Науку обычно разделяют на два потока: с одной стороны гуманитарные науки, с другой — естественные и точные. И в XX веке эти два типа наук встретились. Нас сегодня больше всего будет интересовать способность наук упорядочить какие-то хаотические вещи. Есть периодическая таблица — успешная попытка Менделеева упорядочить то, что на тот момент было известно о свойствах химических элементов. Есть разные способы упорядочить живых существ. И теперь мы поговорим о том, что же происходило с попытками упорядочить сюжет.
Начнем мы со знаменитого русского ученого Владимира Яковлевича Проппа. Обратите внимание: все ученые, о которых я буду говорить, фантастически долго жили. Мне кажется, что это свидетельствует о том, что они занимались очень полезным для здоровья делом. Поэтому читайте внимательно — может быть, здесь есть немножко секретов долголетия и философского камня.
Владимир Яковлевич Пропп считается одним из столпов того, что стало в 60-е годы в мире называться «русским формализмом», хотя, кажется, формально не входил в соответствующую группу. Его основная работа, благодаря которой он до сих пор знаменит, называется «Морфология волшебной сказки».
Все вы когда-то в детстве читали сказки и в какой-то момент вдруг замечали, что сказки стали вам скучны — потому что вы с самого начала знаете, что будет дальше. Возникает ощущение, что как бы ни звали героя, где бы ни происходило действие, сказка какой страны бы это ни была, но на самом деле нам рассказывается примерно одно и то же.
Пропп постарался это интуитивное чувство как-то формализовать. Он стал изучать сказки и выделять элементы, которые в сказках повторяются. Сказка начинается с того, что есть герой, который вынужден покинуть то место, где он живет. Часто это связано с парой «запрет и нарушение запрета». Никогда не будет сказки, где герою сказали: «Нет. Никогда не делай вот этого», а он потом именно это и не сделал.
Параллельно с этим появляется злодей, который производит разведку, пытается обмануть свою жертву, и жертва поддается обману. Лиса похищает петушка, уносит его за темные леса за широкие горы, волк пытается съесть козлят и съедает их в конце-концов. Необязательно жертва поддается обману сразу, иногда сюжет может проворачиваться по три раза.
Наш герой получает задание, покидает дом и встречает дарителя — страшную Бабу-Ягу или симпатичную печку. Даритель предлагает герою испытание: Баба-яга пытается кого-то убить, печка просит поесть пирожков — и так далее. В результате герои получают какое-то волшебное средство и перемещается к цели своего путешествия, где вступают в борьбу с злодеем. Иногда герой получает отметину в процессе этой борьбы, иногда нет. Герой побеждает злодея, получает то, чего ему не хватало.
На этом сказка вроде бы заканчивается, но здесь может возникнуть факультативный кусок: за героем гонится обманутый злодей, герой спасается, кидая за плечо всякие предметы, или с помощью волшебного помощника, которого он уже повстречал. Иногда герой снова встречает дарителя, получает новое волшебное средство и возвращается домой.
Но и это еще не конец. Герой прибывает домой неузнанным. Кто-то другой говорит, что это он всех победил и требует себе награду. Герою ставят задачу, и он ее решает. Героя узнают. Обычно у него есть отметина — и его узнают по этой отметине. Ложного героя обличают, а герой становится королем или женится на дочке царя, враг наказан, наступает хеппи-энд и свадьба.
Пропп сказал: смотрите, мы можем применить вот эти довольно простые методы точных наук к такому важному основному сюжету, как сюжет сказки. И выясняется, что у разных сказок реально один и тот же сюжет, одни и те же персонажи — герой, злодей, даритель, помощник и ложный герой.
Эта схема вообще довольно универсальна. Но мы можем задуматься: А почему она такая? Почему никто никогда не сочинял сказки, устроенные принципиально иначе? Почему именно эта схема человеку так интересна? Почему именно такие истории родители рассказывают детям, а сказители — своему племени?
Когда Пропп работал над своей теорией, уже была теория о том, что сказка — это модифицированный миф. Есть греческие мифы, есть мифы туземцев разных стран, от Австралии до Сибири — и они действительно похожи. И если мы поймем, почему все мифы тоже устроены именно так, то поймем и почему так устроены все повествования, с которыми мы имеем дело.
Поэтому следующий человек, о котором я буду говорить, — крупнейший мифолог XX века Леви-Стросс. В детстве я был уверен, что джинсы названы в его честь. Леви-Стросс начинал с полевых исследований и выдвинул теорию, которая частично объясняет Пропповскую схему. Потом ее стали применять ко всему остальному, в том числе к литературным произведениям, и оттуда появился структурализм как таковой.
