— Вы говорили, что еще до Cream Soda вы играли драм-н-бейс, а потом, цитирую, вас «…[утомило] тусить с говнарями». О каких говнарях идет речь и каким был электронный андеграунд десять лет назад вашими глазами?
Дима Нова: Слово «говнари», конечно, цепляет слух, но я перефразирую — речь идет о людях, которые не являются единомышленниками, вот и все.
Илья Гадаев: Об андеграундной сцене: мы тогда не особо понимали, что там происходит.
Дима: Мы постепенно начали вникать в более интеллектуальную часть драм-н-бейса. Нам нравился Глеб Subwave, который тогда уже активно выпускался на Metalheadz (английский электронный лейбл. — Прим. ред.). Мы его тогда привезли на тусовку в Ярославль и познакомились с ним. Что еще происходило… Дабстеп нам нравился.
Илья: Мне кажется, дабстеп не был тогда серьезным жанром. Это была какая‑то школьная тусовка.
Дима: Он не имел путей развития.
— А когда вы поняли, что переросли эту «школьную тусовку»?
Дима: Мне кажется, вечеринка с Тимом Исмагом (российский дабстеп-диджей. — Прим. ред.) была последней. Пришли чуваки, которые слушали дабстеп, трясли там головами. Мне было некомфортно находиться на своей же вечеринке.
Илья: Кроме того, появилось заведение «Лес»: туда ходили другие люди, и мы ставили другую музыку. Это нас, наверное, сподвигло на то, что происходило дальше.
— Это мы же сейчас про Ярославль говорим, так?
Дима: Да.
— А каким он тогда был? Была ли там клубная сцена?
Дима: В Ярославле самым популярным жанром в конце нулевых был электрохаус. Я ходил на электрохаус, потому что все на него ходили. И драм-н-бейс, да. Были интересные привозы — Proxy тот же (одна из главных фигур на местной драм-н-бейс-сцене в 2000-х. — Прим. ред.). Но в основном более андеграундных чуваков возили. Не Stim Axel (драм-н-бейс-проект из Самары. — Прим. ред.).
— А как ваши ранние выступления проходили?
Дима: У меня была бумажка, где были выписаны минуты и секунды, как сводить виниловые пластинки.
Илья: Помню, мы очень много и долго готовились к сетам. Мы больше нервничали тогда. Как проходило? Да круто все проходило, не было такого, чтобы мы выступали, знаешь, для трех человек.
Мы очень хорошо готовились. Дима делал хорошую промоработу, да и по музыке мы заморачивались в плане сведения. Потом просто поняли, что это не всегда работает, особенно на гастролях в других городах.
— А что конкретно не работает?
Илья: Ну подготовка такая. Бывает такое, когда ты приезжаешь в город и начинаешь играть, а люди не воспринимают такой грув.
Дима: Или место другое, которое воспитало других людей. Допустим, месту пять лет, ты приезжаешь туда со своими правилами, а люди такие: чего? Но это крайности.
Есть места, где не любят дискотечный такой хаус. Там больше любят лаунж. Бывало, что мы начинали с бэнгеров, и все расходились, а потом переходили в диско, и все обратно собирались. Наоборот тоже бывало: хочешь поумничать, а людям нужна дискотека.
Знаешь, что сейчас популярен гоп-дип-хаус? Мы настолько опытные диджики, что у нас есть даже что сыграть для таких людей. Бывает и такое, что ты не до конца понимаешь, куда ты едешь, а там люди слушают только такой музон.
Я не знаю, может быть, это кого‑то обидит, но мне кажется, что он заменил электрохаус. Во всех клубах сейчас играют дип-хаус-ремиксы — так же, как раньше делали с электрохаусом.
— Нет ли чувства неловкости, когда вы ставите треки, которые подходят к моменту, но не подходят вам ментально?
Дима: Да, повторюсь, что у нас есть треки на грани, которые мы бы не поставили в Powerhouse, но поставили бы в таких ситуациях. Были моменты, когда людям оказывалось и этого мало, и они просили поставить что‑то вроде Элджея или «Тает лед». В такой момент нам уже плевать, сколько людей на танцполе, — мы будем играть то, что нам нравится. Под таких людей не хочется подстраиваться.
