Ну вот и он. В новенькой кроватке. В кругу своей семьи. В старой желтой распашонке, которую уже по очереди поносили Кьяра, я и Аличе. Из-под одеяла высовывалась голова (с одной стороны) и ступня (с другой). Вроде все было правильно, все на своем месте, однако эта голова и эта ступня таили в себе загадку, которую мне еще предстояло разгадать. Я топтался рядом, сжимая под мышкой гепарда, купленного специально для этого случая, но не клал его в колыбель, потому что… Честно говоря, сам не знаю почему.
— Откуда он? — спросил я папу шепотом.
— Что значит откуда?
— Он инопланетянин, видно же.
— Мы ведь тебе говорили. — Папа сжал мое плечо твердой горячей рукой; с такой рукой на плече я был готов отправиться куда угодно и встретиться с любыми трудностями, честное слово! — Говорили, что он особенный.
Я кивнул.
Во-первых, глаза. Как у китайца. Или как у жителя Венеры — я пока не понял. А может, еще какой-нибудь планеты, где из песка вырастают разноцветные кристаллы, а в небе висит штук десять фиолетовых лун. У меня самого разрез глаз тоже чуточку восточный, так что в этом мы похожи. Видно, что братья. Хотя у него-то уж прямо совсем восточный. Потом затылок: плоский, словно посадочная площадка космического корабля. Лилипутского. Приделать ножки — и будет кофейный столик. Однако больше всего меня поражали пальцы на высунутой из-под одеяльца ступне, мотавшейся так, словно ее било током. Пальцев было четыре. Вернее, было видно, что задумывалось пять, вот только два крайних — мизинец и безымянный — слиплись вместе. Как «Твикс».
— А другая? — Я указал на ногу. — Другая нога такая же?
— Да. Забавно, правда?
Я пожал плечами. Я сомневался, что это действительно забавно. По правде говоря, меня это даже как-то угнетало. Хотя вот взять, к примеру, моего лучшего друга Андреа, который, если уж совсем точно придерживаться фактов, лишь недавно, после длительной опалы, снова стал моим лучшим другом: он провинился в том, что убедил нашу подругу Лавинию бросить меня и стать его невестой; так вот, у этого Андреа, между прочим, уши без мочек. Такие ровненькие и маленькие. Каждый в чем-то не похож на других; может, без пятого пальца Джованни сможет точней бить по мячу, то есть будет такой же эффект, какой, например, дают бутсы без шнурков? У всех свои особенности, и отличие может иногда обратиться в преимущество. Я вспомнил об ангелах, низвергнутых на землю и прячущих крылья под плащами. Вспомнил о Скотте Саммерсе, Циклопе из «Людей Икс», который все время носит темные очки. Джованни будет выходить на поле в гетрах с бутсами, как все, а в середине матча, дождавшись подходящего момента, снимет их, чтобы метнуться к воротам и ударить по мячу своим коронным ударом, не оставив вратарю ни единого шанса. Я вытащил гепарда из-под мышки и поднял так, чтобы Джованни видел. Поднес прямо к его лицу.
— Подожди месяца два, — сказала мама. — Он еще не видит.
— Он что, слепой?
Она засмеялась:
— Все дети такими рождаются.
— Что, правда?
— Да.
Сохраняя невозмутимость, я придвинул гепарда еще ближе и изобразил, что он чмокает Джованни в нос.
Так или иначе, больше всего меня будоражил тот факт, что Джованни — китаец или пришелец с какой-то восточной планеты. В последующие дни стоило только ему остаться без присмотра родителей, как я, пользуясь случаем, заговаривал с ним на китайско-японско-корейском языке, состоящем из длинных, протяжных звуков, в основном гласных. Усаживался напротив, устремив на него пристальный взгляд, и принимался завывать. Было немного похоже на радиопомехи.
Однажды у меня за спиной неожиданно раздался папин голос.
— Ты что делаешь? С ума сошел?
