«Russian Case» на «Золотой маске» — попытка изменить ситуацию и сделать российские театры экспортом. Туда попадают спектакли, которые, по мнению российских специалистов, будут интересны западным кураторам. В этом году программа понравилась именно разнообразием: как на русском застолье — много всего несовместимого, несочетаемого, но вкусного.
Как ни странно, каждый год на фестивальных постановках присутствует некая общая тема — отражение настроения, которое витает в обществе. Если в прошлом году на «Золотую маску» претендовали спектакли, рассказывающие о жизни, борьбе и переменах, которые вот-вот наступят, то лейтмотив нынешнего театрального года — апатия и эмиграция: у кого-то всего лишь внутреннее отречение, а кто-то «сидит на чемоданах» прямо на сцене.
В «Цирке» Максима Диденко в Театре наций главная героиня, иностранка, выбирает СССР как место, где она остается. «Человек из Подольска» в «Театр.doc» — про оставленные мечты о Европе и примирение с окружающей действительностью. Главное событие «Дяди Вани» Юрия Бутусова — отъезд в Харьков, отъезд из «дома». «Музей инопланетного вторжения» — про оставленные навсегда территории прошлого.
Теперь обо всем по порядку.
Возьмем экспериментальный спектакль «Музей инопланетного вторжения» «Театра взаимных действий». Это активная экскурсия для зрителей по пространству, которое уже само по себе является театром. В первом зале режиссер и художники собрали советские артефакты. Предметы очень узнаваемы: серебряный портсигар, ремень с армейской пряжкой, резиновые игрушки, одежда — все подлинное, даже кусок обоев, на которых чей-то ребенок нарисовал инопланетян. Актеры фонариками высвечивают в темноте экспонаты, рассказывают их истории. Создается абсолютный эффект присутствия, происходит полное погружение в атмосферу советской действительности через бытовую среду. Можно почти почувствовать запахи и услышать звуки поселка городского типа: где-то варят борщ, кто-то слушает радио, из парка тянет дымком — жгут осенние листья.
Режиссер может достучаться до зрителя, создав понятную аналогию. В театре мы смотрим не только на сцену, но и внутрь себя. Мне была интересна эта работа, потому что она будет понятна немцам с их заброшенными гэдээровскими пионерскими лагерями и фабриками. С одной стороны, это что-то русское, а с другой, с понятной иностранцам коннотацией — прошлое, которое живет только в памяти.
Похожие эмоции вызывает пьеса «Человек из Подольска» — драматургический дебют писателя Дмитрия Данилова, — которую поставил Михаил Угаров в «Театр.doc». Абсурд, царящий на сцене, точно объясняет, что сейчас происходит в России и как стала возможной столь быстрая смена парадигмы: еще вчера мы мечтали о свободе и искали правду, уже сегодня нас вполне устраивает то, что нам рассказывают с экранов телевизоров.
История, показанная на сцене, проста: человек попадает в отделение полиции, где ему начинают задавать обычные вопросы. Завязывается диалог, который, несмотря на свою очевидную абсурдность, полностью меняет героя: заставляет поверить его в совершенно противоположные вещи, перестроить свое мышление и даже обрадоваться этой трансформации. Показана потеря системы координат — то же самое сейчас происходит со многими в мире, не только в России. Великобритания и Brexit — такой же пример борьбы консервативного и прогрессивного, страха неизвестности и жажды перемен. В спектакле на пальцах объяснили, как легко можно взять человеческие страхи, вывернуть их наизнанку и превратить в инструмент для манипуляций.
Стоит заметить, что моя история с театром не профессиональна — это любовь, а не брак по расчету. Я не критик, а «авторитарный монарх» маленького берлинского театрального фестиваля, поэтому могу позволить себе быть субъективной, руководствоваться интуицией и исходить из позиции «нравится/не нравится».
Российский и европейский театры волнуют совершенно разные темы. Например, в России актуальна проблема понимания обществом гомосексуальности. В той же Германии это уже неинтересно, все уже объяснено, переработано и понято. При этом современным языком подачи материала российские режиссеры владеют неплохо. Визуальная форма похожа на ту, что господствует на европейской сцене. Но есть и отличие: российский театр одержим иммерсивом и шоу.
Спектакль «Вернувшиеся» — это уже на грани искусства и аттракциона. Мистическое шоу по пьесе Генрика Ибсена. Идет он не в привычном театре, место действия — трехэтажный старинный особняк в центре Москвы, в котором попытались воссоздать атмосферу XIX века: витражи, гравюры и множество других деталей, призванных усилить эффект достоверности. У них почти получилось, но в подробно воссозданный протестантский быт поместили актеров русской школы: заломы рук, закаты глаз, показные страдания — слишком много жизни, тела, движения. Элементы спектакля не резонируют вместе, а мешают друг другу. Поэтому возникло то самое чувство, будто ты — советский читатель зарубежной литературы, который в воображении рисует себе западный быт по книжным иллюстрациям.
Иммерсив должен быть честно российским — тогда, возможно, он будет интересен европейцам. А лучше преподносить шоу вообще иначе. Как сделал, например, Максим Диденко в своей масштабной постановке по мотивам фильма «Цирк» Григория Александрова 1936 года. Великолепный спектакль с Ингеборгой Дапкунайте в главной роли, который, несмотря на преувеличение формы и оживающий «советский Болливуд» на сцене, все же очень достоверен. Зритель получает возможность посмотреть на все будто через большую лупу — такое чисто детское восприятие мира.
Еще один пример удачного шоу — опера по рассказам Чехова и Мамлеева «Проза», поставленная в «Электротеатре Станиславский», в которой сюжеты двух авторов расходятся и сходятся вместе, как круги на воде. Композитор Владимир Раннев второй раз выступил в качестве режиссера, и эта работа оказалась великолепной. А благодаря художнице Марине Алексеевой получился не только музыкальный, но и визуальный шедевр.
Интересно, что российский театр самодостаточен и не стремится на международную арену. Создается ощущение, что дома ему хватает зрителей, с которыми можно говорить привычными метафорами. При попытке вступить в переговоры о возможном приглашении на фестиваль в Германию только пара театров имеют хорошо подготовленную документацию, быстро и четко отвечают. Нередко сложно добиться даже первичных ответов. Часто завышают ценники на гонорары. Многие театры, кажется, вовсе не задумываются о вывозе спектаклей. Эта тема обсуждалась во время круглого стола, и большинство гостей — моих европейских коллег — сталкивались с подобными ситуациями.
Сейчас, по мнению европейцев, «Россия — злая, Путин — страшный» — это не могло не затронуть культурные процессы. Они сжались до минимума. Театр остается единственной формой искусства в России, которая продолжает реагировать на происходящее в обществе: изобразительное искусство, кроме пары имен, — неинтересно; музыка — только классическая, то есть важна техника исполнения, а не мысль. А вот театр все еще думает и заставляет думать других.
У театра всегда есть определенная и понятная задача — он обрабатывает социальный запрос. Это институция, которая наряду с безусловным развлекательным контекстом выполняет обучающую, просветительскую функцию. Любой спектакль — это зеркало, кривое или правдивое, в которое режиссер заставляет смотреться зрителя. Грустно было увидеть, что ныне отражают постановки. Россия буквально за год превратилась для Европы в заграницу. Сегодня российский театр рассказывает истории уже не про эмоции, он требует, чтобы каждый принял решение: он остается или уходит.