Театральный панк Вася Березин «Каждый в чем-то урод»

Молодой и нахальный театральный панк Вася Березин за последний год в качестве режиссера поставил «Тибетскую книгу мертвых» в заброшенном депо у Курского вокзала, аукцион-перформанс «Богадельня» по Ги Дебору в заброшенном кинотеатре «Таллин» при свете пламени горящего пианино и пятичасовой самодеятельный спектакль приведенных с улицы пожилых фриков «Уроды». Имеет диплом ГИТИСа, выпускник мастерской Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова. Как актер принимает участие в уличном пранк-променаде «Неявные воздействия» комиссара «Театр.doc» Всеволода Лисовского, а в его же спектакле «Молчание классиков. Вакханки» голого Березина избивает толпа таких же голых женщин в течение полутора часов. Еще Березин проводит подпольные выставки, читает хип-хоп и проходит обучение в лаборатории Константина Богомолова в МХТ им. Чехова. И да, это тот самый парень, в избиении которого обвиняется Петр Павленский.

— Как вы попали в «Театр.doc»?

— Позвали в лабораторию «Человек мира» к Андрею Попову в Суздаль (театральный фестиваль «Человек мира. Лаборатория современной культуры», проходивший в августе 2015 года. — Прим. ред.). Так-то я бы и не поехал, наверное. Но мне жить тогда было негде, а там ночлег и еда. И я поехал. В итоге здорово провел время. Там были Сева Лисовский, Михаил Угаров, Елена Анатольевна — в общем, весь «Док». Так, собственно, и попал.

— Выходя голым в «Вакханках» Лисовского или засыпая снегом горящее пианино в заброшенном кинотеатре, вы задумываетесь о том, чему вас учили в ГИТИСе? Насколько вообще ваши институтские представления об искусстве театра соответствуют тому, чем вы сейчас занимаетесь?

— Подобное я предполагал, еще когда учился в ГИТИСе. Я тогда ушел жить на улицу зимой. Потому что было какое-то неприятное ощущение от инкубаторного строя, постоянно одних и тех же лиц, от одного и того же на сцене. Все одинаково существуют. Мне хотелось выйти из-под давления стандартного мышления. Единственным подходящим выходом оказалась улица. Мне так тогда казалось: то, что я вижу на улице, нужно тащить на сцену. Сейчас я уже понимаю, что это самообман. В общем, уже в институте я себя готовил к состоянию нахождения на дне, учился ощущать себя без ничего. Потому что понимал, что я неизбежно окажусь на дне и нужно быть к этому готовым, уметь справляться и жить с этим.

— Но чему-то вас в ГИТИСе научили?

— Конечно! Геннадий Геннадиевич Назаров все время говорил, что нужно достигать своей цели. А от Камня (Евгения Каменьковича. — Прим. ред.) я запомнил, что самое главное — ничего не бояться.

— В чем секрет Лисовского, собирающего вокруг себя молодых актеров, готовых за ноль рублей работать на полной отдаче?

— Даже не знаю. На какой-то бедности все происходит, это притягательно. Я вообще не люблю променады. Не люблю «Неявные воздействия», мне кажется, что сама форма променад-театра — неудавшийся эксперимент. Но все равно участвую, не знаю почему. Сева убедил, сказал, что это опыт психогеографии по Ги Дебору. Не знаю, как Севе это удается каждый раз — просто обманывать толпы людей. (Смеется.) Кто-то в каком-то комментарии в фейсбуке написал: «С кем вообще он общается, кому адресованы эти спектакли?» Я недавно понял. Его спектакли адресованы инопланетянам. В этом, по-моему, и заключается его сила.

— Чем вы вдохновляетесь? Что смотрите, читаете, слушаете?

— В свое время меня очень вдохновила книга «Поездки за город». Это четырехтомник о московском концептуализме. И книга об архитектуре «Язык шаблонов» Кристофера Александера. Меня вообще вдохновляет архитектура. Архитектура и американские восьмидесятые. В кино Вуди Аллен, в искусстве Энди Уорхол. В музыке — хип-хоп. Я даже сам читаю. И вандализм, уличная культура, стрит-арт.

— В какой момент вас начала интересовать уличная культура?

— О, ну давно. Еще в школе, в начальных классах.

— В чем это проявлялось?

— Подъезды бомбил, тегал, флопы оставлял. Писал «PR City» — так наша группа называлась. Попадался полиции. То есть милиции, да. В отдел по делам несовершеннолетних.

— Не могу не спросить про Павленского. Во-первых, есть ли новости? Разбирательство продвигается?

— Ну меня вызывают периодически. Я спросил: «А может весь этот процесс вот так вот еще год тянуться?» Мне сказали: «Может и два». Больше ничего пока не говорят.

— Как вы относились к акциям Павленского до инцидента, и изменилось ли ваше отношение после?

