«Он был человеком из космоса»: в соцсетях вспоминают Михаила Горбачева

«Горбачев был человеком из космоса.

Когда мы с ним разговаривали, я все время замечал, что он умело отредактировал свою память. То, что удобно, помнил, все остальное — не помнил. Всю ту часть своей жизни, когда он был не отцом перестройки, а коммунистическим диктатором, Горбачев „забыл“. Ну или не придавал ей значения. Я еще думал: какой фантастический рефрейминг, вот молодец, надо брать с него пример.

Но сейчас я понимаю, что, может быть, он помнил только важное, а остальное отсекал? Он подолгу мог говорить про любовь и про свободу — вот две темы, которые его зажигали.

Теперь мне кажется, что он, как историческая личность, мог видеть нашу жизнь сверху, из космоса: и видел, что будет дальше.

Я уверен, что он останется в нашей истории как этакий Дмитрий Донской. Человек, который пошел бороться с игом, одну битву выиграл, но войну проиграл. Ничего страшного, прошло всего сто лет — и иго все равно ушло, хотя Дмитрий уже не дожил. Наверное, он мог подумать, что все зря, что напрасно он затевал это Куликово поле.

Но, скорее всего, такие люди, как Горбачев, или Дмитрий Донской, ну или Моисей, умеют смотреть на свое время сверху, из космоса. Они видят, куда идут. Они знают, что не застанут конца пути».

(Источник)

«Он бескровно попрощался с коммунизмом. Его постоянно упрекали сторонники империи, что он отдал Германию, Чехию, Польшу. Он однажды ответил с непередаваемым сарказмом: „А кому я отдал? Германию — немцам. Польшу — полякам, Чехию — чехам. А кому надо было?“

А спустя несколько лет в разговоре с „Новой газетой“ о новых диктатурах вдруг сказал: „Запиши, чтоб все запомнить: у диктатора должно быть одно правило — всегда держать на секретном аэродроме полностью заправленный самолет…“ Его черный юмор был очень хорош.

<…>

Запомним навсегда: он любил женщину больше своей работы, права человека ставил выше государства, а мирное небо ценил больше личной власти.

Я слышал, что он сумел изменить мир, но не сумел изменить свою страну. Может, и так».

(Источник)

«Есть старая поговорка: „Никогда не встречай своих героев“. Думаю, это один из худших советов, которые я когда‑либо слышал. Михаил Горбачев был одним из моих героев, и для меня было честью и радостью познакомиться с ним. Мне невероятно повезло назвать его другом. Все мы можем извлечь уроки из его фантастической жизни.

Представьте, что вы поднялись на самый верх любой организации, а затем у вас хватило мудрости и мужества оглянуться вокруг и сказать: „Это не работает для людей, кто‑то должен это исправить. Если не я, то кто? Если не сейчас, то когда?“

Именно это [Горбачев] сделал в старом Советском Союзе. Его навсегда запомнят как героя, который демонтировал коммунистическую систему, несмотря на то что это означало для его собственной власти.

Теперь он принадлежит истории, и я знаю, что он счастлив воссоединиться со своей дорогой Раисой, снова проживая одну из величайших историй любви всех времен.

Когда вам представится возможность повлиять на ситуацию, оставить лучший мир для следующего поколения, я надеюсь, вы вспомните Михаила Горбачева и спросите себя: „Если не я, то кто? Если не сейчас, то когда?“ Я знаю, что спрошу».

(Источник)

(Этот текст был написан 2 марта 2021 года, в день 90-летия Михаила Горбачева)

«Я имел честь не раз встречаться и записывать интервью с Горбачевым и в прошлом тысячелетии (для программы „Обозреватель“), и в нынешнем (для „25 часа“ и „Совершенно секретно“). Но самый большой, непростой и подробный разговор с Михаилом Сергеевичем состоялся 10 лет назад накануне его 80-летия — мы общались тогда часа два и записали большое интервью для „Коммерсант-fm“. Именно после того разговора я, как мне кажется, понял что‑то про его ощущения от случившегося с ним и со страной во второй половине 80-х.

