Текст был впервые опубликован 5 мая 2017 года в рамках курса «История новейшей литературы: 10 главных романов конца XX — начала XXI века» Дирекции образовательных программ Департамента культуры Москвы.
Кандидат филологических наук, литературный критик, редактор проекта «Полка», обозреватель на сайте о книгах и чтении «Горький»
Михаил Шишкин родился в 1961 году. Фактически стал писателем в 1993-м, опубликовав два текста, которые можно считать программными (хотя, откровенно говоря, так можно назвать любой его текст): рассказ «Урок каллиграфии» и роман «Записки Ларионова» (также выходивший под названием «Всех ожидает одна ночь»). «Урок каллиграфии» напоминает, с одной стороны, классическую прозу XIX века, а с другой — тексты Владимира Сорокина. Главный герой — судебный переписчик, который преподает каллиграфию не то одной, не то нескольким женщинам, параллельно пересказывая истории, услышанные в суде. Истории могут быть довольно жуткими, но самого каллиграфа интересует только письмо, техника, которая фиксирует эти нарративы: буквы, знаки, начертание. Письмо для каллиграфа — инструмент, которым можно исправить мир, упорядочить хаос, сделать ужасное прекрасным.
«Записки Ларионова» — своего рода писательское упражнение, исследование стиля: Шишкин создает типичнейший до занудства роман XIX века о помещике, который описывает всю свою жизнь в письмах к лекарю. Здесь, как и во всех последующих романах писателя, важен не сюжет. Прежде всего это энциклопедия классических стилей русской литературы. А в событиях романа при должном внимании можно узнать историю не только Российской империи, но и СССР.
Оба текста становятся подготовкой писательского инструментария, базой для его литературы. Но тот Шишкин, которого мы знаем сегодня, — со своей мессианской концепцией творчества — формируется под влиянием еще одного важного фактора — эмиграции.
В 1995 году Шишкин уезжает в Швейцарию и вступает в совершенно новые отношения с родной речью. Как бы извлекая себя и язык из контекста, сталкиваясь со швейцарской мультиязычной средой, он находит новые возможности и ограничения языка вообще. «И каждое слово по отдельности, и все вместе только усугубляют невозможность межъязыкового понимания, горизонтальной коммуникации, — пишет Шишкин в эссе «Спасенный язык». — Задача языка — после Вавилонской башни — и заключается в непонимании». Эмиграция дает литературным поискам Шишкина — поначалу, как видим, вполне формально постмодернистским — новое измерение. Позже исследователи будут говорить о специфической лингвофилософии писателя, а недоброжелатели припоминать ему «бегство из России» после каждой новой книги. В 1999–2009 годы Шишкин пишет свои главные романы, которые складываются в трилогию: «Взятие Измаила», «Венерин волос» и «Письмовник».
Как устроены эти романы в общем? Во-первых, Шишкин использует очень много чужих текстов, заимствует в неограниченных объемах из дневников, писем, судебных речей, мемуаров, художественных текстов, листовок — чего угодно. За эти вольности писателя не только много критиковали, но и прямо обвиняли в плагиате. Однако для Шишкина это не просто эксперимент, а философия: он не раз говорил, что хочет создать текст, который состоит из всех существующих текстов. Разумеется, это преувеличение — но и оправдание методу, который происходит не от неспособности написать что‑то свое, а от осознания, что «все уже написано. И всегда было уже все написано, и всегда будет». Остается искать не не рассказанную еще историю, а новый тип романа — что Шишкин и делает.
Если говорить о принадлежности к какой‑то традиции, то Шишкина часто называют последователем Набокова и Саши Соколова. Но, как мы понимаем, о традиции здесь говорить не вполне корректно. Второй источник вдохновения — европейский модернизм, и прежде всего Джойс, на языке которого, как признавался писатель, он хотел бы рассказать историю Акакия Акакиевича. Если смотреть поверх голов предшественников, можно сказать, что Шишкин работает внутри метапрозы — художественной литературы о письме. Пытается создать тотальный текст о тотальном тексте. Но, что самое важное, говорит, по сути, все-таки не о языке, а о бытии.
