«Музыка сама знает, куда ей идти»: интервью с Йенсом Лекманом

— Расскажите о последней работе «The Correspondence», которую вы сделали вместе с Анникой Норлин. Я знаю, что вы пересылали песни друг другу по электронной почте.

— В 2015 году я сделал проект «Postcards», когда я выпускал по песне в неделю в течение целого года. И я обнаружил, что создавать песни в момент очень интересно. Интересно, когда ты не полируешь трек в течение целого года. У тебя всего неделя. Я хотел сделать что‑то подобное. Я был очень вдохновлен «Южным парком». Вы же знаете это шоу?

— Конечно.

— Они делают эпизоды за неделю до выпуска. Благодаря этому они могут выпускать серии об актуальных событиях.

— Да, как это было, например, c выборами в США, когда они быстро переделали эпизод после победы Трампа.

— Мне кажется, что они так каждую неделю делают. В общем, меня это вдохновило. Но мне казалось, что мой проект [«Postcards»] был немного одиноким. У меня была тенденция писать песни как письма. Потому что когда ты пишешь песни для кого‑то — это немного другое, нежели когда ты копаешься в себе.

Я знал, что Анника, моя старая подруга, была заинтересована в этом. Я ей предложил, она согласилась.

— Ваш последний альбом был более поп-ориентированным, а «Correspondence» — это такая интимная акустика.

— У нас не было времени сидеть и строить аранжировки вокруг песни. Мне хотелось, чтобы альбом концентрировался более на текстах, на сторителлинге. А «Life Will See You Now» я хотел сделать цветастой поп-записью, которой нужно время для создания. Когда у меня появилась идея «Correspondence», я думал о старых фолк-записях. Фолк всегда был больше про сторителлинг, про истории. Я думал, что это подойдет для проекта.

— Я знаю, что вы были большим фанатом нового Rʼn'B в начале десятилетия. Что вы думаете о том, что сейчас новый Rʼn'B и хип-хоп правят на поп-сцене?

— Я слушаю много такого. Но у меня нет мнения по этому поводу. Извините. «Life Will See You Now» был яркой реакцией на предшествующий альбом. «I Know What Love Isnʼt» был таким похмельем после мешанины «Night Falls Over Kortedala». Музыкальное вдохновение пришло от уроков игры на барабанах от моего ударника, от изучения ритмов, от того, как они работают. Например, в «Wedding in Finistere» я сделал так, как сделал, потому что всегда был заинтересован в простых музыкальных изменениях, которые ты почти не замечаешь. Там, например, самба ¾ сменяется простым ритмом 4/4. Это создает драйв в музыке. Я вдохновлялся африканской, бразильской музыкой, а также синтипопом, итало-диско.

— Я знаю, что вы несколько лет назад были разочарованы в современной шведской поп-культуре, которая сейчас вообще стала основой для поп-культуры в целом, все эти сонграйтеры и т. п. А сейчас ваше мнение изменилось?

— Швеция оказалась слишком одержима своим третьим местом в мировой поп-музыке. Музыка стала чем‑то вроде железа, апельсинов или какого‑то другого экспортного продукта. Швеция стала слишком сфокусирована на финансовой стороне дела, это стало скучным. Это первый аспект. Другой аспект заключается в том, что в какой‑то момент был бум шведской музыки. Наша страна была скучным местом, и люди хотели что‑то сделать с этим. Особенно скучным был Гетеборг, где я живу. Он был совсем не крутым. Его все знали благодаря Volvo и Bingo. Это была такая ненаписанная книга. Я рад, что не вырос в Нью-Йорке, где надо постоянно обращаться к богатой музыкальной истории. Там нет места для новых историй. Там все одержимы историей, легко в ней утонуть. А теперь она у нас есть. И нам к ней надо обращаться постоянно. И есть ощущение, что нет ничего нового.

— А теперь Гетеборг — крутое место?

— Относительно. Он превратился в туристическое место с крутыми кафе, ресторанами, с фестивалем Way Out West, куда едут со всего света. Он сильно изменился. Я скромный человек, но с другой стороны, мне иногда кажется, что мне недоплачивают из тех средств, которые приходят в город из‑за туристов. Я получаю письма от людей из Японии или США, которые рассказывают, что были тут. Мне кажется, туристическое бюро мне недоплачивает. Они только хуже сделали: арендная плата за студии выросла, и я записываюсь в маленьком подвале размером 3 квадратных метра, без звукоизоляции. Они [власти] не думают об артистах, они просто хотят сделать деньги на городе.

— Может ли новый Гетеборг быть источником вдохновения для нового «Nights Over Kortedala»?

— Ну, я все еще живу тут. Я все еще чувствую, что то, что я чувствовал тинейджером, что Гетеборг может быть сюжетом для песен, как Нью-Йорк у Коэна. И я все еще считаю так. Но я вынужден и учитывать то, что происходит с городом. «Waiting for Kirsten» как раз об этом, об этих грустных переменах.

— В чем разница между Йенсом, выпустившим «Nights Over Kortedala» и Йенсом, выпустившим «Correspondence»?

— Каждая запись — это реакция на прошлую, как я говорил. Каждый Йенс — реакция на прошлого Йенса. Ты идешь в одну сторону, а потом такой: «Это я? Я не уверен, пойду в другую сторону». Йенс, который сделал «I Know What Love Isnʼt» был грустным человеком в поисках помощи (смеется). Я чувствую, что этот альбом — такие извинения за то, что я совершил в прошлом. «Life Will See You Now» — это попытка взять слова обратно и начать сначала.

У меня есть тенденция уходить в какие‑то темные углы сознания, извиняться за себя. Тогда я пытался каким‑то образом себя похоронить. Вот такой я, мое нутро. Моя музыка — попытки сбежать от этого, я пытаюсь вписать себя в существование.

— Музыка — хороший способ вписать себя в существование?

— Не думаю, что есть лучше. Ты создаешь персону, которой хочешь быть. Музыка — идея того, кем ты хочешь быть, куда можешь пойти. Все виды творчества имеют этот первичный мотив. Вот почему вы творите. А вот куда я пойду дальше, не скажу. Это секрет.

— Для меня или для вас тоже?

— Для меня — нет. Я кое над чем работаю. Но обычно у меня нет какого‑то четкого намерения. У меня есть просто идея, и потом она становится чем‑то совсем другим. И потом ты должен сказать себе: «Да, это то, куда я должен был идти с самого начала». Музыка контролирует меня больше, чем я ее контролирую. Музыка знает, куда ей идти.