Аптечный алкоголизм, творчество Миядзаки, Звягинцева и Мейера

Проект Arzamas подготовил небольшой гид по отсылкам и смыслам в творчестве культового режиссера-аниматора, которые очевидны японцам, но не всегда считываются зрителями из других культур.

Цитата: «Миядзаки практически в каждом своем фильме поднимает проблему двой­ственного восприятия человеком высших сил. Наиболее полно эта тема рас­крывается в фильме «Принцесса мононокэ». В нем Миядзаки изображает противостояние людей, пытающихся покорить первозданный лес «во благо цивилизации», и тех, кто населяет этот лес, — мифических существ, животных-полубожеств и девушки, выросшей среди волков.

Само слово мононокэ обозначает демона, фантом. В отличие от ками, с которыми можно иметь дело (хотя и они могут быть источниками опасности), мононокэ всегда враждебная по отношению к человеку сила. В древней и средневековой японской литературе это слово употребляли, чтобы описать необычные и нездоровые состояния, от болезни до ревности: «В меня вселился мононокэ». Соответственно, в зависимости от того, как персонажи мультфиль­ма называют существ из леса — «ками» или «мононокэ», — мы понимаем, как они относятся к этим высшим силам — с уважением и благоговением или со страхом и отвращением».

Издание об игровой индустрии DTF подготовило перевод старой, но не потерявшей актуальности лекции Сида Мейера, подарившего нам серию игр «Цивилизация».

Цитата: «Знаете, иногда мне кажется, что я должен ставить копирайты на интересные термины, приходящие в голову. Мне настолько сильно нравится концепция Несвятого союза.

Несвятой союз — это соглашение между дизайнером и игроком: «Я буду делать вид, что это работает, и вы тоже будете делать вид, что все так и должно быть, и вместе нам будет весело и комфортно».

Во-первых, мы все делаем вид, что игрок — настоящий молодец. Что он очень хорош. Ему должно нравиться все происходящее, и он должен нравиться самому себе. Красочным примером является история полетных симуляторов. Когда они только появились, все было легко и просто: элементарное управление, несложные задачи, шанс ошибиться невелик. Стреляешь во врагов и веселишься. Но чем больше времени проходило, тем сложнее и реалистичнее становились симуляторы. И тогда игрокам перестало казаться, что они умеют управлять самолетом. «Я не так уж и хорош, я запутался, мой самолет горит и падает» — и так далее. Им больше не было весело.

Так что вы должны понимать, что все крутится вокруг игрока. Он — центр мира, важно именно то, что он чувствует. Он должен чувствовать себя хорошо».

Конспект выступления одного из главных российских режиссеров: монтаж, актеры, работа с образами и творческий процесс.

Цитата: «Мы встречаемся с актерами и даем им сцены, определяющие диапазон персонажа: тихую, не столь значимую сцену и эмоционально сильную. Прошу вас, не берите на вооружение вот что: я не объясняю актеру персонажа, не рассказываю о превращении — я просто даю текст, а актер должен прожить его так, как он его понимает, быть абсолютно живым. Важно помнить, что замысел превыше всего. И для его реализации нужно потратить некоторое время.

Конечно, актеру нужно делать домашнюю работу, привнося свои идеи в персонажа. Но на съемочной площадке он должен только быть абсолютно правдивым, без перспективы. В театре актер должен нести в ядре роли все содержание персонажа. Кино — другая история. Поэтому я даже позволяю себе не давать актерам сценарий полностью: лучше им не говорить, что какой-то момент особенно важен. Из-за этого у человека сразу возникает мера ответственности, которая может раздавить легкость, которая позволяет исполнителю превзойти самого себя и сделать что-то незапланированное».

Arzamas рассказывает о необычных и неожиданных религиозных общинах в российской истории.

Цитата: «Разрешив самостоятельное чтение Библии, что в православной традиции не поощрялось, Петр I и его единомышленники не подозревали о последствиях. Как остроумно заметил английский историк Кристофер Хилл: «Библия могла иметь различный смысл для разных людей в разные времена и при разных обстоятельствах. Она была огромным сундуком, из которого можно было вынуть все что угодно».

Читая или слушая Библию, простые люди увидели массу несоответствий между библейскими заповедями и церковной реальностью. Так возникли новые религиозные группы, чьи принципы явно напоминают основные идеи европей­ской Реформации: отказ от института священства, поклонения иконам, почи­тания святых и совершения таинств. Впрочем, появление новых сект связано не только (и не столько) с чтением Библии, но и с разочарованием в традици­онных религиозных институтах».