— Самое странное, что я его поддерживал. Было такое. Мне друзья говорили: «Васян, ты бредишь». Я действительно считал, что его акции адекватны. Что они сделаны отлично, с умом. И в итоге после всего случившегося я изменил свое отношение. Понял, что я действительно бредил. Если человек играет героя, он и должен поступать как герой.

— В составе «Неявных воздействий», перемещающихся все время из района в район, вы, наверное, изучили Москву с не самых парадных ракурсов. Как вы воспринимаете Москву? В чем особенность этого города, по-вашему?

— Первым мне показал Москву, наверное, Кирилл Кто. Это художник из команды «Зачем». И Миша Бурый, он тоже художник. Они с городом хорошо знакомы, потому что рисуют много, по городу ходят. Помню такую историю: Кирилл роется в мусорке, потом мы приходим в офис его друзей, и он достает там различные вещи, которые он извлек из мусорки. Какие-то книги, чертополох, какой-то хлам. Играет очень китчевая музыка. И такое чувство, знаешь, как будто в очень крутой магазин сходили. Ну а вообще я стараюсь видеть в Москве Детройт.

— То есть Москва — это такая большая помойка, на которой можно найти много интересного?

— Мои друзья говорят, что Москва — это большая помойка, в которой все самое интересное находится на дне.

— Как пришла идея сыграть спектакль в заброшенном депо? Это разве не опасно? Стоило нам вот сейчас появиться с фотоаппаратом, сразу аборигены пришли и принялись угрожать. Или на ваших репетициях такого не было?

— Было! Там чуть не убивали людей. С заточкой на нас бросались. Чтобы они разрешили нам играть спектакль в депо, я им показал место с отоплением, где можно ночевать зимой. А само место я давно уже заприметил. И в какой-то момент стало очевидно, что там нужно поставить «Тибетскую книгу мертвых». Сначала думали, что нужно на скотобойне ставить, свиньям читать, готовить их к встрече со смертью. А потом подумали: какие свиньи, когда люди еще не готовы. Вообще, спектакль предназначен в первую очередь для бездомных. Бездомные существуют все время на грани смерти. Я сам жил на улице, представляю, как это. Для этих людей «Тибетская книга мертвых» — это новый уровень. Новая позиция на пути становления другим человеком. Пока спектакль игрался летом, многие прекратили пить. Потом я приходил, видел, что некоторые снова спивались.

— А как сложилась история со спектаклем в кинотеатре «Таллин»? Полчаса от «Нагорной» — как вы вообще его нашли?

— Я специально искал заброшенный кинотеатр. Спектакль по киносценарию Ги Дибора в заброшенном кинотеатре — это же мечта. Он бы и предположить такого не мог. Искали через паблики в «ВКонтакте». Был вариант на «Динамо», еще на окраинах были, и вот «Таллин». А поскольку я родился в Таллине и еще снаружи он оказался похожим на японский театр, я подумал: нам подходит.

— Насколько важна для вас ситуация нелегальности?

— Для режиссера, мне кажется, важна независимость. А для Ги Дебора, безусловно, важна нелегальность.

— Что дает независимость?

— Свободу. Можно сжечь пианино. В каком кинотеатре или театре сейчас разрешат сжечь пианино?

— В независимом «Театр.doc» уже несколько раз прошел ваш пятичасовой спектакль без антракта под названием «Уроды». Кто эти люди на сцене?

— С Верой Павловной (Фоминой. — Прим. ред.) я познакомился года три назад. Она художница и поэтесса. Плохая художница, и поэтесса тоже плохая. Вообще. Ты видел ее работы? (Смеется.) Это же действительно плохо. Какие-то шаржи она рисует, карикатуры никчемные, уродливые. Она рисует по тридцать работ в день, и никому они не нужны. Только дом захламляется. Я устроил ей выставку, наблюдал, поддерживал, установил с ней некоторую связь. На «Золотом осле» (многосерийный проект «Электротеатра Станиславский». — Прим. ред.) я делал работу и пригласил ее как художника. (Смеется.) Весь театр был в шоке. Она прямо со всеми своими сумками пришла. Брала кофе, доставала какой-то хлеб. Потом перестала приходить. С ней же дико сложно, она не совсем адекватная женщина. У нее большие проблемы со временем. Она может забыть прийти, перепутать, опоздать на час. Как-то нужно уметь ее обманывать, чтобы она пришла вовремя. Три года мы с ней привыкаем друг к другу, я до сих пор не привык. Михаэль (Занадворов. — Прим. ред.) — вообще непонятно, кто это. Он приходил на лабораторию «Июль» в «Театр.doc» как зритель, потом пришел на кастинг. Еще есть антрополог Сергей, его привела Вера Павловна. Он пришел, и я понял, надо брать. Там не было никаких сомнений. Вообще. Егор (Осенев. — Прим. ред.) просто невозможный зануда. Он пришел однажды на проект «Соц.док» со своей женой. В тот день больше никто не пришел. «А кто-нибудь еще придет?» — он не уходил и повторял это все время. И потом на следующий «Соц.док» опять пришел, и снова то же самое. Никто ничего про него не знает толком. Он стал писать Севе бесконечно что-то в фейсбуке. Сева от него отписался и говорит мне: «Бери его в «Уроды». Так он попал в проект. А вообще, он снимался в фильме «Пыль» и должен был участвовать в спектакле Петра Мамонова, кажется. Андрей (Островский. — Прим. ред. ) — артист из «Электротеатра», мы с ним делали «Золотого осла». Я делал спектакль, вообще-то, с 13 артистами, но на данный момент в нем остался только Андрей, который рассказывает о том, каким должен был быть спектакль в идеале. Есть еще Арман (Сируниан. — Прим. ред.), его привел Михаэль. Арман играл в спектаклях Алексея Паперного.

