— Когда вы выходили с первым «Тихим пикетом», то представляли, что он может вырасти в целое движение с сотнями участников?
—Нет. Это была последняя мысль, когда я делала #тихийпикет. Была удивлена, что люди читают группу (туда выкладывались отчеты о каждом дне акции. — Прим. ред.), а когда все начало превращаться в движение, то не могла понять, как с этим поступать. Я всегда стремлюсь к горизонтальности — задача была в том, чтобы организовать пространство, к которому имели бы равный доступ разные люди из разных городов и стран, чтобы они могли присваивать себе эту акцию, чтобы не ориентировались все время на меня.
Первое время мне постоянно писали в личку: можно ли сделать плакат, поучаствовать? Да, пожалуйста, не спрашивайте, это может быть вашим в той степени, в какой захотите. Первые два месяца «Тихий пикет» был лично моей акцией с дневником на фейсбуке и маленьким пабликом во «ВКонтакте». Потом присоединились еще два человека, затем я случайно попала в объектив Сергея Максимишина, после чего спокойной жизни в течение двух лет у меня не было, но это даже хорошо.
— Многие сразу захотели поучаствовать?
— Был огромный медийный удар, с которым нужно было справляться. В мае 2016 года все СМИ написали про «Тихий пикет», я получила огромное количество писем, комментариев. Сначала акция была сфокусирована на офлайн-пространстве, но с капиталом медийности, естественно, стала и онлайн-активизмом. И мы выполняли и выполняем огромную работу по коммуникациям в сетях.
— Вы считаете это активизмом?
— Конечно. Люди задают нам вопросы, обмениваются статьями, мнениями, мы спорим, соглашаемся или нет — это все часть «Тихого пикета». Мы пытаемся выработать новую интернет-культуру для паблика — у нас нет строгих правил, за два года в бане оказалось всего 12 человек, которые перешли на агрессивные личные оскорбления.
— Что за новая интернет-культура?
— Мы стараемся по возможности вообще изъять язык ненависти из наших сообщений, обмена мнениями или фактами. Это не всегда получается даже у активистов — мы все живые люди со своей агрессией, проблемами, но тенденция на снижение агрессии была с самого начала и продолжается. У нас редко можно встретить яростные бои комментаторов по типу «сам дурак». Все пытаются вывести друг друга на вопросы.
— Как вам кажется, за счет чего «Тихий пикет» набрал такую популярность?
— Он до сих пор популярен?
— Во всяком случае, про него знают или слышали огромное количество людей.
— Ну да, он стал фактом реальности, причем, мне кажется, перманентным. Сложно представить, что «Тихий пикет» закончится, пока я живу в России. Думаю, тут нет никакого секрета успеха. Это очень простой способ выразить свое мнение, согласие, то, что тебя волнует.
Многие молодые люди делятся историями о том, что до участия в «Тихом пикете» они страдали, потому что не могли выразить какие-то свои мысли таким образом, который с одной стороны им сильно не угрожал, с другой — помогал бы начать конструктивный диалог. В акции сошлись все эти факторы, они дают возможность практически любому человеку присвоить себе «Тихий пикет» и работать по-своему с его трансляцией. Кто-то тихопикетирует своих родителей у себя в квартире, кто-то ходит в учебное заведение и общается с одноклассниками, однокурсниками, учителями, кто-то, как я, только с незнакомыми людьми на улице.
Здесь очень много возможностей, ненавязчивая модель трансляции — человек не инициирует диалог, пока к нему не подойдет другой. У многих же есть страх заговорить первыми, а тут за тебя первым говорит твой плакат, потом уже к тебе подходит другой человек — и коммуникативный барьер нарушен. Еще многих вдохновили разные истории, которые происходили в рамках «Тихого пикета», о хороших разговорах, о взаимопонимании или истории о том, как люди не поняли друг друга, но все равно сохранили доброжелательность или осуществили попытку понять другого.
— Привлекательность — в самой возможности коммуникации.
— Мне кажется, что здесь есть языковая привлекательность. По сути все, что мы делаем — формулировки плакатов и отчетов, то, как пытаемся пересказать разговоры — это поиск языка повседневного, языка разговора об острых проблемах, которые принято замалчивать, невыработанного во многом языка. Мы тяжело формулируем, что чувствуем, тяжело формулируем травмы, хотя в какой-то момент их надо проговаривать. Социум постоянно обесценивает многое вокруг нас, и мы начинаем заниматься самообесцениванием: то, что меня волнует, неважно. А в «Тихом пикете» мы настаиваем на том, что нет неважного, все взаимосвязано. Саша Алексеева (одна из участниц движения. — Прим. ред.) как-то сказала, что власть занимается проработкой важных проблем, у нее есть позиция по каждому важному вопросу, есть «ответка», а неважные вопросы ее не волнуют, и у людей не выработана по ним позиция. В этом и преимущество «Тихого пикета» — разговор может получится более чистым, не будет навязанного со стороны мнения.
