«Микеланджело мне отвратителен»: иконописцы об искусстве, вере, деньгах и Трампе

Я вырос в неверующей семье: отец был успешным инженером, занимал высокие должности. Я учился в институте прикладной математики, однако меня тянуло к живописи — писал авангардистские картины, участвовал в выставках на Малой Грузинской. Потом крестился, и у меня словно появилось другое зрение — я увидел мир икон. Бросил институт, оставил светскую живопись, стал заниматься иконописью. Для отца стало трагедией, что сын не получил технического образования и ушел неизвестно куда, однако со временем он принял это.

В СССР писать иконы было непросто — теоретически могли посадить в тюрьму. Правда, я начал работать, когда уже не сажали, а ограничивались штрафом или просто замазывали. Обычно настоятелям храмов удавалось договориться за взятку. Помню, я работал на Украине, и там был неуемный инспектор. Ему давали на лапу, а он опять приезжал, и каждый раз нашей бригаде приходилось прятаться по кустам, пока батюшка наливал ему горилку и улаживал вопрос.

Есть те, кто пишет для конкретных людей, но в этом случае меньше свободы. Надо либо иметь заказчика, который доверяет твоему видению, либо подстраиваться под вкусы тех, кто платит. Помню, была женщина, которая рассказала, что у нее было видение Божией Матери и она хочет запечатлеть его на иконе. Я отказался: она, может, видела, а я — нет. Я предпочитаю писать иконы для храмов: там всегда много работы, и если нанимают, то дают карт-бланш.

Иногда приходится выезжать на фрески. Сейчас, например, каждую неделю бываю под Александровом в Махрищском монастыре. Однако фреска — вид искусства на грани с экстремальным спортом, она требует хорошего физического здоровья. Приходится проводить по 15 часов в сутки на шатких лесах и иногда в холоде. В 1989 году мы расписывали храм в глухой деревне под Костромой. Там была очень плохая электрика, провода свисали со всех сторон. Стены просто сочились известковой водой, и, видимо, где-то замкнул провод: прикасаешься кисточкой к стене, и бьет током. Хоть и не сильно. Мы шутили, что это для большей живости рисунка.

А в конце 1970-х я работал на большой высоте на помосте, который держался на горизонтальных бревнах. Одно упиралось на гнилой подоконник, который не выдержал и подломился. Леса рухнули не совсем, но сильно накренились, мне удалось зацепиться. Было очень страшно: прошло почти сорок лет, но до сих пор эта картина стоит перед глазами.

Есть каноническая система росписи храма, которая выкристаллизовалась в XVI веке. Изредка мы советуемся со священнослужителями, иногда они сами просят что-то. Однажды настоятель собора обратился с просьбой изобразить его самого во фреске «Страшный суд» среди грешников в геенне огненной. Он любил поесть, и это была такая форма покаяния для него. Ну мы нарисовали, как бес тянет его крючком за брюхо, хоть портретного сходства там было немного.

А в конце 1980-х, когда семья Романовых еще не была канонизирована, один батюшка попросил их изобразить. И тут приехал епископ, который был против причисления царской семьи к лику. Настоятель испугался и говорит моей бригаде: «Вас много, встаньте к стене и закройте фреску». Видно, епископу кто-то наябедничал, поэтому он все осмотрел и попросил нас отойти. Тут все и открылось. Сбивать же не стали — так и осталось.

До кризиса и санкций олигархи не жалели денег церквям, и иконописцы получали хорошо. Сейчас работы не уменьшилось, но платят меньше. За маленькую икону можно получить тысяч 30. Аренда мастерской на Хитровской площади стоит только 11 тысяч. Зато это интересное место: этажом ниже был трактир «Каторга», который описал Гиляровский, а в тех помещениях, где у меня мастерская, была ночлежка с нарами. Краски стоят по-разному. Лазурит вот очень дорогой, потому что это полудрагоценный камень. В хорошем качестве он есть только в афганском Бадахшане. Его тяжело везти оттуда, поэтому килограмм стоит порядка 40 000 рублей.

Да, церковь сейчас процветает и строит много соборов, но интерес к иконописи не становится сильнее. Кроме того, меняются направления. Наш образец — византийское искусство, которое приветствовал покойный патриарх Алексий. Нынешний патриарх Византию не любит и больше поддерживает академический стиль.

Мне нравится живопись XIX века, когда на церковную тематику писали знаменитые художники — Карл Брюллов, например. Положительно отношусь и к Ренессансу, хотя не люблю Микеланджело — он мне отвратителен. Да, это великое искусство, которое окончательно порвало с верой.

А современная живопись вообще выродилась. Если человек прибивает себя гвоздями, то это не искусство, когда все поаплодировали и разошлись. Икона, в отличие от акта постмодернизма, сохраняется на века, как египетские пирамиды, как ассирийские барельефы, которые можно уничтожить только динамитом. Или топором.

