История убийств в России: подборка картин от «омерзительного искусствоведения»

Несколько столетий подряд после прихода на Русь христианства сцены убийства можно было найти лишь в религиозном искусстве — на иконах, фресках да еще в иллюстрациях к рукописям. Святых убивали там с толком и во множестве подробностей — как на этой иконе царевича Дмитрия, где в левой части — смерть самого мальчика, а в правой — побивание камнями подозреваемых силами местных жителей.

После включения России в культурный ареал Западной Европы наша живопись усвоила реалистический (ну, относительно — барокко же) язык. Однако с темой убийства оставалось все так же бедно — только религиозные сюжеты. Причем по сравнению с иконами — никакого натурализма, никаких кровавых деталей! Исторических и тем более бытовых картин, посвященных насилию, не возникало.

Постепенно в русской академической живописи появляется исторический жанр и с ним — исторические убийства. Поначалу используются лишь сюжеты из древней истории, поскольку лишь они считались достаточно «благородными». Стилистика, позы и жесты, архитектурные задники — все очень театральное: «т-р-р-рагедия» чувствуется, а вот трагизм — не очень.

После публикации «Истории» Карамзина, сочинений Пушкина и других писателей тема прошлого России наконец полноправно поселяется в отечественной живописи. Однако художники по старой памяти осмеливаются «убивать» лишь святых (как здесь — князя Михаила Тверского) или народных героев. Да и традиции напыщенной академической живописи никуда не делись.

Как ни крути, русский национальный характер достаточно целомудрен: и с обнаженкой в русском искусстве небогато, и откровенного насилия не много. Однако со временем художники набираются храбрости и начинают «убивать» не только общепризнанных благородных мучеников, но и просто исторических персонажей, которым не повезло. Насилие становится уже более откровенным — как, например, здесь, в сцене убийства Федора Годунова и его матери. Изображен непосредственный телесный контакт, передано эмоциональное напряжение. Впрочем, театральность еще ощущается, хотя отход от скучного академизма уже случился. Спасибо автору также за внимательность к историческим деталям, костюмам и интерьерам — во второй половине XIX века этим вопросом художники уже серьезно озаботились.

Написать убийство современника в рамках бытового жанра долгое время было немыслимо. Это становится возможным лишь в условиях жанра батального, потому что война выводит зрителя из повседневности в мир героизма, в иную реальность. Другой вариант — если индульгенцию дает литература: в конце XIX века появляются иллюстрации к «Преступлению и наказанию» с кровищей и топором.

Насилие в живописи по мере роста мастерства основной массы русских живописцев, а также появления отдельных талантов становится все более нескрываемым и эмоциональным. Однако опять лишь в историческом жанре, хотя он и делается намного реалистичнее.

Суперхит! Выбивавшаяся из этого ряда картина Репина была заклеймена как «шарж и непозволительное безвкусие». Изображение помазанника божьего в подобной ситуации не одобрил император, несколько месяцев картину нельзя было выставлять по запрету цензуры. Нескрываемое воссоздание насилия, обилие крови спровоцировали нападение на полотно одного психически неуравновешенного юноши.

Сюжеты из чужой древней истории остаются более безопасными. В них можно откровеннее экспериментировать с насилием и кровью без боязни оскорбить чувства верующих в родную историю. Простота линий и лаконичность цветов знаменуют приближение ХХ века и его самых невероятных художественных опытов.

Даже обличители-передвижники ограничиваются картинами на тему подсудимых или заключенных, избегая демонстрировать, за что именно подвергается суду или наказанию их персонаж. (Тем более что обычно художники все-таки подразумевают «рукопожатную» политическую борьбу, а не бытовуху). А вот Репин снова идет поперек. Хотя итоговая картина, по сравнению с ее экспрессивными эскизами, оказывается более спокойной и может сойти за иллюстрацию к какому-нибудь роману.

Наступивший ХХ век с его веющими в воздухе грозами революциями позволяет избавиться от цензуры — как от официальной, императорской, так и от внутренней. Многие художники откликаются на кровопролитие 1905 года — и посвящают ему свои произведения, еще вполне реалистические. И вдобавок — документальные. В следующие революции будет уже некогда — выжить бы.

Авангарду рисовать такие эксцессы, как насильственная смерть, было не особо интересно — он занимался выворачиванием наизнанку нормального мира, а убийство — это все же противоестественно. А вот некоторые приемы «нового искусства» ХХ века в относительно реалистической живописи пригодились. Но, как и в примере с Верещагиным, убийство — это опять повод для героизации убитого, воспевания его подвига.

Поскольку возникла новая империя, тема убийства, мелькнувшая было в бытовом жанре, снова уходит в героику.

На Западе уже появляются такие откровенные картины про насилие, даже над женщинами, как «Всего-то несколько царапин!»Работа Фриды Кало 1935 года. В СССР подобное немыслимо, в том числе и потому, что социалистический реализм со временем вытесняет любые другие стилистики. Пока еще сохраняющиеся абстракционисты и экспрессионисты рассказывают про смерть другими способами — как Никритин в этой картине. Она написана в 1934 году, и там пятеро, но кажется, что она про 1937-й и особую тройку НКВД.

Тема убийства — вернее, героической гибели нашего воина и заслуженного воздаяния немецкому оккупанту — в обилии встречается в советской живописи, посвященной Великой Отечественной войне. Картина Неменского вызвала в свое время большие споры, потому что показала мальчиков обеих армий, убивших друг друга, абсолютно равными.

Если в социалистическом реализме убийство происходит не на фоне войны, а в повседневной жизни — значит, виноваты классовые враги, и это все равно «историческое полотно», посвященное гибели героя коммунизма. По бытовым же причинам, как вы понимаете, в СССР подобного не случалось!

После оттепели художники вспоминают, что авангардисты много всего хорошего придумали. При соединении с ортодоксальными коммунистическими сюжетами возникает интересный иконописный эффект.

Еще авангардисты, например, придумали смешанную технику — использовать реальные предметы при создании картин. Отсюда у Глазунова — настоящий поддельный жемчуг и деревянная игрушка. Обратите внимание на необычную для СССР новую (вернее, старую) жертву убийства. Еще никто не подозревал, что это за симптом.

Двадцать первый век: новая Россия опять догоняет западный мир, на сей раз не эпохи барокко, а contemporary art.

И интересный мэшап в финале.