Легенда фешен-фотографии Питер Линдберг о бодипозитиве, Дилане и дорогих сумках

— В конце 80-х вы изменили судьбу глянца, когда сняли тогда еще начинающих моделей, которые потом стали великими, — естественно и легко, на пляже и в белых рубашках. Какой снимок нужен миру сейчас, чтобы его изменить, как вам кажется?

— Ой, перестаньте, я был одним из многих. Сегодня миру нужна не одна фотография — всем следовало бы отказаться от фотошопа и тиражирования идеальных монстров. Невозможна революция в виде одного снимка, все должны поменять точку зрения.

— В 80-е и 90-е вы боролись с неестественными и идеальными женщинами, героинями старого времени, и предложили взамен более естественных, живых женщин, которые были интересны миру прежде всего как личности. Сейчас мы снова вернулись к гиперглянцу, этому искусственному миру моды. Как вы думаете, почему так все время происходит, почему мир красоты все время уходит от реальности?

— Деньги. Вот простой ответ на вопрос. Только представьте себе, сколько зарабатывает мир на моде и косметике. Я всегда хотел узнать, кто получает больше: те, кто производит машины, или те, кто делает косметику. И там и там на кону стоит прилично. Вот почему глянцу нужно создать идеальный образ за счет навязчивой рекламы — чтобы каждый хотел быть идеальным и нуждался во всех этих продуктах. От такой рекламы ты чувствуешь себя все более уродливым, а косметические фирмы зарабатывают все больше и больше денег.

В 90-е, как вы верно сказали, случилась революция. Догмат роскошной жизни с крокодиловыми сумками за полсотни тысяч долларов стал ослабевать. Появились независимые великие модели, но со временем они стали как будто понемногу сдаваться. К концу своей карьеры они стали представителями того мира, против которого протестовали. Гламур всегда побеждает, потому что слишком много людей имеют в этом кровный интерес. Так будет всегда и с войной — оборонный комплекс Америки так силен и получает дивиденды от каждого военного конфликта в мире.

— Раньше было десять великих моделей, а сейчас множество, но мало кого из них можно назвать великими. 90-е подарили миру авторское кино, которое тоже можно назвать великим, несколько писателей, которых интересно читать и сегодня. С музыкой сложнее — но тоже можно выбрать несколько имен. Сегодня же как будто больше нет героев нигде. Почему, как вы думаете?

— Так много всего изменилось. В музыканте тогда всех интересовала его личность. Он должен был стать интересным человеком — и только тогда начинать петь. Не знаю, читали ли вы книгу Боба Дилана, но он работал сначала с разными командами, пытался делать разные вещи. Много думал, пытался сформировать свой взгляд на мир. И только потом стал писать свои песни. Именно поэтому он понравился людям, стал влиятельным, начал критиковать войны и так далее. Ему было что сказать. А сегодня как будто все уставились в свои телефоны и больше не интересуются этими вещами.

— Да, но Дилану совсем недавно дали Нобелевскую премию, разве нет?

— Это было великое решение, хотя и странное. Хотя, может быть, Нобелевский комитет — особые люди, как раз из тех 90-х. Честно говоря, не думаю, что Дилан был бы ей рад. Наверняка он бы боялся, что после премии потеряет свою клиентуру.

— Ваш календарь Pirelli — манифест красоты в несовершенствах: морщинках вокруг глаз, живой фактуре кожи. Но где проходит граница этой красоты? Интересно спросить вас и про другую крайность. Что вы думаете о бодипозитиве и тех, кто заявляет, что красота есть в любом теле. И где для вас вообще проходит граница между красивым, некрасивым, идеальным и неидеальным?

— Идеальное не может существовать в мире. Чисто технически это невозможно — быть идеальным. Каждый идеал — это фейк, и в этом смысле важно иметь храбрость быть самим собой. Вот у вас она наверняка есть — вы же ко мне могли заявиться с красной помадой и укладкой и в коротком платье.

— Будем честны: я все-таки немного постаралась.

— Это нормально. Главное — помните: тот, у кого есть храбрость быть собой, — самый сильный человек в мире. Никто не может обмануть того, кто найдет в себе мужество сказать: идите к черту, я такой, какой я есть. Некрасивых людей нет. Но каждый человек красив только тогда, когда он перестает выдавать себя за кого‑то другого.