Я снисходительно отнесся к его невежеству и, понизив голос, объяснил:
— Я пытаюсь с ним общаться.
— И как, получается?
— Ну, работы еще много.
— А-а.
— Он сейчас отозвался.
— Серьезно?
— Да.
— И как же?
— Засунул палец в нос!
— Ого!
— Это когда я пробовал «у» и «а». Вот так: у-у-у-а-а-а-у-у-у-а-а-а… — Тут Джо засмеялся и засунул палец в ухо. — Видел?!
— Значит, ты полагаешь, — подхватил папа, — что звуки «у» и «а» связаны с засовыванием пальца в какое-нибудь отверстие на теле?
Я возбужденно закивал:
— Потрясающе, правда?!
— Продолжай эксперимент, — посоветовал папа. — Не останавливайся на достигнутом.
Я начал следить за Джо неотрывно. Мой особенный брат меня прямо-таки завораживал, и я очень старался во всем разобраться. Стоило маме хоть на секунду оставить его в коляске или еще где-нибудь, стоило ей отвернуться за каким-нибудь пустячным делом, — ну не знаю, навести порядок в столе, — как я тут же зависал над ним спутником-шпионом из «Звездных войн».
— Можно вопрос? — обратился я к маме как-то вечером.
За окном шел снег. Мама была в голубой ванной — в ванной для взрослых, которой детям пользоваться запрещалось и где она мазалась кремом, а папа брился. Я растянулся на диване, подперев щеку рукой и, по обыкновению, наблюдая за Джованни.
— Конечно, можно.
— Зачем вы его таким сделали?
— Каким таким?
— Китайцем.
— Ну нам предлагали на выбор южноамериканца или азиата, а сейчас, знаешь, в моде всякие красные фонарики, цветочные мотивы, суши… — Мама показалась на пороге ванной: — Или ты хотел мексиканца?
Я фыркнул, упав головой на подушку.
— И потом, прошу прощения, — продолжила она, — но ты ведь проводил исследование, почему Джо особенный. Помнишь? Задавал нам с папой вопросы. Что я ела накануне, ходила ли гулять с мамой Антонио… И?
— И — что?
— Удалось что-нибудь выяснить?
— Да мало что.
Мама вышла из ванной и открыла шкаф с полотенцами.
— Знаешь, Джакомо, — произнесла она очень мягким и в то же время звучным голосом, какой бывает у нее, когда она собирается высказать какую-то важную истину, — чем-то в жизни можно управлять, а что-то нужно принимать как есть. Жизнь, она несоизмеримо мудрее нас. Она сложна и загадочна… — Глаза ее заблестели; когда она говорит о жизни, в них обязательно сияют звездочки, вот и сегодня тоже. — Единственное, что мы всегда и везде можем делать по собственному выбору, — это любить. Любить без условий и оговорок.
Вошла Кьяра и уселась рядом со мной на диван.
— И его сопли тоже? — вмешалась она. — За что любить его сопли, если… Короче, ночью, когда он спит, можно подумать, тут самолет взлетает. Эй, вы меня слышите? Я с вами говорю! — Она помахала рукой.
Это правда: из кроватки Джо ночи напролет доносилось что-то вроде рокотания мотора. Только ей-то что? Она спит — из пушки не разбудишь. Я бросил на нее враждебный взгляд. Не из-за чего-то конкретного, а так, просто из мужской солидарности.
— А язык? — высунулась из засады Аличе, незаметно проскользнувшая в комнату и прятавшаяся за диваном. — Почему у него язык всегда наружу?
И это тоже правда: язык у него был все время высунут. Я подумал, что, возможно, он слишком длинный и не помещается во рту; возможно, Джо станет первым в роду Маццариол, кому удастся дотянуться языком до носа, а то у нас с этим глухо. Нельзя одновременно быть мастером и в лазании по деревьям, и в доставании носа языком, это уж чересчур.
— О, черт! — воскликнула мама, глядя на часы. — Время-то уже! Нам пора. Кьяра, иди собирайся. Аличе, ты тоже.