— Банальный вопрос: если взять всю вашу жизнь, есть вещи, которые бы вы хотели изменить?

— Конечно. Много чего. Я только не хотел бы менять жену и все то, что мы с ней прожили. Потому что я думаю, это самый удачный проект в моей жизни. Я очень жалею, что Раиса ушла. Мы жили жизнью людей, которые очень преданы друг другу. Любят друг друга, уважают. Можно ведь любить, но не уважать. Мы были настоящими друзьями. Кстати, мы никогда о любви не говорили. Я больше сейчас тебе в интервью сказал об этом. Наверно, так и бывает у людей, которые сходятся на жизнь и до смерти. У них нет необходимости вести разговоры…

Конечно, после этого я спрашивал его о том, почему и в какой момент он потерял контроль над процессом, который пошел уже не так и не туда. Здесь простого ответа не получилось <…>.

Но главное, что Горбачев сказал (причем не только словами, но и интонацией, взглядом, искренней болью), — что процесс изначально был обречен на то, чтобы однажды выйти из‑под контроля. Потому что никто никогда ничего подобного с такой страной не делал, а жить дальше по-прежнему было нельзя. Чем дальше оттягивать реформы, тем большей болью они бы обернулись».

(Источник)

«Горбачев умер. Общим итогом: светлая память. Дам короткий отрывок из своей книжки „1962“.

„Осенью 2002-го на моем рабочем столе внезапно зазвонил телефон. В трубке — узнаваемый мягкий голос с теплым южным гэканьем, ставропольским аканьем и оплывающим ‚в‘, больше похожим на ‚у‘.
— Здраувствуйте. Это Александр?
— Александр.
— А, хорошо. Это увам Горбачеув звонит. Вот передо мной такая бумажка лежит, и в конце написано: ‚С надеждой на сотрудничество‘, ну так я на такую надежду не отозваться не мог. <…>

Эффект был рассчитан точно. Посылая горбачевским помощникам факс о записи телевизионного интервью, мы надеялись на положительный ответ, переданный секретарю через секретаря. А тут — фантастический личный звонок. Напрямую. Без посредников. Я расплылся и слегка растерялся, начал что‑то благодарно бормотать; инициатива сразу перешла в его руки.

Договорились на удобное число, застолбили место и время. В назначенный час мы с камерой явились в Горбачев-Фонд, выставили свет в парадной комнате, утыканной всяческими знаками горбачевской славы. Через полчаса дверь открылась, в залу весело влетел Михал Сергеич, сверкнул очками в тонкой золотой оправе, блеснул знаменитой пятнистой лысиной, демократично поздоровался со всеми, сел в кресло перед камерой и, едва дождавшись конца вопроса, начал непонятно говорить.

<…>

Передо мной сидел очень крепкий, энергичный, живой человек. Он был полон сил, в нем бродили недодуманные, обрывистые идеи, которые рвались наружу, искрились, сверкали, разлетались в разные стороны. Он ловко, как на слаломе, ушел от вопроса про Путина; что‑то умное сказал про альтернативную историю вашего математического академика Фоменко (‚увсе-таки, Александр, мы должны учитывать: увсе политики хотели переписать исторический процесс, буквально увсе‘)… Но искрящиеся мысли не становились пылающим огнем; словесное фехтование шло вхолостую, как на тренировке, перед зеркалом: соперников не было.

Человек, привыкший держать удар, наносить поражение, отбиваться от покушений на его власть, велеть, связывать компромиссом несоединимые кланы, быть на виду, лицедействовать на глазах всего мира, вдруг оказался в непроницаемой пустоте. Он один; он подпрыгивает, отбивается, увиливает, распоряжается, только никто ему не противостоит и никто его не слушается“.».

(Источник)