— В начале «Зеркала» Тарковского сильно заикающегося ребенка приводят на сеанс гипноза, после которого он произносит: «Я могу говорить». Получается, что это справедливо и для части активистов «Тихого пикета».
— Да, но не менее ценно и усилие слушать. Акция, в которой существует только человек с плакатом, — это не «Тихий пикет». Она не имеет смысла. Важен второй человек, со всеми его противоречиями, вопросами, агрессией, с его персональной болью. А участники «Тихого пикета» сталкивались не только со своей болью, но и с болью других. Благодаря акции я бесконечно учусь не редуцировать человека до пустых знаков — посмотрела на человека и уже думаешь о нем то и то. Это вообще не работает. Любой человек — такое же объемное существо, как и ты. Постоянное напоминание об этом — «Тихий пикет» для меня. До этого я так много не думала, как распределяется зона ответственности или осмысленности внутри конкретного человека.
— Вы сказали про важные вопросы, которые власть присваивает и обращает на них внимание, и периферийные, не попадающие в зону фокуса. Но в «Тихом пикете» регулярно рассказывали про политзаключенных или ЛГБТ-сообщество, например. На эти темы государство очень даже высказывается.
— Неважные вопросы — это например безопасная коммуникация; власти на это плевать. Или еще одна важная проблема, которую многие обесценивали в комментариях (не активисты): табу на женское тело, на менструацию, на представление женского тела в культуре, то, как оно освещается в рекламе, как воспринимается в качестве объекта. У нас много плакатов на эту тему, они активно репостились, и мы сталкивались с комментариями, что это все неважные проблемы. «Женщин убивают, а вы пишете о бытовом сексизме». Но это напрямую связанные вещи, пронизывающие всю нашу реальность, которые важны для понимания того, как работает система угнетения.
Или дискриминационные шутки. У нас в паблике люди разных национальностей, и их задевают шутки про умственные способности людей разных национальностей. Нам тоже писали, что это не важные проблемы, всего лишь шутки, что расизма в России нет. Мы выстраивали разговор, объясняли, что шутка — только симптом чего-то большего, стоящего за ней. Это действительно не самые популярные темы от российской власти.
— Как трансформировался «Тихий пикет» за два года?
— У него было несколько этапов. Сперва из личной акции он стал стремящимся к горизонтальности движением, которое должно функционировать без автора в том числе. Потом у меня было обещание, что я буду ходить с плакатом каждый день в течение года. Срок истек 28 марта 2017 года. После этого я продолжаю ходить с плакатом, но уже не каждый день — выдохлась, это очень тяжело. Сейчас даю себе больше отдыха и дистанцируюсь как авторка. Я уже задействую «Тихий пикет» как медиа, мы пишем разные образовательные посты, я могу, например, не с плакатом ходить, а написать материал на волнующую меня тему. Из-за того что мне диагностировали депрессию, я перебралась больше в онлайн-активизм с периодическим выходом в офлайн, но теперь это не абсолютно синхронные вещи. У нас разросся админский состав до шести человек. Думаю, что «Тихий пикет» не закончится в любом случае, независимо от моего участия, это было в моих планах. Так и происходит.
— Как изменились вы за эти два года жизни с движением?
— Полностью изменилась как человек. Когда фейсбук показывает мне публикации трехлетней давности, я себя не узнаю. У меня появилось социальное воображение. Я все лучше понимаю, чего хочу от мира, в котором живу, какими мне видятся взаимоотношения между людьми и властью, друг с другом. С одной стороны, я не являюсь эксперткой в каком-либо из вопросов, с которыми работаю, я не ученая, преподаю литературу и русский язык, пишу тексты, делаю выставки. С другой стороны, «Тихий пикет» расширил границы представлений. Раньше я не могла включаться в чужие проблемы, они были бесконечно далеко, и социальная эмпатия не работала. Акция вывела меня на более широкое представление о том, как живут разные люди, какие у них проблемы, что их волнует. Это совершенно сносящая голову вещь.
Я могу быть категорически не согласна с кем-то, но могу пытаться понять, что заставляет человека делать те или иные вещи. Еще я, как говорится, почекала много своих привилегий. Все-таки на фоне многих людей в России я достаточно привилегированный человек: у меня средний доход, у меня белая кожа, я молода, в каких-то вещах это дискриминирует меня из-за отношения «не дорос еще», но с другой стороны, я понимаю, что нахожусь в гораздо более выгодном положении, чем многие пожилые люди, которые просто заживо умирают, не в силах защитить себя. Я живу в Москве, у меня широкий гуманитарный профиль, могу найти работу, изменились взаимоотношения с родителями. Недавно у нас с мамой был долгий часовой разговор по телефону про сексизм и дискриминацию женщин в России за 50, которым очень сложно найти работу. Еще я осознала, что меня ни в коем случае нельзя допускать до какой-то большой власти.
