает. Мы к этому шли и пришли.
— YungRussia. Что она представляла собой в пиковый период, который вы видели? Как она выглядела изнутри?
— Честно говоря, не по адресу вопрос. Я прям аутсайдер-аутсайдер. Суперсторонний чел. У меня была моя команда, я там выступал на концертах, знаком был со всеми ребятами. Но у них была своя движуха, я там был немного в стороне.
Были друзья, ну люди общаются, меняются, кто‑то находил общий язык, кто‑то нет, ссорились-мирились, это все внутряк такой. Но это прикольно, я все равно рад, что это было, потому что я точно уверен, что YungRussia дала толчок музыке в России, что‑то новое вдохнула. А какие там внутри отношения, у кого что было — это уже люди, просто люди.
— Твоя цитата: «Был период, когда жизнь поменялась, я ушел с работы, все хорошо стало». Можешь зафиксировать, когда это произошло?
— Это был, кажется, июнь прошлого года. Мне сказали, что есть возможность так сделать, я в принципе согласился, просто некоторые вопросы еще нужно было обстряпать. Да и на работе у меня достаточно хороший коллектив был, и я не хотел просто прийти и сказать, что все, я больше не приду никогда.
Отработал положенное время, всех заранее предупредил, завершил свои дела и все. Думал, что закончу и все, перейду на студию. Пришел на студию, а она опечатана! Там были проблемы с арендой, ничего не удалось решить, и мы очень много денег и времени потратили, чтобы сделать студию, в которой сейчас работаем. И вот когда ты создаешь уже сам для себя что‑то, живешь своим графиком, это вдохновляет, какие бы трудности ни были, это дает результаты.
— А не было страшно вот так вот уйти с работы?
— А что мне было терять? У меня нет жены и детей, мне никого не надо прокармливать, но у меня есть большие амбиции и мечты. Я осознавал, что, оставаясь на работе, я буду и сам этой жизнью недоволен, еще и не смогу сделать все, что я хочу.
А тут все в твоих руках: можешь — делаешь, не можешь — твои проблемы. Тут уже страх самого себя. Мне терять нечего было, у меня ничего не было. Да и сейчас-то тоже ничего особо нет. (Смеется.)
— Твоя строчка: «Моя романтика — из аутсайдера стать гигантской альфа Центаврой». По твоим ощущениям в какой ты сейчас точке этого пути?
— Аутсайдер. (Смеется.)
— Почему?
— Сложно сказать. Я вижу три точки: аутсайдер, середина пути и гигантская альфа Центавра. И каждый раз, когда достигаешь чего‑то реально стоящего, ты на середине пути. А прям по-настоящему гигантской альфа Центаврой никогда не получится стать. А то, что у меня сейчас происходит, — ну столько еще не придумано, не сделано, не записано, не снято. Я только в начале, пока что аутсайдер.
— Я хотел еще про альбом спросить. С первого же прослушивания меня зацепило вот что: практически весь альбом звучит достаточно светло и меланхолично по первым ощущениям, а в конце включается вдруг мрачняк. Почему так?
— Я такое больше люблю. Там очень смешанная получилась музыка, мне многие говорили, что какой‑то нецелостный получается альбом. Но так получилось, я создал то, что из меня шло, то, что я чувствовал, переживал всякие моменты. И еще я пытался делать музыку, которую я сам бы мог слушать. Вот «Праздничный блюз» — я бы такое слушал, такое я бы с удовольствием делал вообще все время. Просто хочется делать это более изощренно. С живыми инструментами, все так прописать, чтобы было вообще прям суперсочно. Чтобы это было прямо концептуально в релизе.
— У тебя в аннотации к питерскому концерту написано: «альбом-переосмысление, обнуление и деконструкция всего, чем был Iroh, которого вы знали». О переосмыслении чего идет речь?
— Ну, во-первых, я повзрослел. Мне 25. Начинал я 10 лет назад. Я был достаточно юн и не скажу, что сильно умен. Старался делать что‑то, но в какой‑то момент я понял, что получалось все достаточно топорно, просто, и я посмотрел на все это, улыбнулся и решил делать лучше. Ну поменьше бессмысленной агрессии, до абсурда доведенной, поменьше воды, что‑то более взрослое сделать хотел.
— А есть какие‑то вещи в твоем творчестве, которые ты бы хотел выкинуть из головы, за которые тебе стыдно и о которых ты жалеешь?
— Нет, прям чтоб позорно, стыдно — нет такого. (Смеется.)
— Такое меланхоличное настроение альбому придают несколько строчек: «Меня штормило много лет» и «Я не видел свет в конце тоннеля года два». Там много подобного в твоем альбоме. О чем речь?
Ой, ну это такое, личное. К некоторым штукам в жизни я не особо был готов, когда они происходили. Многое тяжело мне давалось, а в молодости вообще сильнее все это воспринимаешь. И вот я выкарабкался из этого и рассказал об этом.
— Альбом — это своеобразное прощание с этим периодом. Я правильно понял месседж?
— Не прощание. Мне просто надо было это все высказать. Кто‑то ходит к психологу, к психиатру всякие свои штуки рассказывать, а мне так легче высказываться. Я люблю и сам такую музыку слушать и делать. Вот я такое пережил, я об этом рассказал, и это будет понятно другим людям, и я надеюсь, что поможет им как‑то.
— А слушатели тебе говорили, насколько им помогли твои песни в терапевтическом смысле?