— К слову о дип-хаусе. Почему, на ваш взгляд, в поп-музыке момента много прямой бочки?
Илья: Мне кажется, переходный момент наступил в районе 2011–2012 годов, когда появились Disclosure, Shadow Child. Это был бум, который пришел из Англии во весь мир.
Дима: Или ты про отвратительную местную интерпретацию?
— Да.
Илья: Это все равно все выливается из общего тренда. Есть крутой электрохаус, а потом люди пытаются повторять, делать быстрее и хуже.
Дима: У меня есть другая теория насчет этого. Мне кажется, что есть русский характер, который присущ людям. Ты же знаешь, сколько было поэтов и писателей в России помимо тех, которых мы считаем классиками?
Их было столько же, сколько сейчас фотографов и диджеев. Это было модно, каждый пытался, но дошли до нас только «Мертвые души», «Война и мир» и так далее. На слуху лишь те, кто полностью отдавался жанру. Я учился на истории, и нам однажды препод сказал, что русским присуще никогда не доделывать работу до конца, даже если это уже хорошо сделано.
Знаешь, когда я слушаю Лободу, мне кажется, что, если дожать до конца текст и музон, было бы прикольно, на самом деле.
— А тебе не кажется, что если бы был, как ты говоришь, дожат текст и музыка песен «Твои глаза» и «Случайная», то они бы так не стрельнули?
Дима: А мне кажется, стрельнули бы. Могли бы перерасти в нечто новое. Сейчас новый уровень подходит. Например, мне нравится развитие Федука. Минус и его парт в песне «Ламбо» я бы на репите гонял, если бы она вышла без платины. Но это дело вкуса.
— Я так понимаю, про «не доделывать до конца» и местного рэпа тоже касается?
Дима: Я вот лично не слежу за рэперами, которые не доделывает до конца. Слежу только за теми, которые доделывают. Они действительно останутся в истории — Boulevard Depo, допустим.
Давай вернемся к теме Лободы и ее возможного «невыстрела». Между прочим, Boulevard Depo тоже никто не понял, и на треке «Пять минут назад» сначала все заценили только парт Фараона, а парт Артема мимо прошел. А со временем кажется наоборот: парт Фараона — слабенький, а парт Boulevard Depo остался сильным в плане текста. И сейчас Boulevard Depo — негласный король русского рэпа. Андеграундного. Мне кажется, что качественная работа — это всегда долгосрочный план.
А трек момента, в частности Лободы, собирает только здесь и сейчас и исчезает. Boulevard Depo — другая история.
— Вернемся все-таки к вам. Вы как‑то говорили, что на заре существования «Крем-соды» хотели делать что‑то дабстеповое, но все «как‑то ушло в Disclosure». Ориентировались ли вы как‑то на их успех и реанимацию хауса?
Илья: На успех, наверное, не ориентировались. Ориентировались на звук. Мы хотели понять, как это работает, почему это так круто, и нам очень нравилось.
Они правда на нас очень сильно повлияли своими первыми альбомами. Но у нас не было такого: «…[черт], они выстрелили, и мы тоже сделаем это, и будем первыми в России, кто это сделает!». Нет. Нам просто нравилась музыка. Я не считаю, что есть что‑то плохое в том, что ты поначалу кого‑то копируешь. Это обучение. Ты понимаешь, как люди пишут музыку.
Дима: Знаешь, что меня забавляет? Когда в ступор людей ставит мой ответ «И чо?» на вопросы про копирование даже не музыки, а искусства. Ну украл. Дальше-то что?
Илья: Красть можно по-разному. Можно красть как Тарантино, а можно как «Лига справедливости». Можно украсть гениально, можно пошло.
Кто узнает, что мы что‑то украли на альбоме «Красиво»? А мы ведь там до хера чего украли. Причем украли так, что, если бы люди это увидели, они бы поняли, что это жестко.
— По поводу альбома «Красиво». С колокольни обывателя выглядит так, как будто вам вместо диджей-сетов в пыльных клубах в четыре утра захотелось собирать концертные залы в восемь вечера. Как произошел переход к песенной поп-форме?
Дима: Я считаю, что любое искусство (как и любое дело) должно развиваться. Есть какая‑то линия развития не только в плане музыки.
