Изображение сексуальности: все о рисунках Климта и Шиле

Сергей Хачатуров: «Эта выставка показывает, насколько разнообразны рисунки обоих художников. Шиле завершил свою карьеру тогда, когда в двери стучались экспрессионизм и ар-деко: его прорывные вещи содержат в себе что-то из архаики, любовь к которой как раз была близка и ар-деко. А женские и детские образы Шиле очень разнообразны — они могут напомнить реализм натуральной школы и даже нашего Серова. Первые рисунки же Климта очень академичны и напоминают предшествующие стили — прежде всего, маньеризм».

Кирилл Алексеев: «В графических работах Климта и Шиле есть общее — линия: плавная, текучая, обнимающая — у одного, и нервная, дрожащей рукой как будто бы нарисованная (но на самом деле, конечно же, очень уверенная) — у другого. В этих рисунках — отражение естественного хода истории мирового искусства: стиль модерн сменился изломанными линиями конструктивизма. Оба художника умерли в одном — 1918 году, и хотя они были связаны достаточно условно, но вместе отражают всю историю графики своего времени, которая подготавливала живопись к прорыву. Графика вообще намного более сильно передает идеи: живопись монументальна, а графика ловит мысль на лету — над редким рисунком художники будут трудиться больше пары дней. Поэтому в рисунках мы видим обычно чистое переживание, незамутненное временной оптикой. Живопись может обмануть: художник к ней возвращается по несколько месяцев, может сделать ее более декоративной, как это любил показывать Климт, а здесь человек практически сведен до абстракции, передает трепет и нервозность. Именно поэтому в сексуальности образы обоих художников трудно обвинить: они местами почти абстрактны.

И Климт, и Шиле нам интересны потому, что они занимают переломное место в искусстве на пути к абстрактной живописи, находятся фактически на полпути к беспредметности. Отношение к телу у любого художника неизбежно определяется состоянием стиля, а в данном случае мы можем констатировать эпоху перелома с фигуративной живописи к модернистской. У Климта фигура располагается на практически беспредметром фоне, у Шиле — на молочном абстрактном, а, как мы помним, Малевич говорил, что все выходит из белого цвета. Конечно, западные художники знали о том, что происходило в русском искусстве, они размышляли о беспредметности, и белый фон многих их работ вполне мог был быть этим мотивирован.

Линии «Шиле — Фрейд» и «Шиле — Бэкон» очевидны. Во всех этих случаях мы видим послевоенное искусство, только на глазах Шиле случилась Первая мировая война, а у Фрейда — Вторая. И там и там мы видим персонажей, которых общество размололо: люди, красивые своей болезненностью, асимметрией и страданием — на самом-то деле не слишком украшающими переживаниями, которые выражаются и в позе, и в «бесстыдстве», по-прежнему дразнящем критиков. Кроме того, Шиле с Фрейдом роднит и техника: у того и другого линия — самостоятельная, практически абстрактная единица, в первом случае — дрожащая и ломаная, а во втором — очень четкая. Понятно, почему так происходит: связь художников отражает закономерности развития искусства. Что касается Климта, так это тот автор, который ведет живопись к обнулению, растворению, превращает своего персонажа в облако — и его линия продолжится в классической абстрактной живописи, которая по сути своей антропоморфна».

Сергей Хачатуров: «Может показаться, что Шиле более созвучен сегодняшнему дню, а Климт принадлежит истории, музею, визуальной культуре прошлого. Но эта выставка ломает стереотипы: смотреть тонкие работы Климта по-хорошему трудно в отличие от привлекательных и ярких рисунков Шиле, с их жесткими линиями, будто высеченными резцом. Но неуловимость и тонкость графики не есть качество неумелости: напротив, это высший пилотаж. На мой взгляд, он роднит графику с кинематографом — то есть тем искусством, которое оперирует понятием развития сюжета в пространстве. Анри Бергсон это качество называл длительностью. Так вот, рисунки Климта как будто бы сняты в неопределенности, их мерцающий контур имеет особую музыкальность пластики. Но смотреть на них сложнее, чем на яркие и привлекательные листы Шиле. Но эта выставка показывает, что Климт был более сложным, чем просто представитель модерна или ар-нуво. Простота его как будто наивных графических листов, напоминающих детские рисунки, обманчива.

Густав Климт оперирует различными традициями и собирает сложный образ. Его эстетика на самом деле очень современна: тот же его знаменитый «Поцелуй» — это фактически коллаж, важный прием постмодернизма. Мы привыкли думать о нем как о представителе трафаретного модерна, когда графический образ или певучая линия проецируются на плоскость, — это и есть формула рисунка модерна. А здесь линии такие тонкие, что создают вибрацию и объем, который преодолевает трафаретную плоскость.

У Шиле наоборот: мы видели вначале его графические картины, которые сделаны по принципу аппликации. Он оказался очень отзывчивым к веяниям времени — и вплотную подошел к новой вещественности, жаль, что прожил только так недолго. Шиле закрыл своим творчеством ту эпоху модерна, которую открыл Климт. Его графическая техника напоминает о молодежной культуре сегодняшнего дня — именно поэтому его так любят 17-летние. Когда мы смотрим на его работы, то понимаем, что эти образы где-то близки Бэнкси и другим изображениям, которые граффитчики делают на бетонных заборах. Его вибрирующие линии напоминают о культуре современных субкультур своей удивительной жизненной силой и энергией, которая как сжатая пружина вот-вот выпрямится и прорвет поверхность».