— Становитесь авторитарной?
— Нет. Чувствую, что в иерархии должна выполнять предписанную функцию, а я не могу, потому что меня волнует само нахождение в иерархии. Постоянный круговорот, мысли о том, что ты являешься частью чего-то, чем не хочется быть. Этого не всегда удается избежать: мы все должны где-то работать, что-то есть.
— В каком сейчас состоянии пикет?
— Он не фонтанирует активностью, как год назад, когда вокруг была супермедийность, но обрел свое спокойное состояние методичного повседневного активизма. Это идеально. То, чего я хотела на самом деле. Когда люди присоединяются не потому, что все об этом вокруг говорят, а потому, что долго наблюдают, читают, взвешивают за и против и решаются.
— У пикета есть просветительская функция? Рассказать другим о проблемах, про которые, возможно, они не слышали.
— Не люблю слово «просветительский». У меня сильная этимологическая завязка на этом слове: когда думаю про просветителей, думаю про людей, у которых в руках некий источник света, они освещают путь кому-то, что-то такое. Мне это не совсем близко. Как образовательная платформа — конечно же, работает. У нас множество активистов занимаются наукой, гендерными исследованиями, социологией, культурологией. Вот я — филолог, хотя и не занимаюсь наукой. Это большой клубок разных сфер информации, с которыми «Тихий пикет» работает как с учеными, мы консультируемся, просим скидывать научные статьи, чтобы у движения было достойное оснащение. Классно делать плакаты по мотивам и карточкам «Медузы», но этого мало, надо самим читать исследования.
— Как вы справляетесь с эмоциональным выгоранием? Последнее время это крайне актуальная проблема, почему-то лишь совсем недавно ее начали проговаривать вслух.
— Есть много профессиональных рекомендаций о том, как справляться с выгоранием: сходить к врачу, выровнять режим дня, следить за собой в плане питания, распределения нагрузки, тайм-менеджмента, уметь отказываться от инициатив. Раньше я соглашалась на все, мне казалось, что я должна сделать как можно больше.
Выгорание часто идет об руку с депрессией. И в этом случае уже нужна профессиональная помощь специалиста. Поэтому очень важны психопозитивные паблики, которые пропагандируют лечение. У нас лечение очень табуировано, я сама так делала: не могла решиться пойти ко врачу, бросила пить таблетки — не надо так никогда делать. Если выгорание связано с физическим и нервным истощением, то рекомендации простые: распределение ресурсов. Учитывая, что многие из нас фрилансеры, у которых абсолютно ненормирован рабочий день, график, деньги. Мы все живем какими-то урывками, стремясь ухватиться за возможность, пока она есть: потом ее долго может не быть. Так работает капитализм.
— Какие темы, поднимавшиеся в «Тихом пикете», были самыми болезненными, триггерными?
— Все феминистские. Очень триггерные темы — это сексуальное и домашнее насилие, наверное, треть моих плакатов была об этом. Самые странные и противоречивые реакции были, от смеха до слез. Когда я ездила с плакатами про сексуальное насилие, практически каждый раз находился мужчина, который смеялся надо мной — либо просто показывал на меня и плакат, либо смеялся в процессе разговора. Или же едет компания из нескольких парней, и она начинали меня задирать, приставать. Почему-то многие думают, что плакат про сексуальное насилие — повод для приставания: девушка как бы говорит в публичном пространстве вроде бы о сексе, хотя сексуальное насилие это, конечно, не секс, надо бы подкатить.
Плакат о сексуальном согласии тоже вызвал противоречивые реакции. У многих мужчин из-за маскулинной позиции ощущение, что они монополисты сексуального пространства, а женщины — второе лицо по отношению к ним. Это часто проявлялось в разговорах: «Как же я, мужик, сдержусь?», «Я ж мужик, это нормально, что я начну приставать».
В последнее время еще от плакатов про сексуальные домогательства у многих бомбит: «Это не важно», «Женщины сами этого хотят». Люди не понимают, как связаны сексуальные домогательства, насилие, оправдание насилия, виктимблейдинг. Это же один ком. Наверное, это самые взрывные темы.
Практически никогда не было такого, чтобы я ехала с плакатом о насилии над женщинами и не происходило коммуникаций. Многие женщины делились со мной историями, раз пять говорили, что пережили сексуальное насилие. Обычная реальность российской женщины: примерно каждая третья женщина переживает попытку или сексуальное насилие. Когда едешь и понимаешь, что в вагоне метро, скорее всего, тоже соблюдается эта статистка, что в вагоне с тобой могут быть как люди, которые пытались кого-то изнасиловать, так и те, которых изнасиловали, — это сносит башню. Видимо, не только мне.