Одна из важнейших категорий шишкинской прозы — время. В его книгах оно не просто нелинейно, а состоит из нескольких хронологических пластов, которые сшиваются уже при чтении. Так строятся все главные романы писателя. Во «Взятии Измаила» на равных правах говорят XIX век, 1930-е годы и биографическое время автора. «Венерин волос» соединяет частный опыт конца 1990-х и мемуары начала двадцатого века. Герои «Письмовника» пишут друг другу в 1900-е годы и в позднесоветскую эпоху. Об истоке этого приема Шишкин рассказывал в автобиографических текстах: это моменты-озарения, когда будущий писатель смотрел на спящую мать и вдруг понимал, что однажды она умрет, или, наоборот, смотрел на фотографию деда, который уже умер, но жив на снимке. Ощущение того, что прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно (Шишкин описывает его, например, в эссе «Пальто с хлястиком»), и становится отправной точкой для игр со временем.
Можно подробно рассказывать о каждом из трех романов Шишкина и долго доказывать, почему это трилогия, но мы говорим об авторе, который очень серьезно относится к своему творчеству, его смыслу и не скупится на объяснения. Поэтому коротко рассмотрим устройство романов и дадим писателю подтвердить наши догадки.
Роман «Взятие Измаила» вышел в 1999 году. В книге три части — три временных потока: лекции по криминалистике и попытки героя по имени Александр Васильевич написать автобиографию для энциклопедического словаря (XIX век), а также история персонажа по имени Михаил Шишкин (XX век). В последней части легко узнаются реальные факты из жизни самого писателя. Сам он говорил, что этот роман стал для него возможностью разговора с матерью после ее смерти, разрешением конфликта, которое не случилось, пока она была жива. Вне зависимости от того, известна ли читателю биография Шишкина, главная тема «Взятия Измаила» — попытка остаться в истории, зафиксировать себя в тексте, застраховавшись таким образом от смерти. Так, Александр Васильевич долго и безуспешно пытается приступить к написанию своей биографии для энциклопедии с ясной целью: «Пусть узнает обо мне жучок-буквоед на книжном складе! Вот сдохну, и будет эта книжка моим единственным земным пристанищем». Попасть в текст — словаря или даже судебного допроса — единственный способ сохраниться в вечности, если верить Шишкину.
«Венерин волос» (2005) оказался скандальным для литературного сообщества и спровоцировал дебаты о творческом методе Шишкина. Эта книга состоит из трех частей: разговоры переводчика с беженцами из СССР, которые хотят остаться в Швейцарии; письма, которые толмач пишет своему сыну; мемуары певицы Беллы, прожившей сто лет. После выхода книги автора обвинили в плагиате сразу «по нескольким эпизодам». Во-первых, потому что сюжет про переводчика слишком сильно напоминает роман «Толмач» Михаила Гиголашвили. Правда в том, что Гиголашвили и Шишкин работали на одинаковых должностях в разных странах примерно одно и то же время — и эти обвинения оспорил сам Гиголашвили. Во-вторых, потому что в дневнике певицы Беллы обнаружили следы смелой компиляции, в том числе значительных заимствований из книги Веры Пановой «Мое и только мое». Второе обвинение стало поводом для широкой дискуссии о том, можно ли считать литературой такие коллажи, допустимо ли в принципе и имеет ли художественную ценность. По сути, именно «Венерин волос» окончательно легитимизировал этот подход, который Шишкин, впрочем, едва ли собирался бросать. В его романе толмач, слушая бесконечное вранье беженцев, которые хотят разжалобить принимающих решение, говорит примерно следующее: неважно, чьи это истории, они все равно правдивы — даже если события происходили не с теми, кто их себе приписывает; с кем‑то ведь они происходили на самом деле. Если говорить о содержании романа, то в «Венерином волосе» писатель снова говорит о сохранении бытия в тексте, но теперь еще и о воскрешении через текст, не о будущем, а об уже случившемся забвении. «Вернуть жизнь» певице Изабелле Юрьевой, после которой не осталось никаких дневников; сохранить память о жизни матери, чей дневник писатель читал. Главное сообщение романа, кажется, можно выудить из одного фрагмента, в котором толмач говорит с очередным беженцем:
«Ответ: Скажите, а зачем вы записываете то, что я говорю… <…>
Вопрос: Чтобы от вас хоть что‑то осталось.