Кирилл Алексеев: «И Климт, и Шиле оба созвучны сегодняшнему дню. У нас и сегодня присутствует не очень здоровое отношение к сексу и телу, и сам факт того, что были разговоры о возрастном пороге выставки и его необходимости просто смешон. Как это можно еще понимать, кроме как знак того, что авторы актуальны, а тема злободневна? Современное искусство обеспокоено отношением к человеку, его ролью в обществе. А в искусстве, которое рефлексирует на эту тему, неизбежно разговор о свободе проявляется темами, связанными с телом. Взлет Люсьена Фрейда случился именно на фоне важности общественных разговоров о человеческой свободе и благодаря его внимания к телу — не слишком красивому, которое он демонстрировал всегда. Поэтому актуальность этой выставки про Шиле и Климта, конечно, намного серьезнее, чем размышление о том, как именно нужно изображать тело: она отражает скорее интерес к человеку, его правам и его месту в обществе».

Хачатуров: «Английские искусствоведы предложили в своих книгах использовать два термина: человек обнаженный и человек голый. Густав Климт видит обнаженную натуру сквозь фильтры классически обнаженных образов. Даже если он ее рисует, то как будто бы показывает в покровах. Обнаженный человек на картине Климта защищен культурными кодами. А Шиле так радикален, что не боится травмы наготы, — эту линию после него подхватят Френсис Бэкон и Люсьен Фрейд. Они не стесняются показывать наготу именно как наготу, а не типизацию обнаженного тела. В то время была открыта бездна подсознания, которая привела к радикальному обнажению всех подтекстов в живописи: культурные коды капитулировали, а художники и философы показали незащищенную точка бытия с нервами и болью. В этом смысле Шиле, конечно, более провокационный художник, а Климт совершает более тонкую работу с культурными кодами.

Я бы не сказал, что на этой выставке есть самоцензура. То, что тема обнаженного тела не становится главной, связано со следующим моментом: кураторы хотели показать разнообразные стороны творчества Шиле. Если бы тема была связана с жанром ню в его творчестве, то можно было бы обсуждать откровенность и обнаженность — здесь же представлена достойная архитектурная графика, эскизы, галерея портретов, напоминающая работы Константина Сомова с его фирменной болезненной заостренностью черт. Вроде бы ничего не происходит на рисунке, а вроде бы меняются судьбы человеческие — и это происходит в разных частях мира в один и тот же 1917 год. Нам показали такого Шиле, который меняет наши границы и понимание художника».

Алексеев: «Каждое произведение искусства — это отражение автора в материале. Художник показывает то, что он хочет сказать, и главное в данном случае — не обманывать себя. Главная проблема обнаженного тела — это пошлость: она возникает неизменно, если художник хотя бы немного занимается самообманом. Ни у Шиле, ни у Климта этой пошлости не возникает, потому что оба они честны и прямолинейны в изображении своей сексуальности. Начало XX века развязностью нравов не отличалось: посмотрите только журналы мод — увидите на редкость консервативное общество. То, что делают Климт и Шиле, можно назвать пощечиной общественному вкусу. С точки зрения сюжета это фактически две стороны одного и того же: оба художника переживают один и тот же материал, только один из них в форме страдания, а другой — гедонистического наслаждения.

Претензии к моральному облику и Шиле, и Климта в свое время были совершенно оправданны: все продолжительные отношения первого были связаны с малолетними — и в этом смысле понятно пристальное внимание к его персоне. Но искусство — это не передача действительности, это отражение переживаний художника, которое может быть инспирировано чем угодно. Караваджо был человеком жестоким, и в его творчестве это нашло отражение. Личностные особенности Климта и Шиле тоже нашли отражение в их творчестве, но работы Шиле имеют такое отношение к педофилии, как воспоминания о сексе имеют отношение к сексу.

Ключевая история любой выставки — это повествовательное высказывание. В этом случае выставка — не демонстрация работ, а идея, воплощенная в материале. Если бы у обоих художников привезли более традиционные работы вроде «Поцелуя» и жены Фердинанда Блоха — я сейчас говорю о живописных произведениях, — то это породило бы более традиционные интерпретации. Здесь же кураторы решили показать более сложную задачу: показ рисунков художников требует рассказа о скандальной жизни Шиле и Климта (он тоже был не подарок — феноменальный бабник по жизни и сибарит) и лейтмотивах их творчества: эстетического пребывания в чувственной среде Климта и преодоления социальной среды у Шиле. Как экспозиционер, возможно, какие-то вещи я бы сделал по-другому, но мне легко об этом говорить со стороны, а у ГМИИ, я уверен, были серьезные основания выбирать и такой цвет стен, и такое оформление. Я поражаюсь, почему критика так мало говорит об этой выставке, по сути своей блестящей — достаточно смелой в наше ханжеское время. Помните скандал со Стерждессом (фотографии содержали очень смутный сексуальный подтекст)? А в случае с Климтом и Шиле история хранит память о них как о достаточно развязных в этом смысле людях, и то, что музей не испугался их произведения демонстрировать и спокойно их обсуждать, говорит положительно и о работе музея, и о преувеличенном внимании к этой теме в нашей жизни».