В основу своего подхода Леви-Стросс положил понятие бинарности: «сухой и влажный», «высокий и низкий», «теплый и холодный». В сегодняшнем постмодернистском, постструктуралистском мире идет много дискуссий о преодолении бинарности. Не надо ли нам размыть бинарность «мужское — женское»? Не значит ли эта бинарность, что мы жестко навязываем мужчинам и женщинам их гендерные роли? Все эти разговоры — неважно, приветствуем мы их или боимся — стали возможны, потому что Леви-Стросс отрефлексировал эту ситуацию.
Леви-Стросс заметил, что очень часто в мифах главный герой примиряет между собой две части бинарной позиции — Леви-Стросс использовал термин «медиатор». Например, путешествует из мира живых в мир мертвых и назад, как Орфей, или умирает и воскресает, как Иисус. Можно вспомнить и Проппа, который говорит, что если есть запрет, то есть и его нарушение, если есть уход, то есть и возвращение.
Почему это оказалось так важно? Дело в том, что оппозиции между собой коррелируют. Любой из нас скажет, что верх — это жизнь, а низ — это смерть. В рамках европейской культуры белое — это хорошее, а черное — это плохое (а в Африке наоборот).
Пропп утверждает, что самая сильная среди этих оппозиций — «жизнь и смерть». Мы все знаем, что умрем, и это довольно тяжелые мысли, мы стараемся их не думать. Леви-Стросс же предлагает посмотреть, какие оппозиции коррелируют с «жизнью и смертью» — например «хищники и травоядные». А животным, которые находятся между хищниками и травоядными — лисе, ворону, койоту, — в мифах всех народов мира именно этим животным отведена роль трикстера, обманщика. Снимая оппозицию «хищники и травоядные», эти животные снимают и оппозицию «жизнь и смерть».
Это, мне кажется самая интересная мысль из тех, про которые я сегодня говорю. Есть проблемы, которые очень трудно решить. Мы можем постепенно подменять эту сложную проблему похожей, но более простой. И решая простую проблему, мы можем психологически разобраться с более сложной.
Классический пример из рекламы: нам показывают человека, у которого все плохо в личной жизни, с социальным статусом, с деньгами, а потом оппозицию «удача и неудача» меняют, например, на «хорошо лежащие волосы и плохо лежащие волосы» — и с помощью шампуня эту оппозицию снимают. И вот герой ролика решает проблему неудачи, неуспеха и сексуальной непривлекательности.
И тут мы перейдем к следующему человеку — Умберто Эко. Еще до того, как он написал роман «Имя розы», Эко занимался семиотикой — наукой о знаках. Именно тогда он, уже прочитав Леви-Стросса и Проппа, написал статью, в которой анализировал книжки про Джеймса Бонда, и понял: они тоже устроены так, что можно вывести их формулу по Пропповской схеме. Кью выдает Бонду волшебный предмет; Бонд бесконечно путешествует в потусторонние миры, экзотические для европейцев страны; почти умирает, а иногда буквально объявлен умершим, как в книжке «Живешь только дважды», — и потом воскресает победителем. Если мы присмотримся к злодеям, то и они построены по тому же принципу, что и злодеи в сказках, они тоже немножко странноваты: какие-то искусственные части тела, как у Бабы-яги, другие дефекты.
Но если мы заговорили о литературе, то имеет смысл на секунду вернуться к людям, которые думали в более традиционной парадигме, тоже изучая мифы в поисках универсального сюжета. Из них самым первым и самым важным был Джеймс Джордж Фрэзер. Он написал книгу «Золотая ветвь». Начал Фрэзер с мифа про жреца, который ходит вокруг дерева с золотой ветвью и это дерево охраняет. Он вооружен и все время ждет нападения. Иногда на него нападают, и он побеждает, но в конце концов жреца убивают. И что происходит с убийцей? Он занимает место убитого. Анализируя этот сюжет, Фрэзер выяснил, что в модифицированном виде он встречается всюду. Это и история про героя, который убивает дракона и сам превращается в дракона, и обычаи древних племен и приматов, где есть альфа-самец, которого другой альфа самец должен победить.
Фрэзер вдохновил огромное количество писателей, музыкантов и философов, классическая книжка Фрейда «Тотем и табу» в большой степени основывается на его работах. Идея Джойса написать роман про дублинского еврея Леопольда Блума возникла после чтения Фрэзера. В фильме «Апокалипсис сегодня» эта история тоже рассказана: неслучайно на столе у полковника Курца лежит
«Золотая ветвь». Это, помимо всего прочего, история человека, который прочитал Фрэзера и решил построить свою жизнь по лекалам, описанным в его книге. Он отправился в сердце тьмы, построил там магическое общество, стал жрецом и ждет, пока придет человек, который должен его убить, чтобы занять его место — чтобы это вечно продолжалось.
