X
Оригинал
For shame deny that thou bearʼst love to any,
Who for thyself art so unprovident.
Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
But that thou none lovest is most evident;
For thou art so possessʼd with murderous hate
That «gainst thyself thou stickʼst not to conspire.
Seeking that beauteous roof to ruinate
Which to repair should be thy chief desire.
O, change thy thought, that I may change my mind!
Shall hate be fairer lodged than gentle love?
Be, as thy presence is, gracious and kind,
Or to thyself at least kind-hearted prove:
Make thee another self, for love of me,
That beauty still may live in thine or thee.
По совести скажи: кого ты любишь?
Ты знаешь, любят многие тебя.
Но так беспечно молодость ты губишь,
Что ясно всем — живешь ты, не любя.
Свой лютый враг, не зная сожаленья,
Ты разрушаешь тайно день за днем
Великолепный, ждущий обновленья,
К тебе в наследство перешедший дом.
Переменись — и я прощу обиду,
В душе любовь, а не вражду пригрей.
Будь так же нежен, как прекрасен с виду,
И стань к себе щедрее и добрей.
Пусть красота живет не только ныне,
Но повторит себя в любимом сыне.
Постыдно отрицать, что ты несешь
Любовь к кому-то, что недальновидно.
Тебя любили б многие; так что ж —
Не любишь ты, и это очевидно.
Убийственная ненависть тобой
Так овладела, что без колебанья
Ты, в заговор вступив с самим собой,
Сам рушишь кров, и нет чинить желанья.
О, цель смени, чтоб мненье я сменил!
Любви ли нежной ненависть милее?
Будь добр, сердечен, как и внешне мил,
Иль хоть к себе сердечней и добрее.
Родись в другом, любви моей хоть ради,
Чтоб красота жила с тобой иль рядом.
XVII
Оригинал
Who will believe my verse in time to come,
If it were fillʼd with your most high deserts?
Though yet Heaven knows it is but as a tomb
Which hides your life and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say, «This poet lies,
Such heavenly touches neʼer touchʼd earthly faces.»
So should my papers yellowʼd with their age,
Be scornʼd like old men of less truth than tongue,
And your true rights be termʼd a poetʼs rage
And stretched metre of an antique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice, — in it and in my rhyme.
Моим поэмам кто б поверить мог,
Коль Ваших качеств дал я в них картину?
Они — гроб Вашей жизни, знает Бог,
Их могут передать лишь вполовину.
И опиши я Ваших взоров свет
И перечисли все, что в Вас прелестно,
Грядущий век решил бы: «Лжет поэт,
То лик не человека, а небесный».
Он осмеял бы ветхие листы
Как старцев, что болтливей, чем умнее.
Он эту правду счел бы за мечты
Иль старой песни вольные затеи.
Но будь у Вас ребенок в веке том,
Вы жили б дважды — и в стихах, и в нем.
Сонет мой за обман века бы осудили,
когда б он показал свой образ неземной, —
но в песне, знает Бог, ты скрыта, как в могиле,
и жизнь твоих очей не выявлена мной.
Затем ли волшебство мной было бы воспето
и чистое число всех прелестей твоих —
чтоб молвили века: «Не слушайте поэта;
божественности сей нет в обликах мирских?»
Так высмеют мой труд, поблекнувший и сирый,
так россказни смешны речистых стариков, —
и правду о тебе сочтут за прихоть лиры,
за древний образец напыщенных стихов…
Но если бы нашлось дитя твое на свете,
жила бы ты вдвойне — в потомке и в сонете.
XXXI
Оригинал
Thy bosom is endeared with all hearts,
Which I by lacking have supposed dead;
And there reigns love and all loveʼs loving parts,
And all those friends which I thought buried.
How many a holy and obsequious tear
Hath dear religious love stolen from mine eye,
As interest of the dead, which now appear
But things removʼd, that hidden in thee lie!
Thou art the grave where buried love doth live,
Hung with the trophies of my lovers gone,
Who all their parts of me to thee did give;
That due of many now is thine alone:
Their images I lovʼd I view in thee,
And thou (all they) hast all the all of me.
Твоя прияла грудь все мертвые сердца;
Их в жизни этой нет, я мертвыми их мнил;
И у тебя в груди любви их нет конца,
В ней все мои друзья, которых схоронил.
Надгробных пролил я близ мертвых много слез,
Перед гробами их как дань любви живой!
Благоговейно им, умершим, в дань принес;
Они теперь в тебе, они живут с тобой.
И смотришь ты теперь могилою живой,
На ней и блеск, и свет скончавшихся друзей,
Я передал их всех душе твоей одной,
Что многим я давал, то отдал только ей.