— Вы поступили в лабораторию Константина Богомолова в МХТ им. Чехова. Зачем вам это?

— За возможностью поставить. Очень бы хотелось поставить на сцене МХТ. Такие амбиции.

— А как же независимость и свобода?

— Слушайте, ну там, я думаю, тоже можно найти независимость и свободу. Сейчас я вдруг понял разницу между мной и Севой (Лисовским. — Прим. ред.). Сева пытается все время убить театр, а мне все время хочется возродить театр. И вот он рушит, а я возрождаю все время. Так мы с ним сошлись. А Богомолов относится к нам как к коллегам. Мы все разбираем три вещи: «Преступление и наказание», «Чайку» и что-то свое. Сейчас мы будем делать отрывки. Я готовлю отрывок «День Мармеладова» из «Преступления и наказания» с Сергеем Муравьевым из «Гоголь-центра». Полностью все переписали на современный язык, переделали. Из «Чайки» я буду делать отрывок с Верой Павловной, я буду Треплев, а она — Аркадина, то есть мать. Она мне правда напоминает мою мать. А сам выбрал, что хотел бы поставить, — «Шоа», 10-часовой документальный фильм про Освенцим. Я бы хотел поставить сценарий этого фильма. Пересмотреть всю ситуацию, в которой нет выигравших. И при этом как будто все победили.

— В финале «Уродов» вы выходите на сцену и говорите, что считаете себя уродом. Что вы имеете в виду?

— Это такая история неудачников. Очень важно человеку признать, в чем он урод. Каждый в чем-то урод. Я не во всех это вижу. У кого-то в росте. У кого-то в душе. Вижу в себе некое уродство — образ жизни, кого-то когда-то обманул, и вот этот геометрический путь от одного к другому уродлив. Важно признаться себе, что ты урод. Признать уродство. Как я обращаюсь со всеми этими людьми, как я обращаюсь с артистами. Это же чистое уродство. Веру Павловну я вообще за человека долгое время не считал, я думал, это собака. Говорил ей: «Заткнись!» Она привыкла, что к ней все так относятся. Однажды я на нее очень сильно накричал на репетиции, а у меня еще был сломан мизинец на ноге. Потом спрашиваю: «Вы на меня обижаетесь?» Она говорит: «Как я могу обижаться на человека, у которого сломан палец».

— То есть вы собрали пожилых причудливых людей и предложили им сыграть главные роли в спектакле под названием «Уроды»?

— Нет, мы репетировать начали, когда еще не было названия. То есть я-то знал, как назову спектакль, но говорил что-то вроде: «Понимаете, freaks, фрики». А потом они раз опоздали на репетицию, два, и я говорю: «Ну уроды». Так и получилось.

— Они ведь прочитают это интервью.

— Ну и ладно, что такого. Я ведь их всех люблю. Дикая, безусловная любовь совершенно.

— Во время спектакля становится страшно неловко, когда пожилых людей отчитывает человек, который годится им практически во внуки. Это намеренная провокация? И как у вас сложились такие отношения?

— (Смеется.) Я прямо вижу, как написано: «Смеется». С ними же нужно говорить откровенно — вот что самое главное. Нужно говорить прямо и правду. Иначе ничего не вскроется. Что, Вера Павловна не … (прожила впустую. — Прим. ред.) свою жизнь, что ли? Я ей так и говорю напрямую, и она сама это признает. Мы же друзья. И я могу к ним на «вы» и на «ты» обратиться. Важный момент — этим людям нечего терять. Я говорю Михаэлю: «Сколько тебе осталось?» Он говорит: «Двадцать лет». Ему сейчас 67. И я думаю, это здорово. Нам плевать, мы просто с ними вместе. И можем на старости их лет очень неплохо повеселиться.