Еще один человек — Джозеф Кэмпбелл, о котором наверняка все слышали, когда Оксимирон во время своего батла в третьем раунде коротко и приблизительно пересказал книгу «Тысячеликий герой». Кэмпбелл занимался сравнительной мифологией и говорил, что все истории, которые мы знаем, рассказывают одну и ту же историю про путешествие героя. Кэмпбелл рассказывает, как герой слышит призыв к приключению, получает помощь и пересекает порог, за которым начинается его трансформация. Он встречает учителя, перетерпевает изменения, испытания, соблазны, погружается в бездну, где переживает смерть и возрождение. В конце концов он возвращается наверх изменившимся.
Джордж Лукас никогда не скрывал, что «Звездные войны» он придумал, прочитав книгу Кэмпбелла. Неслучайно «Звездные войны» стали одним из самых ярких современных примеров поп-мифологии. Другой пример — это «Властелин колец», написанный вообще профессиональным исследователем мифов.
Почему я так много говорил сегодня о мифах? По большому счету, что бы мы ни делали, мы находимся в плену мифа. Даже наука в чем-то выполняет ту же функцию мифа, о которой мы говорим: снимая простые оппозиции, рассказывает о том, как бы снять самую сложную. Наука не обещает нам всем бессмертие, но рассказывает, какие проблемы она умеет решать, и вселяет надежду, что и сложную проблему жизни и смерти наука тоже когда-нибудь решит. Так выходит не потому, что ученые пытаются нами манипулировать, а потому, что наше сознание устроено так, что мы выцепляем месседж, который работает в рамках мифологической парадигмы.
Александр Моисеевич Пятигорский сказал прекрасную фразу: «Человек, пробивая крышу одного мифа, оказывается в подвале другого». Мы как будто разоблачили один миф и оказываемся в подвале другого. Это объясняет, почему в XX веке образовалось так много новых мифов.
Кэмпбелловскую схему тысячеликого героя реализуют и политики — иногда сознательно, иногда подсознательно. Яркий пример — Нельсон Мандела, который боролся, попал в тюрьму, провел там много лет (считай что умер), потом возродился. Отличие мифа от реальности в том, что возрождение Манделы в качестве главы ЮАР не привело к процветанию ЮАР, но это в скобках. Вацлав Гавел — чешский диссидент и писатель, который тоже сидел в тюрьме — вышел на свободу и стал президентом.
Наконец, более неожиданный пример — это Мартин Лютер Кинг, с которым произошла совсем мифологическая история. Он возглавил движение ненасильственной борьбы против расовой дискриминации, был убит и возродился — к сожалению, не во плоти, а символически.
И, наконец, реклама, про которую я немного говорил выше. Все специалисты по рекламе уже давно обратили на это внимание: любая жевательная резинка, любая конфетка в рекламе выглядит как волшебное средство. В девяностые годы в каждом втором клипе человек на пляже съедал жевательную резинку и тут же попадал внутрь психоделического трипа, как будто это не жевательная резинка, а марка. Сейчас этого стало поменьше, гораздо интересней другая тема — про героев и победителей.
В последние 30 лет реклама говорит: ты — герой. Что такое в таком контексте марафон? Это чистая история Кэмпбелла про Тысячеликого героя.Ты пересекаешь границу привычной жизни, вместо того чтобы ходить одетым, как в обычной жизни, ты бежишь, посередине ты начинаешь умирать, сил у тебя нет, потом у тебя открывается второе дыхание, ты добегаешь до конца — и ты другой. Ты преодолел себя, ты — победитель. Это волшебная трансформация жизни и смерти и восхождения. Все, что мы любим.
Сюда же попадает вся идеологизированная реклама — в том числе в хорошем смысле идеологизированная. Скажем, феминистская реклама, которая показывает, что такое бросать как девчонка. Вот посмотрите: cначала мы вас опустим, покажем, какие вы слабые, неловкие, вы опуститесь вниз, в бездну — но потом вы возродитесь и поднимитесь вверх, благодаря правильному отношению к своей жизни. Это мне кажется очень важным.
Но самое важное — что все это история про нашу с вами собственную жизнь. Мифы оказываются такими живучими, потому что они нам нужны. Каждому из нас приходится в своей жизни переживать тяжелые моменты: депрессия, смерть близких, потери всего, что у нас есть, крушение наших надежд. Если в этой ситуации каждый из нас сможет пробудить в себе ту мифологическую картину, о которой я рассказал, — это нам поможет. Если в момент самой темной ночи мы будем говорить себе: «Давай я буду смотреть на себя, как на героя мифа. Сейчас я умер, но скоро возрожусь», это даст нам немного сил. Именно поэтому мифы так важны для нас до сих пор.