Их лики милые в себе объединя,
Имеешь также ты своим — всего меня!
Сердца, что я умершими считал,
В твоей груди нашли себе приют.
Царит любви в ней светлый идеал,
Друзей ушедших образы живут.
О, сколько чистых надмогильных слез
Из глаз моих струил я много раз!
Но не навек любимых рок унес,
Они в тебе схоронены сейчас.
Храня в себе, ты воскрешаешь их:
Возлюбленных угасших хоровод
Мою любовь собрал в сердцах своих
И всю ее тебе передает.
В тебе я вижу всех любимых мной —
Ты — все они, и я — всегда с тобой.
LXXIV
Оригинал
But be contented: when that fell arrest
Without all bail shall carry me away,
My life hath in this line some interest,
Which for memorial still with thee shall stay.
When thou reviewest this, thou dost review
The very part was consecrate to thee:
The earth can have but earth, which is his due;
My spirit is thine, the better part of me:
So then thou hast but lost the dregs of life,
The prey of worms, my body being dead,
The coward conquest of a wretchʼs knife,
Too base of thee to be remembered.
The worth of that is that which it contains,
And that is this, and this with thee remains.
Покоен будь: когда я буду смертью скован,
Без мысли быть опять когда-нибудь раскован,
Останутся тебе на память, милый мой,
Немногие стихи, написанные мной.
И, пробегая их, увидишь, друг мой милый,
Что эти сотни строк посвящены тебе:
Лишь прах возьмет земля, как должное, себе,
Но лучшее — мой ум — твое, мой друг, с могилой.
Итак, когда умрет покров души моей,
Ты потеряешь лишь подонки жизни бренной,
Добычу черной мглы, хирургов и червей,
Не стоящую слез твоей тоски священной.
Стихи ж мои могу почтить я похвалой
За то, что их никто не разлучит с тобой.
Но успокойся. В дни, когда в острог
Навек я смертью буду взят под стражу,
Одна живая память этих строк
Еще переживет мою пропажу.
И ты увидишь, их перечитав,
Что было лучшею моей частицей.
Вернется в землю мой земной состав,
Мой дух к тебе, как прежде, обратится.
И ты поймешь, что только прах исчез,
Не стоящий нисколько сожаленья,
То, что отнять бы мог головорез,
Добыча ограбленья, жертва тленья.
А ценно было только то одно,
Что и теперь тебе посвящено.
CXXI
Оригинал
«Tis better to be vile, than vile esteemed,
When not to be, receives reproach of being,
And the just pleasure lost which is so deemed
Not by our feeling, but by others» seeing:
For why should others» false adulterate eyes
Give salutation to my sportive blood?
Or on my frailties why are frailer spies,
Which in their wills count bad what I think good?
No; — I am that I am, and they that level
At my abuses reckon up their own:
I may be straight, though they themselves be bevel;
By their rank thoughts my deeds must not be shown;
Unless this general evil they maintain,
All men are bad, and in their badness reign.
Есть люди честные, а низкими слывут.
Не лучше ль быть, чем слыть? Ведь чистых наслаждений
И вовсе не найдешь, коль их отдать под суд
Не совести своей, а посторонних мнений.
Толпа причудлива, но для моих причуд
Не умягчить своих сердитых убеждений.
Не стану же и я, — как я ни слаб, ни худ, —
Слабейших, худших чтить, боясь их осуждений.
Во мне есть то, что есть. Свет судит вкривь и вкось.
Да, он способен быть лазутчиком, шпионом,
Но не судьей. Он, мне, лишь только б довелось,
Свой приписан порок, сразит меня законом.
Чтоб быть судьей грехов, пусть он в закон бы ввел:
«Всяк грешен; смертный — царь, а грех — его престол».
Андрей Кузнецов
Специалист по эксплуатации самолетов и двигателей, резко сменивший род занятий, — теперь его знают как переводчика шекспировских сонетов, По, Бернса и Киплинга.
Да! Лучше грешным быть, чем грешным слыть,
Тогда бесстрастно встретишь свой позор,
Теряешь радость, коль ее ценить
Берется чей-то посторонний взор.
Но как чужой прелюбодейный глаз
Оценит, как моя играет кровь?
Поступки обращая всякий раз
В грехи, в которых грязнет вновь и вновь.
Нет! Я, как я, а судьи все мои
Меня судив, самих себя клеймят,
Ведь, может быть, я прям, а у судьи
В кривых глазах кривых оценок ряд.
Не истина, что зло с грехом царят,
А люди злы и жизнь в грехах влачат.
Материал подготовлен в партнерстве с Британским Советом в рамках Года языка и литературы Великобритании и России 2016. Всю дополнительную информацию событиях Года можно найти на britishcouncil.ru