Авторы книги «Знак не сотрется» «Долгие годы ими никто не гордился, они не были «участниками войны»

— Если не ошибаюсь, письма остарбайтеров чуть ли не мешками стали приходить в «Мемориал» в 1990-х?

Эта история началась чуть раньше — в конце 80-х архивисты «Мемориала» записали первые интервью с бывшими остарбайтерами. Сейчас в нашем архиве более 300 многочасовых разговоров, которые постепенно публикуются на сайте проекта «Та сторона». О бывших остарбайтерах «вспомнили» в Германии, когда в начале девяностых партия зеленых вошла в бундестаг и подняла вопрос о жертвах войны, до сих пор не получивших никаких компенсаций. Косвенно остарбайтеры упоминались еще на Нюрнбергском процессе, в пункты обвинения на котором вошел вопрос о рабском труде.

Более трех с половиной миллионов человек, в основном из СССР (небольшая часть проживала в Польше и соседних странах) считалась остарбайтерами: Германия заключила с ними специальные договоры, по которым они могли получить выплаты.
Жизнь бывших остарбайтеров в СССР была очень сложной — после возвращения эти люди вели себя тихо, старались подправить собственные биографии. С оккупированных территорий забирали прежде всего молодых, несовершеннолетних, эти люди еще могли получить новые документы, переехать в другие места, женщины выходили замуж и тем самым стирали сведения о своем пребывании у врага.

— Когда вернувшихся из Германии стали называть репатриантами?

Сразу после Ялтинской конференции советское правительство начало процесс возвращения своих граждан на родину. Название появилось вместе с комиссией по репатриации: надо было как-то назвать людей, угнанных в Германию. Но с освобождением все оказалось не так просто: статус репатриантов ведь не означал, что все эти люди — жертвы войны. При этом иностранное слово «репатриант» уже вызывало подозрение.

Надо было придумать, как провести миллионы людей через разные бюрократические инстанции. После возвращения все они обязаны были пройти фильтрационные лагеря, доказать, что не по своей воле оказались в Германии. За ними следили до самой смерти Сталина в 1953 году. Потом надзор прекратили, но многие остарбайтеры об этом не узнали, страх никуда не ушел. В СССР, как когда-то в Германии, их считали людьми второго сорта, анкеты репатриантов сразу вызывали вопросы в отделах кадров. Понятно, что после возвращения осты молчали о своей судьбе, скрывали ее — и она как бы исчезла из памяти советских людей.

— Кто отвечал за массовую высылку с оккупированных территорий?

Все зависело от того, из города или деревни угоняли людей. Вывоз контролировала оккупационная администрация, которая составляла планы, высылала повестки. В городе жители обязаны были зарегистрироваться на бирже труда, в случае уклонения и неявки карательные меры могли применить ко всем родственникам.

В селе была другая ситуация — все же знают друг друга. Власть сосредоточена в руках у старосты, который должен был обеспечить определенное количество людей для высылки, эти планы составляла немецкая администрация. В первую очередь отправляли тех, за кого некому было заступиться, — сирот, людей, приехавших накануне войны, «чужих», не своих. На выбор влияли и личные отношения, можно было откупиться, предложить взятку, но никто не давал гарантий, что тебя не заберут в следующий раз.

— Как жили в Германии первые рабочие, которые в 1941 году уезжали добровольно?

У них оказалась очень противоречивая судьба. Первые остарбайтеры, поехавшие добровольно, попали на самые тяжелые работы: в шахты, на заводы. К ним никогда не обращались как к добровольным рабочим, из них выкачивали все возможные силы, это не был труд из категории «заработать и вернуться домой».

— В письмах остарбайтеры как-то сигнализировали родным о своем положении? Переписку просматривали?

Конечно, письма перлюстрировали, а вскоре и вовсе запретили посылать письма, разрешены были только открытки, потому что их удобнее просматривать. Люди находили самые разные способы сообщать о своей жизни. Кто-то договаривался перед отправкой, что если в Германии им будет плохо — нарисует цветок, а если хорошо — ничего не напишет. Могли сообщить, что кормят замечательно, «как в 1933 году» (когда в СССР и особенно на Украине был страшный голод) или написать: «Жизнь моя, как в песне за «Зеленый край долины». Если вы помните, там в конце песни все умирают.

— В воспоминания остов часто встречается глагол «купили», так они описывают свои отношения с немецкими хозяевами. Это метафора?

В СССР была очень популярна книжка «Хижина дяди Тома», ее читали в школах. Немцы, которые брали к себе работников, платили налоговый сбор за них, но остарбайтеры действительно часто употребляли глагол «купили». Надо признать, что их также осматривали как на невольничьем рынке, проверяли зубы, глаза, мускулы, но это связано еще и с тем, что немцы платили за них страховку и надо было понять — здоров ли твой будущий работник.

— Многие осты рассказывают о своем бесправии в Германии, про отношение к себе как вещи.

Они действительно были на виду: носили нашивки «OST», не могли покидать оговоренные зоны работы и проживания, их дразнили дети: стреляли в них из рогаток, бросали камни. Как их называют хозяева, какими словами обзывают на улице — все это формирует комплекс ощущений того, что их воспринимают как недолюдей или дикарей.

— Одна из героинь вашей книги, Татьяна Теплова, расшифровывала «OST» как «Остерегайся советской твари», это их самооценка?

— Это, прежде всего, травматический опыт, свидетельствующий о том, как с точки зрения остарбайтеров на них смотрят немцы.