Руководитель правозащитной организации «Зона права» Сергей Петряков рассказал «Медузе» о судьбе пожизненно осужденных и недавнем решении Конституционного суда.

Цитата: «По некоторым сведениям, некоторые «пожизненники», которые не могут свыкнуться со своей участью, живут от трех до семи лет. Если вычесть из суммы оглашенных приговоров число содержащихся в колониях человек, можно приблизительно предположить, что за эти годы в России умерли около 200 пожизненно осужденных. Среди них, например, признанный судом террористом бригадный генерал Салман Радуев (умер в 2002-м) и бывший помощник мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака, дважды депутат городского заксобрания Юрий Шутов (умер в 2014-м). Из открытых источников также известно о 15 самоубийствах «пожизненников» за последние десять лет. Кроме того, есть такой термин — «ушел в гон», то есть настолько погрузился в себя и полностью отключился от реальности, что через какое-то непродолжительное время, ни на что не реагируя, умер.

При этом до конца 2016 года у 150–185 таких осужденных уже появится законное право на условно-досрочное освобождение (такое право появляется у тех, кто отсидел 25 лет со дня приговора). А до 2028-го такое право должно возникнуть у 1298 «пожизненников». Не вышел на свободу пока ни один. Повторно просить об УДО по закону можно лишь спустя три года. Сотрудники колоний в личных беседах вспоминают специальное совещание, прошедшее во ФСИН года три-четыре назад, о судьбе «пожизненников». Оно было посвящено грядущему 25-летию наказания первых из них — и неминуемому обращению за УДО. Руководство ФСИН тогда дало команду никого не отпускать до особого указания.

В случае неизлечимой болезни эти осужденные имеют право быть освобожденными по состоянию здоровья. За последние десять лет специальные медицинские комиссии после тщательного освидетельствования отправили в суды 103 подобных ходатайства — однако не освободили ни одного».

Вы читаете эти строки на сайте, дизайн которого создан в студии Charmer. The Village пообщались с ее сооснователем Александром Гладких о бизнесе и творчестве.

Цитата: «Я берусь за те проекты, где есть контент, который мне нравится, либо он в моем понимании нейтральный. От пары-тройки заказов на своей памяти я отказался. Ну, например, от «Спутника и Погрома». Еще к нам не приходят ребята со странным контентом: когда ты работаешь с медиа, которые пишут о политике, то у тебя создается определенная репутация. И когда ты работаешь с оппозиционными медиа, к тебе вряд ли придет «Лайф.ру», или «Известия», или еще кто-то. Они понимают априори, что ты не будешь с ними работать. Если бы «Лайф» обратился, то я бы отказался. Но нас три человека, и мы решаем сообща.

Часто приходят именно с таким запросом: «Мы хотим как «Медуза», только немного по-другому». Начинаешь узнавать, а зачем это. Это очень важно понять. К нам приходили несколько человек, которые хотели делать медиа, и после разговора они уходили и ничего не делали. «А я хочу медиа, не знаю, зачем это и про что это, но мне просто хочется», — говорят некоторые. Мы стараемся таких ребят сливать, потому что это очень мутный процесс. Есть те, кто приходит и говорит: «У нас контент примерно такого же формата, как у «Медузы» или как у «Афиши». Сделайте нам что-нибудь такое». Дальше мы начинаем обсуждать вещи, связанные с выводом информации, присылаем референсы, потом додумываем это все. И иногда получается неплохо. Очень важен предварительный этап, когда ты точно понимаешь, какая аудитория у издания, какое количество контента они выдают в день, как они себя позиционируют. Когда ты четко знаешь, как устроены процессы внутри редакции и для кого это делается, можно говорить конкретно про дизайн».

Главный редактор издательства «Глагол» рассказывает о зарождении издательского дела в России и вспоминает работу с некоторыми авторами.

Цитата: «Тогда потихоньку и начиналось издательство «Глагол». В принципе, в те годы не было даже частных газет и журналов, тем более издательств. Но… так получилось, что я случайно оказался в центре довольно скандальной истории. Мне позвонил мой товарищ и предложил познакомить с дочкой Галича. Я плохо понимал, о ком идет речь: Галича тогда уже и еще не печатали, он был запрещен. Познакомился — обыкновенная женщина, я взял у нее тексты, семейное фото и напечатал в газете несколько стихотворений Галича, а также его открытое письмо и небольшое интервью. В результате разгорелся скандал между наследниками. Пока шли споры по поводу прав, я решил, что не буду ждать, и начал выпускать первые книжки этого замечательного поэта. Должен напомнить, что книги тогда выпускать частным образом было невозможно: бумага была только у крупных издательств со сверстанными и утвержденными планами. И я придумал такую необычную форму: я стал выпускать книги по заказу трудовых коллективов. Первые три или четыре книги Галича, выпущенные мною таким образом, были напечатаны по заказу профкома какого-то завода. Завод писал письмо в типографию с просьбой пойти навстречу трудовому коллективу, типография соглашалась, и уже под этот заказ типография находила бумагу, планировала необходимые мощности, и так выходила книга. В то время ведь на литературу был голод, в том числе и на поэзию Галича.