Ответ: Значит, то, что вы про меня запишете, останется, когда меня уже здесь не будет?
Вопрос: Да.
Ответ: А то, что вы не запишете, исчезнет вместе со мной? И ничего не останется?
Вопрос: Нет. Ничего.
Ответ: И я могу рассказать про всех-всех-всех?
Вопрос: Можете, но у нас очень мало времени. Расскажите про тех, кого вы любите».
Наконец, в псевдоэпистолярном романе «Письмовник» (2010) философская концепция Шишкина просматривается с наибольшей ясностью. Это самая простая по структуре и, пожалуй, самая сентиментальная книга писателя, а потому — самая читательская и известная. Володенька, служащий в армии, и Сашенька, оставшаяся его ждать, ведут романтическую переписку. Но очень быстро читатель обнаруживает, что герои находятся в разных временах: он — на Китайской войне, где‑то в 1901 году, она — в СССР, примерно в 1960–70-х. Получается, что никакой переписки на самом деле нет — персонажи не читают писем друг друга. Хотя есть версия, которую подтверждает в тексте один неакцентированный сбой, что сначала Володенька уходит на войну в Афганистане, а в Китай попадает после своей смерти — то есть часть переписки все-таки осуществляется. Здесь Шишкин снова использует разные тексты: воспоминания журналиста Дмитрия Янчевецкого об Ихэтуаньском восстании, в подавлении которого участвует Володенька, записи в вахтенных журналах военных кораблей и многое другое. Эти тексты, а особенно похоронки, которые пишет на фронте Володенька, — свидетельства многочисленных смертей, но в то же время документы, фиксирующие не конец жизни, а тот факт, что она была.
И роман, названный, как сборник образцов для писем, и вся трилогия Шишкина, таким образом, становятся сборником текстов, побеждающих и оправдывающих смерть как утверждение жизни.
Напоследок — слова самого писателя из интервью 2010 года, которые могут уточнить предложенную нами концепцию.
«Конечно же, я пишу не романы, а один текст, в котором я пытаюсь ответить на одни и те же вопросы. Вопросы остаются, и я это ощущаю всегда. <…> …вот эта цепочка мыслей, которую я очень хорошо помню: неужели я умру? неужели моя бабушка умрет? моя мама умрет? мы все умрем? Потом ты всю жизнь отвечаешь на эти же вопросы: любимые люди умирают — что с этим делать? Только ответы разные, когда тебе 6, или 16, или 30, или, как мне сейчас, 49. <…> В «Измаиле» для себя я отвечаю, что смерть — это враг. Или вернее, так, что жизнь — это враг. Жизнь нужно брать как крепость. Со смертью нужно бороться, бороться нужно детьми и искусством, прозой, словами, собиранием коллекции. Поскольку жизнь русская, то получалось, что враг — это Россия. Потом в «Венерином волосе» ты понимаешь, что Россия — это маленький кусочек Божьего мира, а главный враг — это время. Нужно бороться со временем, преодолевать время. Царь Ирод — это время, которое пожирает своих детей. Нужно быть Ксенофоном, который приводит греков к океану бессмертия. Нужно уметь дать бессмертие своим героям, нужно, как трехдневного Лазаря, их всех оживить. <…> …в романе «Письмовник» на все эти вопросы ответы пришли уже совсем другие: смерть — это не враг. Это дар, это великое счастье. Особенно смерть близких людей, которых ты любишь. Дар, который помогает тебе понять, кто ты, зачем ты здесь, что задумано тобой, твоим появлением на свет. Какой будет следующий роман, я еще не знаю».
Читать «Письмовник»