Когда мне было 12 лет, мой папа стал священником, и мы переехали в деревню в Латвии, где ему дали приход. После школы у меня не было явной склонности к какой-то определенной профессии, поэтому отец, который писал и продолжает писать иконы, предложил мне научится его профессии. Сначала он меня учил, затем я поступил в Академию художеств на искусствоведа. Это мне сильно помогло, потому что знание живописи дополнились информацией о месте иконы в мировой культуре.

Сейчас у меня с женой собственная мастерская, и мы чаще сотрудничаем с частными заказчиками, чем с храмами. Работа в архитектуре интересна тем, как изображение взаимодействует с пространством. Я расписывал англиканский храм недалеко от Нью-Йорка, и мне довелось услышать лучший комплимент от прихожан. Они сказали, что моя фреска будто всегда там была.

Российское священство очень консервативно подходит к вопросам оформления церковных интерьеров. Есть сложившийся за последние годы набор стереотипов, и заказчики боятся пробовать что-то новое. Тем, кто строит и восстанавливает храмы в России, как правило, важны скорость и максимальное соответствие конкретным древним образцам, также желательно с максимальным количеством позолоты и резных украшений.

При этом на Западе сейчас велик интерес к русской иконе и к русскому богословию. Там многие, кто не находит в своей церкви ответов на вопросы, обращаются к другим традициям христианства, например, к трудам святых отцов православной церкви и к иконописи как к древнему инструменту проповеди через образ.

Чем лучше и быстрее ты умеешь воспроизводить чужие работы, тем больше будешь получать. Это стандартный путь, которым идут все ученики иконописных школ. В нашей мастерской каждый образ создается индивидуально. Работая с библиотекой образцов, мы собираем максимальное количество информации и делаем эскизы.

Я не хотел бы называть стоимость икон, которые мы пишем. Бывает, что мы работаем бесплатно или за совсем небольшие деньги. При этом вещи, созданные без заказа, для себя, могут оцениваться достаточно высоко. Впрочем, не все измеряется деньгами. Года два назад мне позвонил заключенный с просьбой написать ему икону бесплатно. Как выяснилось, у себя в колонии в Пермском крае он строит храм, и к тому моменту уже успел выклянчить иконы у всех самых именитых мастеров. Кому-то он дал тысячу рублей на доски, кому-то ничего не дал.

Все любят размахивать словом «канон». Человек, который проучился месяц в приходской иконописной школе, говорит: «Я пишу иконы по канону». Дальше возникает желание спросить: «А что это такое? Можно его где-то прочитать?» В иконописи не существует большого свода правил, как ПДД. Есть несколько официальных постановлений: например, нельзя изображать Бога Отца, так как его никто никогда не видел, — но таких четких запретов немного.

Существует ряд непреложных принципов, один из которых — узнаваемость. Входя в храм и увидев икону Святого Николая с расстояния в двадцать метров, ты должен понять, что это именно он. Основная задача образа — дать тебе возможность сосредоточиться для диалога с Господом. Если прихожанин видит изображение, которое его смущает, то это не икона. Впрочем, у всех людей свои рамки понимания религиозного искусства. В том числе у казаков, которые громят выставки.

Мы стараемся делать так, чтобы она работала на современников. Например, в последнее время отказываемся от золота, так как его восприятие изменилось. Если человек в Средние века шел по улице с золотой цепью, было понятно, что это богатый купец. Сегодня, видя людей в золоте, мы делаем вывод, что, скорее всего, у них нет вкуса.

Существует другая опасность: некоторые наши коллеги берут образцы из древности, но при этом работают как люди XXI века. Они доводят до совершенства прямую линию, ровную поверхность — до состояния зеркала. Получается, что изображение, созданное рукой человека, больше похоже на постер. Такая рукотворная печатная продукция выходит.

Мне как искусствоведу грустно, что искусство избавляется от эстетической составляющей. Чтобы что-то понять, тебе нужно сначала прочитать «простыню», которая висит рядом с работой. Мне ближе вещи, которые круто работают и без текстового сопровождения. Например, Билл Виола и его встреча Марии и Елизаветы.

Мой отец был коневодом и разводил лошадей в Киргизии. Когда мне было 15 лет, мы переехали под Москву, где находился институт коневодства, и там я объезжал лошадей. Потом, когда я некоторое время жил в США, Жаклин Кеннеди, бывшая первая леди, приглашала меня на свою конюшню. Мне, правда, так и не удалось на нее поработать, потому что она вскоре умерла.

В молодости я рисовал пейзажи и не думал ни о какой иконописи. Когда мне было лет 27, у меня прорезался голос, и я решил стать оперным певцом. Меня выслушал товарищ и отвел к солистке Большого театра. Потом я был принят в оперную студию, проучился 4 года, хотел поступить в консерваторию — не вышло. Тогда я ушел петь в церковный хор. Там у меня произошла знаменательная встреча. В хоре работала женщина, у которой жил известный старец Сампсон. По своему происхождению он был едва ли не английский лорд, которого в молодости расстреляли большевики, и он чудом выжил (в «Википедии» биография Сампсона рассказана иначе. — Прим. ред.). Так вот этот старец предложил мне писать иконы. Я сначала отнекивался, так как не хотел заниматься религиозной живописью, да еще и работал в совхозе «Путь коммунизма». Однако все-таки решился.