У нас на протяжении всего творчества были некие квесты. Первый квест — найти свое звучание, вектор. Вектор мы нашли. У тебя же было такое, когда тебя что‑то торкнуло, и ты такой: … [черт], что это было?
Нас настолько удивили Disclosure и Totally Enormous Extinct Dinosaurs, что с вектором стало понятно. Мы разбирались некоторое время со звуком Disclosure, закрепились на нем, поехали дальше. Следующий квест — записаться на виниле. Записались. Следующий квест — записать альбом. Записали. Дальше — выпустить его. Выпустились, даже начали его готовить к лайвам, но у нас было всего два лайва — в Ярославле и в Сочи.
Потом мы задались квестом — записать полноценный поп-альбом. Я люблю поп-музыку. Илюха любит поп-музыку. Аня (Романовская, вокалистка группы. — Прим. ред.) любит поп-музыку. Некоторые тонкости мы уже знали, а некоторые захотели познать.
Неужели тебе никогда не было интересно, что такого в треках Майкла Джексона? Почему они цепляют? Мы начали разбираться в этом. Суть квеста — записать полноценный поп-альбом, чтобы люди пели, подпевали, а мы выступали с лайвом. Про следующий наш квест не буду рассказывать — это про третий альбом, который еще не вышел.
«Красиво» мы хотели выпустить уже не селф-релизом, а где‑то на лейбле.
— Что вам лейбл «Мастерская» дал в плане карьеры?
Дима: Хороший пуш дал. И более широкую аудиторию, площадки для промо — от Flow до «Афиши» и Mixmag. Новую ступень развития.
— В чем вообще принципиальная разница сейчас — двигаться самостоятельно или на лейбле?
Илья: Со стороны не видно, как работает лейбл. Кажется, что вот она, крутая музыка, и все о ней напишут. Но это не так. Людям нужно донести ее. А если у тебя нет связей и контактов, то ты никак ее не донесешь. Пока ты развиваешься, эту работу выполняет лейбл. Если бы не Masterskaya, то и широкой промоработы бы не было, думаю.
— Вы в соцсетях специально зафиксировали, что попали на телик. Быть в телике в 2019 году — это правда важно?
Дима: Мы не знаем.
Илья: Это было важно для нас, потому что мы люди, которые выросли на MTV. Круто попасть на ТВ в любом случае.
Дима: Это как маленький квест — добраться до телика. Ну добрались.
— Еще по поводу альбома. Вы стали петь по-русски. Почему?
Дима: Думать на русском мне доставляет сейчас гораздо больше удовольствия, чем на английском. Я понимаю не все слова из треков даже на русском, не говоря об английском.
Взять тех же Tesla Boy. Я раньше слушал их. Я не считаю себя глупым человеком, но не в идеале знаю английский язык. Я тебе больше скажу: англичане не могут разобрать все песни. Есть и русские песни, которые нуждаются в Genius.
Сейчас я не воспринимаю музыку на английском, кроме уникумов вроде Джеймса Блейка, Бериала, Тайлера.
Так вот, по поводу Tesla Boy. Раньше я их слушал. Ну кто их не слушал? Знаешь ли ты хоть одну их песню: о чем она?
— А зачем?
Дима: Ну… Если мы захотим с тобой подискутировать.
— Мне казалось, что Tesla Boy до недавних пор были — не в обиду Антону Севидову, музыку которого я очень люблю, — больше про настроение, стиль и звук, чем про тексты.
Дима: Текст — это неотъемлемая часть любого трека. Как и звук, и атмосфера, и настроение, гармоничность, мелодика. Ты сейчас говоришь про музыку. А если мы говорим о продукте, то, допустим, возьмем Земфиру: насколько она вызывает больше эмоций, чем любая другая иностранная группа? Она тебе прямо рисует картины.
А Tesla Boy — да, музыка настроения. Но неужели тебе не хочется копнуть глубже и прожить вместе с Антоном эти слова? Как «Пьяного мачо», например. Все же понимают, что такое «Пьяный мачо, лечит меня и плачет». Это про странную вечеринку, алкогольный угар, эмоции. Да и вообще, для каждого — своя картинка.