— Вам не грустно смотреть, как ваши героини стареют?

— Нет. 4 года назад я сделал каталог с Синди Кроуфорд, Татьяной Патитц и остальными: мы сфотографировали их совсем просто — на пляже, как мы делали это раньше. Они выглядели так здорово! Это, кстати, была маленькая революция для людей: понять, что им под пятьдесят, но они выглядят потрясающе. Все почему‑то думали, что раз они были красивыми в 90-е, то теперь совсем состарились. Что за бред. Почему вы должны выглядеть плохо в пятьдесят?

— Вы всю жизнь прожили в мире красоты. Как вы относитесь к собственному телу?

— Это просто катастрофа. Проблема в том, что считаю себя красивым и посылаю к черту всех, кто советует мне похудеть и избавиться от живота. Я мог бы есть меньше сахара, заниматься гимнастикой, но это так скучно. Мне не все равно, просто есть так много других дел. А еще меня ужасно бесит, когда кто‑то мне говорит, что я выгляжу молодо. Ну что за фигня? Почему кто‑то вообще должен выглядеть молодо? Главное — это то, что у вас внутри, о чем вы думаете.

— Вы снимаете мужчин как‑то иначе, чем женщин? Ваш знаменитый снимок Кита Ричардса, например, совершенно другой, чем женские портреты. И чем, кстати, отличается мужская красота от женской?

— Это ощущается иначе… Честно говоря, мне это не так интересно — другой пол меня больше волнует. Кроме того, мужчины такие скучные, о чем с ними говорить, о футболе? У меня осталось два друга с детства, и один с годами стал очень правых взглядов. Он лучше всех в мире придумывает интерьеры, но поговорить с ним мне не о чем, например, про Украину он, как и многие в Европе и Америке, не хочет слышать ничего другого, кроме того, что Путин взял и атаковал несчастную страну. А мой другой друг, который по совместительству мой брат, интересуется только футболом.

— А вы сами что думаете об Украине?

— Американская политика — с участием НАТО и денег — разрушила абсолютно все. Америка ставила свои ракеты на границе с Россией и как будто бы даже не думала о последствиях. Ладно, не буду продолжать — как бы мне гражданство не потерять.

— До политики мы с вами говорили про гендер, и вот что хочется вас спросить: чувствуете ли вы, что концепция гендера в журналах меняется, женственность и мужественность становятся не только более необязательными, но просто условными?

— Это идет от Америки: помните модель-трансгендера на обложке Vanity Fair? Мне это кажется довольно скучным. Я вот знаю одну женщину-художника, которая живет всю жизнь как мужчина, работает в мужском модельном агентстве, хотя и не поменяла пол. Я верю ей. Я снимал с ней историю как с мужчиной, зная, что это женщина. И это очень интересно. Мне всегда нравилась курящая Марлин Дитрих в «Голубом ангеле» — такие более игровые вещи.

— А что вас раздражает в женщинах? Вы как‑то сказали, что вас никогда не интересовала женщина, которая вошла в комнату с сумкой из крокодила.

— Я не то что ненавижу эти сумки — просто думаю, как много всего мог сделать на эти деньги человек, вместо того чтобы заставить глупую женщину улыбаться. Сотни семей могли бы улыбаться вместо нее.

— Меня очень повеселила история про снимок, который Calvin Klein использовал для аромата Eternity. Фотография была снята 20 лет назад, а компания использовала его только сейчас — и никто этого не заметил. Или ваш снимок Шарлотты Рэмплинг из 80-х — он совершенно поражает, потому что она на нем точно такая же, как сейчас. В чем секрет вашего фокуса — или вы просто можете видеть вещи, которые остаются неизменными?

— Да-да, мы действительно провернули ту съемку с Кристи Тарлингтон 25 лет назад. Знаете, в чем волшебство? Не надо добавлять ничего лишнего. Помните дурацкие начесы из 60-х? Если они будут на фотографии, то сразу станет понятно, из какого она времени. А Шарлотте я тогда сказал: «Пожалуйста, не надевай ничего сложного, не делай ничего с волосами». И через 600 лет этот снимок будет так же хорош.

— Как вы думаете, если бы мы жили в черно-белом мире, мы бы много потеряли?

— Так он и есть черно-белый. Я дальтоник, разве вы не знали? Ой, шучу. Нет, конечно.