— Что происходило с остами после победы СССР?

Прежде всего, их нужно было привезти обратно, в фильтрационные лагеря, где им предстояло доказать, что они «преступлений против советской власти не совершали». После этого они получали специальную справку, на основании которой их регистрировали в милиции и КГБ. Вернулись две трети остарбайтеров — миллионы людей, их надо было оформить, поделить на категории. После возвращения им нельзя было селиться в Киеве, Москве и Ленинграде, даже если они оттуда родом, на них действовали ограничения, как у политзаключенных. Немного проще было тем, кто возвращался в деревни, особенно если их угоняли массово, тогда отношение односельчан к ним было спокойнее, эти осты вернулись к привычной работе в разрушенные колхозы.

— Как воспринимало остарбайтеров советское общество?

Если репартиранты не меняли свое социальное положение после возвращения в СССР, то на их судьбу статус остарбайтера влиял не так сильно. Тем не менее к ним продолжали относиться с подозрением. Некоторые вернулись из Германии с новой одеждой, багажом, ценностями, если их не отнимали на границе. Иногда таким людям завидовали, косо смотрели на возвратившихся с маленькими детьми. Официально отношения немцев с остами были запрещены, но на родине все равно могли сказать, что этот ребенок от врага, ненависти и травли на бытовом уровне хватало. Хотя осты рожали в основном от своих же, но и эти связи были недолговечны и часто прерывались после возвращения в СССР.

В городе осты могли поступить не во всякий институт и не на все факультеты, анкета выдавала их судьбу. Но официального указания «Не принимать» не было. Впрочем, такие вещи очень часто у нас регулируются не письменным приказом. Только после смерти Сталина с такими анкетами стало жить проще. Но к тому моменту осты уже привыкли к такому обращению с собой и научились молчать о своем опыте. Многие документы, свидетельствующие о жизни у немцев, отбирали еще на границе, а дома они уничтожали следы своего невольного труда.

 — Когда отношение к остарбайтерам начало меняться? В какой момент они сами стали воспринимать себя по-другому?

В 1980–1990-х, еще до выплаты компенсаций, осты уже могли говорить о своей жизни в Германии, но общество пока еще не считало их жертвами. Конечно, остовцам было важно рассказывать о том, как им было тяжело, — о лишениях, смерти друзей, о том, что они не жили веселой немецкой жизнью и не добровольно туда попали. Говорить хорошо о бывших хозяевах или о людях, которые помогли им в Германии, было невозможно.

После начала выплат и поездок в Германию в 90-е годы люди стали свободнее говорить о том, что у них был разный опыт: одних немцы сажали за свой стол, отдавали вещи, приглашали остаться, других — могли избить, отправить в концлагерь. В это время остарбайтеров стали иначе воспринимать их собственные семьи: долгие годы ими никто не гордился, они не были «участниками войны», а теперь вдруг стали полезными, могли купить детям машину, провести газ, заплатить за образование внучки. Вдруг оказалось, что бабушка «была в Германии».

— Сегодня российское общество помнит о миллионах остарбайтеров?

Про них снова забыли, большинство остов умерли, объединения бывших принудительных рабочих распались. Десять лет шли выплаты компенсаций, работал фонд «Взаимопонимание и примирение» — деньги перечисляли немецкое правительство и промышленники, например, Siemens, которые использовали их труд. Все, кто попал в списки, а у немцев были хорошие картотеки, получили компенсации, но кто-то не смог оформить документы или найти необходимые подтверждения.

— В постсоветской России осты попадают под закон о реабилитации или другие мемориальные законы?

Они стали жертвами только в глазах немцев. В России остарбайтеры не попали ни под какой мемориальный закон. Дети и внуки узников ГУЛАГа поддерживают память о своих родственниках, это связано и с тем, что они получили признание от государства и в обществе. У остов такой преемственности нет.

— Получается за памятью о русских остарбайтерах следят немцы?

Немцы организуют много выставок, они создали музей в лагере под Берлином, который входит в комплекс Топография террора в Германии. Это естественно, потому что они, прежде всего, жертвы нацизма. Другое дело — что после возвращения остарбайтеров к ним отнеслись несправедливо.

В 2005 году Мемориал вместе с архивами и фондом «Взаимопонимание и примирение» устроил выставку про остарбайтеров в Музее современной истории. В 2010 году в музее на Поклонной горе была очень большая и интересная немецкая выставка.

Тем не менее до сих пор эта категория людей не участвует в разговоре о войне. Ветераны ВОВ часто отрицательно относятся к остам, потому что пока ветераны «воевали», те «работали на врага». Как-то мы обращались в объединение ветеранов ВОВ с организационной просьбой: заселить в гостиницу бывшего остарбайтера — нам в этом отказали.

Все-таки осты — люди в большинстве деревенские, вернувшиеся еще совсем молодыми, чаще всего они скрывали свой опыт. И во многом поэтому теперь некому поддерживать память о них, сохранить их историю — в России есть официальный День узников концлагерей, но Дня памяти остарбайтеров в России нет. Итальянский писатель, переживший заключение в Освенциме, Примо Леви писал о «серой зоне» — на судьбы многих людей невозможно навесить простой ярлык, определить их место в общей истории. Сейчас, когда на государственном уровне вновь стали много говорить о правильном отношении к ВОВ, родственники опять стали бояться: мало ли — прабабка умерла, а что она там у немцев делала? Их судьбы вновь «под подозрением».