Или «Уйди, но останься». Мне кажется, что заложенную в эту песню информацию слушатели проживают вместе с нами. Опять же, не в обиду Антону Севидову — я его люблю и очень уважаю, — но я с ним не проживал никогда его тексты и не знаю ни одной песни. Даже у Pompeya знаю — благодаря клипу «Liar».
Илья: Тут еще такой момент: сколько артистов пишут песни на английском? Их очень много. Очень сложно переплюнуть таких столпов, например, как Джеймс Блейк на их территории.
Русский язык мало того что побогаче, так еще и артистов, которые делают хорошие непошлые тексты, мало. Это очень сложно. Это гораздо сложнее, чем писать обычный текст на английском. И, в конце концов, мы живем в России и делаем музыку для русских людей. Зачем нам писать на английском? Можно на японском.
Дима: Или на латыни. Представь, как … [классно] бы было.
— Если латынь будет звучать фонетически круто, то почему нет?
Дима: Да вообще. А если на клингонском? Повесить вокодер — и такая дискотека начнется!
— Звучит как челлендж. По поводу текстов: вот вы сказали, что сложно писать русские тексты, чтобы они получились непошлыми. А как их делать непошлыми? Чувствуете ли вы эту грань, за которой уже начинается пошлость?
Дима: Я очень часто думал над этим вопросом и ответом на него. И понял, что это химия. Это как если спросить, почему ты любишь свою девушку. Или своего кота. Это невозможно объяснить. У тебя могут быть только поверхностные ответы, но навряд ли они будут причиной любви.
Это химия, сочетание человеческой честности и умения высказать эту честность. Кому‑то это дано, кому‑то не дано. Кому‑то дано не сочинить, а спеть. А кому‑то наоборот. Тут много тонкостей.
Вопрос был хороший — где грань между пошлой и непошлой музыкой. У тебя в голове, мне кажется.
Илья: Кто‑нибудь спросит: за что ты любишь свою девушку? Если человек ответит: «Потому что у нее жопа классная», это покажет его воспитание и уровень культуры. А если человек напишет стихотворение по этому поводу, это будет круто.
Пошлость — это еще то, насколько это обычно или необычно, эмоционально или безэмоционально.
Дима: Можно сначала ответить про жопу, а потом стихотворение сочинить. Это будет круто.
— А можно хук сделать про жопу. И это, вероятно, будет работать.
Дима: Вот если бы кто‑то спел про бекон, который умеет летать, кроме Джеймса Блейка, не уверен, что это бы восприняли. Есть в этом какая‑то магия — ты можешь услышать не то, что поет человек.
— Уйдем от русского языка. У вас есть песня «Время против нас» — про репрессии против клубной культуры и облавы на «Рабицу». Сильно задела эта история?
Дима: Мы ехали на Outline, мне очень хотелось показать младшему брату этот фестиваль. Я хотел, чтобы он узнал, как люди тусуются, и вырос сам на этих тусовках. Я не смог это сделать, потому что наше правительство зачем‑то решило его закрыть.
Для меня это очень обидно, потому что говноклубы, где есть проституция и наркотики, не закрывают — возможно, они платят. А того, что несет в себе воспитание, нас лишают. Думают, что это зловредно. Мне непонятны причины этого всего, но эмоционально задело сильно. Сам понимаешь, что треки не пишутся просто так.
— А как вообще притеснения клубной культуры скажутся на ее перспективах ее развития у нас, как думаете?
Дима: Если судить по примеру других стран, то первые рейвы в Чикаго или LA, которые тоже разгоняли, не получили такой шумихи. А если судить по примеру Англии, то там все поперло вверх, когда копы начали разгонять эти несанкционированные рейвы.
Сложно говорить. Сейчас новое время — и, такое ощущение, что формируется все сейчас в России. Как оно сформируется — черт его знает. Надо лишь в этом участвовать и делать так, чтобы все формировалось в правильном направлении.
— Формируется все — я так понимаю, это касается не только электронной сцены?
Дима: Конечно. Некоторые уже утверждаются плотно на своих местах — и в хип-хопе, и в клубной музыке, и в поп-музыке. У нас и музыку стали покупать сравнительно недавно. Что там говорил чувак из Universal: в десять раз увеличились продажи? Если покупали 10 миллионов, стали покупать 100 миллионов. Мне кажется, что все впереди и только начинается.