— Когда интервью выйдет, уже выйдет и ваш клип. Расскажите, про что он, кто его делал.
— Снял его наш друг Андрей Вальдберг, очень талантливый и недооцененный режиссер, потому что результаты его труда живут не очень долго. Он делает видео на церемониях открытия и закрытия, например, «Кинотавра». Он послушал наш альбом и решил снять нам клип.
И я — отец, и Андрей — отец, мы с ним очень много про эти вещи говорили. Этот клип про то, как дети преодолевают своих родителей, про то, что их ждет впереди. Клипы можно смотреть по отдельности, но вообще это цельное произведение, три серии одной истории.
Его снимал еще прекрасный Юрий Никогосов, который снимал сериал «Измены» и фильм «Купи меня». Продюсером фильма был наш товарищ и организатор всего Олег Талисман, у которого есть компания Location Moscow. Он много работает в кино.
— Тема детей постоянно в том или ином виде у вас присутствует. Ярлык инфантилизма на вас неоднократно вешали. Когда это у вас началось?
— На самом деле песни для этого клипа выбрали максимально жесткие, пронзительные, энергичные. Они ни в каком случае не детские. И клип этот, несмотря на то, что в нем принимают участие дети, я тоже детским бы не назвал.
— А отцовство как‑то влияет на творчество?
— Даже не знаю. Ты всегда пытаешься найти с ребенком общий язык, и чтобы это было проще, ты пытаешься сам вспомнить, каким ты был в его годы, что ты думал, чувствовал. Взрослые часто что‑то требуют от детей, потому что смотрят на ситуацию с точки зрения своего опыта, не глазами ребенка. Как с музыкой связано? Ну, Вася не особо фанат группы «СБПЧ», ему что‑то нравится, что‑то нет. На некоторых альбомах есть песни, которые я прямо для него писал. На последнем альбоме, по-моему, таких нет.
— Песня «Друг», третья часть клипа, записана с Томасом Мразом — как вы с ним познакомились?
— Мы выступали в Уфе. Алмас родом оттуда. Я до этого слушал его, наверное, предыдущий альбом, в котором много акустических песен, одна из них называется «Маневрировать», мне нравилась еще одна песня его, которую он делал с Супчиком [продюсер SP4K] — таким продюсером.
Мы выступали с ним на фестивале. И то ли я к нему подошел, то ли он ко мне. С нами еще был Рома Муджус. Мы пошли все вместе гулять, очень классно провели вечер и ночь, болтали, какую‑то шаверму ели, чуть Рому горчицей не отравили — у него аллергия на нее — и обсуждали, что хорошо бы что‑то вместе сделать. Потом он переехал в Петербург, а я написал эту песню («Друг») и предложил ему спеть один куплет. Алмас легкий на подъем — приехал, и мы все за две сессии записали.
— В «Друге» он будто не своим голосом поет. Кто придумал так сделать?
— Мы с ним вместе придумали. Он же из мира рэпа, у него все немножко по-другому устроено. Он говорит: «Включай запись, а я попою болванку». Вот он эту болванку пел-пел-пел, попробовали так-сяк, потом из этого выкристаллизовалась манера, которая оказалась для него новой. Мне кажется, это очень сильно оживляет песню.
— Десять лет назад вы поехали в тур с группой Centr, чтобы сделать материал для «Афиши» и вообще неоднократно положительно высказывались о русском рэпе. Как у вас сейчас отношения с этим жанром?
— Я люблю рэп. Примерно вся интересная русская музыка, которая сейчас есть, — это рэп. Много параши, но много классного, дерзкого, смелого. Меня завораживает то, что в этом очень много жизни и отклика слушателей интересного. Я — фанат сайта The Flow и комментариев там, это единственное русскоязычное СМИ, посвященное музыке.
— А что из «не параши» вы бы выделили, но не из совсем топового?
— Мне нравится как раз вся эта уфимская тусовка — DopeClvb, к которой раньше Алмас принадлежал. Мне нравятся их флоу, музыка, отношение к тому, что они делают. Песня про супермагазин очень классная: «Напитки, продукты, напитки, продукты». В этом нет никакого пафоса, такая чистая радость.
— Почему я еще про рэп спрашиваю, шесть лет назад вы в интервью говорили: «Честно говоря, самые омерзительные вещи, которые сейчас есть в русской музыке, — это песни Васи Обломова или на злобу дня сделанные песни Noize MC». Сейчас, когда главный альбом момента — «Пути неисповедимы» Фейса, вы с собой шестилетней давности согласны?