Все вышли из комнаты.
Не помню, куда они собирались и почему не взяли меня с собой; знаю только, что я остался с Джованни один. Я, по обыкновению, уставился на него, а он вдруг широко распахнул глаза, как никогда раньше не делал, и также уставился на меня в ответ! И тут у меня в голове прозвучал голос, похожий на идущее из колодца эхо: «Я понимаю все, что вы говорите».
Я вскочил:
— Это ты сказал?!
— Я понимаю все, что вы говорите, — послышалось снова.
— Ты умеешь общаться телепатически?
— Можете и обо мне говорить. Главное, чтобы вы разговаривали.
И обладатель голоса засмеялся.
Мама любит читать. У нас дома книги повсюду — на столике в гостиной, на кухне, на подоконниках и даже в ванной. Но хуже всего приходится тумбочке у кровати — того и гляди, развалится под грузом многочисленных томов. Со временем я выучил такие имена, как Гессе, Маркес и Оруэлл, однако в семь лет различал книги лишь по толщине корешков, цвету обложек и наличию или отсутствию картинок. Книги меня всегда манили. Думаю, любовь к чтению передается от родителей к детям не столько благодаря личному примеру, сколько через еду и атмосферу. Как бы то ни было, мне часто случалось взять одну из разбросанных по дому книг, произнести вслух название, поводить по обложке пальцем, а иногда еще и понюхать.
Так я обо всем и узнал.
У нее была синяя обложка, такая уныло-тускло-синяя. Я уже замечал ее прежде, в спальне и на кресле в гостиной. И в конце концов, бродя по квартире, наткнулся на нее и взял в руки. Прочитал имя автора, какое-то иностранное, и название, тоже с иностранным словом. Я понял это по букве «w» — вспомнил, что в итальянских словах буквы «w» и «x» практически не встречаются. Слово было: «down». Прочитал я его так, как пишется: «довн». Перед ним было написано «синдром». Я не знал значения ни того ни другого. Я раскрыл книгу, и она распахнулась на странице с фотографией, как это всегда бывает, потому что такие страницы чуть толще.
И тут у меня глаза на лоб полезли. Да это же Джованни!
Хотя нет, не он, но кто-то поразительно на него похожий — те же глаза, рот, форма головы… Это не Джо, но он явно с той же самой планеты! Вот сейчас я наконец узнаю, в чем секрет моего брата! Я принялся листать страницы, но ничего не понял, кроме того что это книга по медицине. Глаз зацепился за слово «болезнь». «Синдром» — это что-то вроде болезни? Я почесал голову; картина не складывалась, чего-то не хватало. Вместе с книгой я отправился на кухню.
Мама, дробно стуча ножом по доске, резала перец. Папа за столом читал газету, то и дело запуская руку в пиалу с миндалем. Рядом Кьяра делала уроки. Я вошел и положил книгу на стол, слегка стукнув ею и как бы давая понять, что дело важное и все должны прервать свои занятия и обратить на меня внимание. Папа поднял взгляд и замер, не донеся руку до пиалы. Кьяра перестала писать в тетради. Мама — резать. Кусочек перца упал на пол. Стараясь придать голосу максимальную солидность (взять которую в семь лет особо неоткуда), я спросил:
— Что это?
Папа изобразил работу мысли.
— Книга! — воскликнул он с таким видом, словно сделал выдающееся открытие.
Кьяра хихикнула.
— Я знаю, что книга. Но тут написано про Джованни. И фотографии. Похоже на него. Что такое «синдром»? Что такое «довн»?
— Даун, — поправила Кьяра.
— Неважно. Что это значит?
— Это то, чем страдает твой брат, — ответила мама, снова принимаясь за перец. — Синдром, открытый английским медиком, которого так и звали — Джо Лэнгдон Даун. Конечно, этот синдром существовал и раньше, просто благодаря ему получил свое название.
— Это что, болезнь?
— Да, — отозвался папа.
— Значит, Джованни больной?