— Не то чтобы прям много, но пишут слова благодарности, пишут такие полотна большие с таким посылом. Поэтому я чувствую, что я на правильном пути.
— Про Glam Go Gang. Вы не рассорились, как многие рэп-объединения, а наоборот, остались сплоченной командой. Как так получилось, что просто друзья детства стали организованной профессиональной командой? Почему получилось у вас?
— Может, это инфантильно прозвучит, но мы правда лучшие друзья. Один момент у нас был, когда у нас был Sabbat Cult (другое творческое объединение рэперов. — Прим. ред.). И он распался, с одним человеком вот мы не нашли общий язык. А с остальными ребятами все всегда было хорошо. Все плохое преодолеваем, все хорошее празднуем вместе. Я сомневаюсь, что наша дружба вообще когда‑то прекратится.
— А какой был самый тяжелый момент за все существование и Sabbat Cult, и Glam Go Gang?
— Да не было такого. Это все начиналось, когда мы работали, учились в институтах, обычную жизнь жили. А когда вместе были — занимались музыкой, просто так, ну как зачем мы это делаем? А когда все начало хорошо получаться, с фидбэком и прочим, мы просто бросили все остальное и начали заниматься только музыкой. Тяжело было всегда, пока не достигли какой‑то определенной точки. Денег никогда не было. Жили на тысячу рублей в месяц. Ну потом все нормально стало. Не было такого, чтобы мы там жестко страдали от этого. Были цели. Шли к ним и идем до сих пор.
— Слышал, что вас как‑то видели однажды в «Теремке».
— Ну, во-первых, в «Теремке» достаточно вкусно. Да и с нашим режимом — не буду же я себе постоянно что‑то дома готовить и носить с собой, а в ресторанах еду заказывать за сумасшедшие деньги — зачем это надо?
— Я это к чему: я сразу вспомнил интервью Поперечного Дудю, который жаловался, что ему приходится ходить в рестораны не потому, что он на понтах, а потому, что там до него не докапываются поклонники и его зону комфорта там не нарушают. Насколько вот вообще на тебя лично повлиял успех, к тебе подходят на улице, просят сфотографироваться? Тебе это доставляет какой‑то существенный дискомфорт?
— Да, бывает, но я с пониманием к этому отношусь. Единственное, что неловко, — они меня заведомо знают. У них построен какой‑то образ, они чего‑то ждут от меня. А я их не знаю. Поэтому неловко. Ну я просто хожу в капюшоне и все. Узнали, пожали руку — ну прикольно, давай сфотографируемся, если ты хочешь. Ничего в этом такого нет. Узнают и ладно. Бывает, если я очень устаю, я так и говорю — извини, мол, я сейчас не в состоянии, не хочу фоткаться, плохо выгляжу. У меня есть личное пространство, мне неприятно порой, что в него вторгаются, но это все не настолько критично, как об этом обычно говорят.
— Может ли артист Glam Go Gang на деньги со стримов купить себе, скажем, машину?
— Машину? Ну кто заработал на машину — может. Есть ребята, которые могут. Я пока не могу.
— Ты пишешь в твиттере: «Откуда берутся люди, которые любят слушать Гуфа? Раньше-то понятно, но сейчас 2019 год». У меня вопрос: что не так с музыкой Алексея Долматова и людьми, которые ее слушают?
— С ними все окей. (Смеется.) А с музыкой что не так? Она мне не нравится. Вот раньше было круто, я сам слушал, там мое уважение, все такое. А сейчас что делается, мне непонятно — это странно, я не чувствую ничего, никакого вайба. Ехал в машине и на радио заиграла песня его, и я чот расстроился, как мне не понравилось. Я могу понять, но это субъективно… Да и это всего лишь мой скромный твиттер, я люблю там порофлить. Что‑то последнее время меня за твиты подтягивают очень часто. (Смеется.)
— Пожалуй, я неправильно прочитал эту мысль: показалось, что это какая‑то глобальная претензия к олдскульному рэпу в принципе.
— Я очень люблю старое музло, безусловно уважаю всех старичков. Я вообще не люблю высказывать какой‑то хейт. Если мне что‑то не нравится, я просто не слушаю. Скорее всего, я просто даже и не знаю, если мне не нравится там у кого‑то какая‑то песня, то я не буду слушать и остальные, вот и все. Что он делает, как он делает, почему?
— Ты как‑то сказал: вот существует мнение, что рэп — это гангстеры и диссы, это часть культуры, но я считаю иначе. Можешь раскрыть этот тезис подробнее? Что значит «иначе»?
— Мне сложно ответить, потому что я дословно не помню, что я говорил и в каком контексте. Ну баттлы, безусловно, это часть культуры. Но мне это не нравится, я этого не понимаю. Именно то, что происходит сейчас, — это просто шоу. Тогда рэперы были, гангстеры, все на серьезных щщах выходили, какие‑то вопросы решали или просто решали, кто реально круче. А сейчас что? Все ради просмотров и денег, ну какая это культура? Но это всего лишь мое мнение.
— Что ты последнего крутого нашел в секонде?
— Так… Я давно там не был вообще. А, вот, футболку. Ну не крутую — просто большую черную футболку, немного повозился с ней, она теперь вся в пятнах. Я еще в ней снимался во «Вписке». Она обошлась мне в сто рублей, вот и все. Да я и шмотки покупать особо не люблю. Просто че-то где‑то появляется, а так — хожу в одном и том же. Если для съемок что‑то надо — иду покупаю. А так — я не шмотник. Бренды там — не бренды, я не разбираюсь. (Смеется.)