Еще вызывают реакцию плакаты в поддержку ЛГБТ, где объясняется, что гомосексуальность не болезнь, не извращение. Мне тяжело ездить с плакатами в поддержку ЛГБТ, потому что я не являюсь частью ЛГБТ-сообщества — не могу говорить за других людей, но могу говорить о том, какие исследования проведены, у нас был сугубо научный фактчекинг. Если я еду с таким плакатом, то меня автоматически идентифицируют как ЛГБТ, считается, что в гетеронормативном мире людям гетеросексуальной ориентации нет никакого дела до людей ЛГБТ.
— А в чем проблема? Наверняка отнюдь не все темы, на которые вы пишете плакаты, непосредственно вас касаются?
— Конечно, я часто говорю о дискриминации, которая меня не касается. Но все-таки нужно быть очень осторожной. Представьте себе ситуацию, когда мужчина начнет мне говорить, как правильно говорить о феминизме. Сомнительная история. Здесь же я боюсь выступать в роли человека, который «дает голос угнетенным через свой плакат». Поэтому двойная ответственность за формулировки.
— Как вам кажется, возможно ли в нынешнем агрессивном, ожесточенном, поляризованном обществе наладить дискуссию? Или мы совсем закрылись щитами и не готовы?
— Понятно, что есть годы, когда ненависть, поощряемая государственными медиа, торжествует больше, чем обычно. С этим сложно спорить. Но никто не отменяет пространства, которые функционируют в режиме диалога. То есть их, конечно, отменяют и закрывают насильно, но возможность наладить диалог этим не упраздняется, просто меняются способы, которыми диалог может осуществляться.
«Тихий пикет» — симптом своего времени, он возник, потому что несколько людей очень остро ощутили ненависть вокруг. Он родился в абсолютном отчаянии, бессилии, беспомощности, даже в ярости. Мы достаточно большая площадка для акционистского проекта, наверное, самая большая. Я вижу, что люди, которые начали заниматься активизмом в тихом пикете, продолжают им заниматься в различных сферах, не прекращают в других местах налаживать диалоги. Это цепная реакция.
Мы производим определенную риторику ненасилия, взаимодействия, и она заразительна. Я не верю, что это может побороть происходящее вокруг, но может сделать свой вклад. Мы же никогда не знаем, что станет последней каплей в решении какого-то вопроса.
Я не испытываю милитаристских амбиций в отношении «Тихого пикета», что он сейчас восстанет, всех поборет, свергнет Путина, заполнит собой Госдуму, и мы победим, хотя было бы неплохо, конечно. Мы отказались от этой риторики, но и не существуем в риторике пораженцев, позиции людей пассивных. Нет, это вообще отказ от гонки, это попытка не противостоять системе, а организовать некую небольшую свою систему, сеть, которая может функционировать по-другому. Потом кто-то возьмет что-то для себя важное и сможет реализовать это в других масштабах, может быть, сильно больших. «Тихий пикет» дает определенную оптику, с которой ты уже не можешь говорить, что каких-то проблем не существует, дает какую-то школу базовой социологии.
— Какие еще способы самоорганизации вы видите?
— Важный путь — отказываться от фигуры отца в лице государства. Радикальный переворот, который может произойти не скоро, заключается в том, что человеческое сообщество может быть связано не только отношениями власти в иерархичном, прямом смысле слова. Мы настолько привыкли быть частью этого — что у нас есть собирательный Путин, собирательная инстанция, которая смотрит на нас, следит за нами, — мы выросли на этом, это растворено в воздухе. Новые сообщества должны с этим бороться, ментальная борьба с тем, чтобы не находиться в постоянном противостоянии большому двуглавому отцу.
В обществе, в котором мы существуем, где власть стремится к авторитарности, сложно ей не противостоять. Но я надеюсь, что когда-нибудь все сообщества смогут себе позволить быть организованными просто потому, что нужны и важны сами по себе. Еще мне кажется, что низовые инициативы должны больше смотреть друг на друга. Часто это герметичные непересекающиеся линии помощи, которые полезно пересекать, чтобы человек понял, что если угнетать мигрантов — отстой, то отстой и угнетать гомосексуальных людей. Если понял что-то про одно угнетение, то несложно понять и про другое. Но для этого важно столкнуть людей лицом к лицу, объединить вокруг чего-то хотя бы несколько раз. Сделать интерсекцинальное пространство, где все могли бы подать друг другу руку помощи или по крайней мере ощутить присутствие кого-то еще.