— Ну, поскольку синдром Дауна — это болезнь, а у Джованни синдром Дауна, то я не могу отрицать, что формально Джованни болен, но…
Я повернулся к Кьяре:
— Ты знала?
Она кивнула.
Я чувствовал себя оскорбленным. Меня предали!
Папа потянулся через стол взять меня за руки, но я отдернул их, словно обжегшись:
— Почему мне не сказали? Потому что я маленький?
— Нет. Тебе не сказали, потому что не это главное.
— А что главное?
— Главное, что Джованни — это Джованни. А не просто мальчик с синдромом. Он — личность. У него есть характер и вкусы, достоинства и недостатки. Как у всех нас. Мы не говорили тебе о синдроме, потому что не судим о Джованни с этой точки зрения. Мы думаем не о его синдроме. Мы думаем о Джованни. Надеюсь, я понятно объяснил.
Я молча глядел на него. Понятно объяснил? Не знаю, не знаю. Я даже не понимал, должен ли впадать в беспокойство. Если никто из них не волнуется из-за болезни Джованни, то с какой стати волноваться мне? Потому что они-то явно ни капли не волновались. Даже наоборот. В их словах, в манере говорить, а особенно во взглядах и жестах сквозило какое-то странное спокойствие.
— Это связано с ритмом? — спросил я вдруг.
Папа нахмурил лоб.
— Ты сказал… Ну когда говорил, что он особенный, что у него будет свой ритм. Значит, все дело в ритме?
— И в нем тоже, — ответила мама. — Он будет медленней всему учиться.
— А у Марко тоже синдром Дауна? — спросил я, вспомнив одноклассника, который никак не мог выучить алфавит, который я уже с легкостью барабанил даже в обратном порядке.
— Нет, Джакомо, у тебя нет друзей с синдромом Дауна. Иначе ты бы сразу догадался, по лицу и вообще.
— По китайским глазам?
— Например.
— А дальше?
— Что дальше?
— Ну болезнь. Ему будет плохо?
— Здоровье у него будет не очень крепкое.
— А еще что?
— Он будет странно говорить.
— Плохо выговаривать слова?
— Не только. Ему будет трудно выражать свои мысли, как это делаешь ты, например.
— А еще?
— Он не сможет ездить на двухколесном велосипеде, — сказал папа.
— Серьезно?!
— Да.
— А лазать по деревьям?
— Боюсь, что нет.
От огорчения я зажмурился. Потом вздохнул.
— На самом деле, — сказала мама, снимая с крючка над раковиной полотенце, чтобы вытереть руки, — ему просто нужно будет немного помогать. Совсем чуть-чуть. — Казалось, она убеждает больше себя, чем меня.
— Он будет задерживаться, — встряла Кьяра, которая до этого момента сидела молча, выводя на бумаге миниатюрные спиральки.
— Мы вчера тоже у бабушки задержались.
— Не в этом смысле!
— А в каком?
Папа, сидевший напротив, перегнулся к ней через стол, чтобы пощекотать.
— Как поезд, — ответил он. — Чух-чух-чух… — Он побежал пальцами по ее животу и дальше вверх, до самой шеи; Кьяра, извиваясь, захихикала. — Джованни понадобятся рельсы, чтобы его направлять. Так же, как поезду. И этими рельсами станем мы. И если он где-то задержится, не беда. А вообще-то, если в поезде напротив тебя сидит красивая блондинка с… — Он сложил руки ковшиком и слегка ими покачал.
Мама подошла сзади и отвесила ему подзатыльник.
Папа засмеялся. Кьяра тоже. Тут и я начал смеяться. Воздух наполнился ароматом рагу; за окном хозяйничала зима, голова у меня пухла от вопросов, а в животе ощущалось какое-то необычное тепло. Я отдавал себе отчет, что пока еще многого не понимаю, но чувствовал, что это неважно. Мы были вместе — и на тот момент мне этого хватало.
Издатель
«Синдбад», Москва, 2018, пер. З.Ложкиной