— Мне просто не кажутся песни Васи Обломова талантливыми. Мне не близка сама художественная манера. Я уверен, что могут быть суперталантливые произведения в жанре «утром в газете — вечером в куплете». Десять лет назад у группы «Ленинград» или «Рубль» такое было: злободневные, мощные, энергичные песни про здесь и сейчас. Альбом Фейса я не успел еще послушать, но с радостью послушаю.
По моим ощущениям, написать что‑то необычное и неожиданное про то, что происходит прямо сейчас, и как‑то это ухватить, чтобы через пять, а лучше через двадцать лет ты мог это послушать, и у тебя не было бы ощущения неловкости — это довольно сложная задача. Нужно обладать очень мощной оптикой, чтобы посмотреть на это с расстояния, а не углубляться в то, что происходит.
Это как долгое время весь русский рэп был таким социальным. Была такая жалобная книга: нытье про плохо убранные улицы. Есть очень тонкая грань между возвышенным трагическим произведением и просто воем и нытьем.
— На фоне мейнстримового рэпа и вообще поп-мейнстрима у вас музыка совершенно иная, жизнеутверждающая, полная эмоций со знаком плюс…
— …мы не виноваты, мы хотим так писать! Тут такая еще штука, что есть огромное количество рэпа, который делают подростки для подростков. Когда ты подросток, ты обожаешь ныть, что ты один-одинешенек, что все вокруг плохо. Это такая попытка отмахнуться от реальности, такой этап в жизни каждого человека, вот поэтому и музыки такой много.
— Ну, а у вас музыка для состоявшихся людей за тридцать.
— Да я не знаю! К нам тоже ходят подростки. Мне сложно сказать, для кого [наша музыка]. Нет какой‑то фокус-группы. В конечном итоге мы делаем, как считаем нужным.
— Клип «Африка» — зачем снимать клип на старую песню?
— Мы сняли этот клип больше года назад, потом какое‑то время мы были другими делами заняты, монтировали, потом искали подходящий момент, чтобы его выпустить. По меркам шоу-бизнеса это странно, но в рамках вечности это ничего не значит. Это классная песня, почему нет?
— Почему Гудков?
— Саша — наш друг: и мой, и Женин (Жени Борзых. — Прим. ред.). Мы сняли клип в лагере «Камчатка». Снимали по ночам, когда могли от детей освободиться: довольно много сил потратили. Потому что ты и так чем‑то занят, а тут еще клип снимать. Спасибо Саше, что он все это терпел и делал. Но мы очень классно провели время. Мне кажется — и это нечастый случай, — что это передается через экран. Это история любви странного лесного существа, лесного гепарда и водной русалочки.
— Как у вас в группе появилась Евгения Борзых? Вы ее уговорили — или она сама?
— Я — многолетний фанат Жени. Последние четыре-пять лет мы — близкие друзья. Никто никого не уговаривал. Все началось с того, что я познакомился с Женей и предложил ей сделать песню вместе. Постепенно она начала принимать участие в концертах, и как‑то вот все произошло. Это было очень логично. Это очень классное ощущение — кажется, что всегда так и было.
— Есть многажды повторенный тезис, что «СБПЧ» каждый альбом будто себя заново придумывает. Так и с «Мы не спали, мы снились». У вас музыка стала будто бы ярче, живее, насыщеннее. А что задумывалось изначально?
— Мы этот альбом записывали с нашим другом — товарищем Сашей Липским, половиной электронного дуэта Simple Symmetry, моим близким другом. Мы давно что‑то хотели сделать вместе.
Какие были задачи? Чтобы было много грува — наверное, мы так для себя это формулировали: все жанры, кроме скучного. Самое страшное для меня в музыке — вялость. Поэтому мы работали вместе над тем, чтобы это был танцевальный альбом не в смысле EDM, но чтобы под него хотелось плясать. Неспроста там есть строчки «Эта песня нужна, чтобы вы танцевали». Даже в самых мрачных песнях очень много грува, они тоже в себя втаскивают, засасывают. Хочется двигаться, качать в такт головой, переминаться с ноги на ногу.
— Вокруг вас долгое время было какое‑то комьюнити музыкантов: оркестр, «Лемондэй», «Пес и группа». Теперь вы совсем одни. Почему?
— Все без нас справляются. Может, это связано с тем, что в целом стало меньше какой‑то инди-музыки и все везде рэп. И мы сами еле успеваем со своими делами справляться. К тому же я почти не сталкивался с чем‑то интересным, что бы меня завораживало в последнее время. Но вот, например, Илья [Барамия] нашел Айгель, и они сделали свой проект.
— То есть 10 с лишним лет назад было все совершенно по-другому. А как было, что поменялось?