Меня отвели в Даниловский монастырь к отцу Зинону, которого называли современным Андреем Рублевым. Когда я увидел, как он работает, то понял всем существом, что передо мной великий иконописец. Полгода я просто смотрел, как он растирал краски, мыл кисточки и писал. А первым моим самостоятельным заказом стала роспись родового храма в Ясной Поляне, где похоронены предки Л.Н.Толстого. Однажды туда приехали американцы, искали мастера, способного расписать кафедральный собор Православной церкви в Вашингтоне. Выбрали меня, и я уехал в США на три года. В Америке я сошелся со многими интересными людьми, например, с Ростроповичем. Там же меня познакомили с Дональдом Трампом — в те времена, когда еще никто не думал, что он может стать президентом.

Вернувшись в Россию, я стал главным иконописцем Московской патриархии. Расписывал храм Георгия Победоносца на Поклонной горе и Иверскую часовню на Красной площади. Среди моих заказчиков были и настоятели зарубежных церквей — на Украине, в Сербии, в Германии.

Раньше считалось, что иконописцы — богатые люди. Сейчас иконы пишут только энтузиасты, потому что найти заказ очень сложно да и дохода не хватит даже на прожиточный минимум. Это не только у нас так: когда я работал в Америке, то все деньги от заказчика шли в патриархию, а иконописцу выплачивали порядка 800 долларов в месяц. Если что-то платят, то я не отказываюсь — жить мне тоже надо, но чаще приходится работать во славу Божью. Меня вот называют классиком, а у меня в течение 8 месяцев не было ни одного заказа. Но я все равно пишу; сейчас хочу на одной иконе изобразить вместе начало и конец Русского государства — князя Владимира и Николая II.

Обращаются ко мне люди, которые где-то видели мои работы. А вот на Украину я попал благодаря известному пианисту Вану Клиберну, с которым познакомился в Америке. Заказчик увидел где-то снимок, на котором был я с Клиберном на фоне Белого дома, решил, что такой музыкант не будет абы с кем фотографироваться, и обратился ко мне.

В Америке есть практика, когда человек просит изобразить на стене храма своего святого. Иногда эти самые люди хотят, чтобы изображение походило на заказчика. Так, одна женщина подошла ко мне с просьбой: «А вы не могли бы изобразить святую Екатерину хоть немного похожей на меня?» Я ответил ей, что если в чертах Екатерины я найду что-то общее с ее чертами, то обязательно это подчеркну. В другой раз на меня обиделся Ростропович, по заказу которого я писал князя Мстислава: «Ты издеваешься что ли? Я лысый, а у тебя князь с такими кудрями».

Бывают случаи, когда я не берусь за работу. Когда я приехал из Америки, меня вызвал Алексий II и спросил, как мы будем расписывать храм Христа Спасителя. Я ответил, что сделать так, как было в старом храме, не получится: нет уже таких мастеров, а во-вторых, пришлось бы писать еретические изображения: на куполе старого храма Христа Спасителя был изображен Бог Отец, то есть дедушка с бородой, что запрещено канонами православной церкви. На меня набросились другие: «Ты что патриарха учишь?» Я все равно отказался.

Иконописцу свойственно все то, что свойственно и другим, — среди моих коллег почти нет святых. Однако мастер все равно должен обладать верой. Если иконописец пишет икону без веры, получается раскрашенная схема. Впрочем, совсем неверующих в профессии мало.

Живопись изображает нашу действительность, а икона показывает высшие миры и тот мир, который будет после конца этого. Сегодня многие священники любят академические изображения, хотя к этому мы пришли не сразу. Россия ведь была преемницей Византии, но на сломе XVI века, еще при Алексее Михайловиче, под влиянием Запада вместо икон повалили «картинки». Например, Мария Магдалина могла быть изображена полуобнаженной, с закатанными глазами и чувственным выражением лица. Это закрепилось при Петре, и в иконописи стали появляться пупсики вместо ангелов. По сути, иконопись исчезла, и ни Пушкин, ни Достоевской ее не видели. Только в начале XX века художники стали интересоваться настоящей иконой, когда работы людям открылась ценность Рублева и византийских мастеров.

Сейчас православие возрождается, но отчасти это формальный процесс, который начался еще при Ельцине. Президента и его окружение в церковной среде тогда называли подсвечниками за то, что ходили в храм просто подержать свечку. Слава Богу, что сейчас у нас верующий глава государства. Да, параллельно с этим растет интерес к иконописи, но не все так просто. Большинство церквей расписаны средними изображениями, мазней. Многим заказчикам важно, чтобы им сделали побыстрее и подешевле. Церковь же должна преображать людей, а для этого должны быть и иконописцы, работающие на более высоком уровне, и священники, которые более доходчиво доносят веру до людей.