— Во-первых, всего было очень мало: клипов, альбомов, песен. Появление чего‑то интересного в независимой музыке было сразу заметным и могло неделю, две, даже месяц обсуждаться. Я никогда особо не был погружен в петербургскую сцену. У нас была компания вокруг «Елочных игрушек»: я, Миша Феничев и Миша Ильин из 2H Company, Стас Барецкий, Галя Чикис, Леха Никонов из «ПТВП». Как раз в 2006 году вышел сборник «Дикие Елочные Игрушки», в котором все эти герои были. Остальное, что окружало, — рок, панк, много рока в понимании «Нашего радио», что я с большим трудом воспринимал. А в Москве все было пободрее, там был невероятный подъем ко всему интересному, странному, новому, русскоязычному. Был [фестиваль] «Авант». Я примерно так же себе представляю фестиваль «Боль». Вот был «Авант», спад, затишье и — через одно поколение — «Боль».
— Нынешнему поколению музыкантов повезло больше, чем вашему?
— Не знаю. С одной стороны, им проще, потому что много инструментов, с которыми можно рассказать о себе. Не нужны лейблы: просто сделай что‑нибудь крутое. С другой стороны — хотя это не то чтобы это минус, — всего стало больше, но все равно на такую большую страну еще недостаточно.
— При этом лучше всего пережили спад именно те, кто поют по-русски.
— Когда мы начинали все это делать, нам на наших англоязычных коллег указывали: смотрите, они сейчас поедут на Запад. У меня не было ни таких мыслей, ни таких умений и возможностей. Хотя при этом вот сейчас у Pompeya вышел новый альбом, Tesla Boy скоро выпустят. Мы просто все пытаемся оценить с точки зрения карьеры, но давайте оценивать по каким‑то другим критериям — вот есть клевые песни, карьера не зависит от музыкантов.
— Детский хор Ленинградского радио и телевидения — как он оказался на последнем альбоме?
— Когда мы делали песню «У нас есть все», то стало понятно все сразу, что это гимноподобная вещь и что там будет хор. И про «Молодость» мы то же самое подумали: классно, она будет первой на альбоме — и будет такой хор, как будто он засэмплирован, как в хип-хопе.
Мы стали искать, кто может это сделать. Мы уже слышали про этот хор, и оказалось, что это очень отзывчивые и приятные люди. Мы пошли на студию «Мелодия» и все сделали. У хора очень доброжелательные руководители, которые всегда рады, если дети будут участвовать в чем‑то неофициозном. И детям хорошо, что они на записи какой‑то молодой группы.
— Почти все ваши прошлые обложки были про четкие формы, геометрию какую‑то, а на «Мы не спали, мы снились» нет. Почему?
— У нас есть товарищ, очень талантливый художник Коля Кошкош. Мы с ним познакомились, я увидел фото его картин, пришел купить к нему одну, выяснил, что ему нравятся наши песни, он фанат. Мы долго обсуждали и решили, что будет круто, если он послушает демо. И он нарисовал обложку. Она мне очень нравится. В ней есть что‑то такое первобытное, мощь есть.
— И еще про альбом. Песня «Телефон» — это такое описание действий, которые всем хочется сделать, но не выходит. Так и задумывалось?
— Я очень страдаю, у меня много дел, люди все время звонят, дергают, я напряжен, поэтому я написал эту песню. И она про то, что есть куча всего, что мы придумывали, хотели, мечтали, — в итоге все время ты с этим телефоном придурочным. Такой just a reminder.
— «У нас есть все» — у вас такого жизнелюбия никогда раньше не было, прям торжества жизни. Что произошло?
— Мы очень часто оказываемся в какой‑то ловушке своих мрачных мыслей: ты их прокручиваешь в своей голове и думаешь, что какое‑то решение будет. Решение не находится, ты думаешь, что все плохо, постепенно погружаешься в это болото. Оно все в тебя проступает, тебе некомфортно, прохладно, по горло воды.
Эта песня про то, что у нас есть все, чтобы вытащить себя из этого болота. Как барон Мюнхгаузен. Это есть у каждого из нас. А значит, люди такие же живые, несчастные и трепетные, какими бы отморозками они ни были. Они просто сделали все, чтобы это скрыть от себя. Чтобы спрятать свои трепетные, нежные сердца.
— Вы сами это когда поняли?
— Я всегда это знал, просто мне это удалось так сформулировать. Я в последнее время много перечитывал Толстого, может, это как‑то повлияло.
— А что именно?
— Например, «Воскресение» — роман буквально об этом. Про то, как с героем происходит такое перерождение, как он находит в себе качества, которые забыл. Они никуда не пропали, просто он про них забыл. Про сочувствие, сопереживание, такую честность с самим собой. Для того, кто это все переживает, это еще и очень болезненные вещи, поэтому они их в дальний угол запихивают. Быть честным, открытым довольно больно.