Это и был мой первый издательский опыт. Хотя, напоминаю, частных издательств, частных газет, альманахов и журналов тогда еще не было. Выглядело это необычно: ты продаешь книги в любом трудовом коллективе за наличные, ходишь, и у тебя все карманы набиты деньгами. Это было какое-то извращение сознания. Кстати, все крупные издательства начинали свою деятельность примерно тогда же. Правда, начинали они немного иначе: их владельцы и учредители продавали книги в ларьках на улице. Так они зарабатывали значительные суммы, а потом понимали, что незачем унижаться перед государственными издательствами, надо самим издавать то, что хотят покупатели…»

РБК провело расследование, которое может многих удивить. «Аптечный алкоголизм» в России не просто существует, а лидирует на рынке алкогольной продукции, водочным брендам остается только завидовать.

Цитата: «Точных данных об объемах производства этого продукта в России нет, есть лишь оценки регуляторов и экспертов, но они однозначно говорят о существовании колоссального параллельного рынка алкоголя в стране. Так, по подсчетам Росалкогольрегулирования (РАР), россияне ежегодно потребляют такие лосьоны и настойки «веселия ради» в объеме от 170 млн до 250 млн л в водочном эквиваленте (40% содержания этилового спирта), причем спрос устойчиво растет почти на 20% в год.

По данным Росстата, в 2015 году розничные продажи водки в России превысили 860 млн л. Прибавление другого крепкого алкоголя — коньяка, горьких настоек, виски и т. д. — дает суммарную емкость легального рынка — порядка 950 млн л. Таким образом, на «боярышник» приходится около 20% всего рынка — доля, которая и не снилась законопослушным водочным лидерам.

По оценке руководителя Центра изучения федерального и региональных рынков алкоголя (ЦИФРРА) Вадима Дробиза, медицинские настойки и косметические лосьоны регулярно потребляют не по назначению 12–15 млн человек, то есть более 10% россиян. Это совпадает с оценкой другого источника. Согласно репрезентативному опросу 18 тыс. россиян, проведенному Высшей школой экономики, около 13% из них имеют знакомых, которые потребляют алкогольные суррогаты, продаваемые под видом лекарств или лосьонов для бритья».

The Village продолжает серию материалов о необычных домах и их обитателях.

Цитата: «Во всех домах-«стаканах» есть верхнее помещение (поэтому здание называют 15-этажным, но это не совсем соответствует действительности), которое представляет собой что-то вроде крытого солярия: витражные окна открывают пространство солнечному свету. К сожалению, я не знаю, что предполагалось там расположить по первоначальному проекту. В здании на Будапештской в 90-х годах в этом помещении находилась парикмахерская, сейчас оно закрыто.
Общая структура здания представляет собой три вставленных друг в друга цилиндра: самый маленький объем — это лифтовая шахта с прилегающими к ней подсобными и техническими помещениями, далее — кольцо коридора, а затем — самый большой диаметр — квартиры. Цоколь и первый этаж были спланированы для нежилых помещений. В проекте 1975 года, имеющем пристройку, ее цокольный этаж содержит кладовые, сушилку, гладильную, постирочную и, что неожиданно, фотолабораторию, а на первом этаже пристройки должна была располагаться столовая. На первом этаже самого общежития должны были находиться буфет, игровая, комната отдыха, комната коменданта, ремонт одежды, парикмахерская и кабинет врача.

Сейчас первые этажи по-прежнему нежилые: где-то в них обосновались продуктовые магазины, где-то — солярий или кафе, в зданиях, которые остаются общежитиями, по-видимому, как и раньше, сидит комендант. В принципе, такое обилие общественного пространства и предполагаемых сервисов отвечает распространенной в 1960-е годы идее домов с обслуживанием. Кроме того, дом-«стакан» изначально был общежитием гостиничного типа, там даже кухни находились на этаже (сейчас эти помещения используются как общие кладовые)».

Историк Петр Рябов рассказывает о своей огромной (8000 книг) библиотеке, отношении к бумаге и читательской биографии.

Цитата: «Многие люди воспринимают вещи функционально: рубашка износилась — выбросил, ботинки износились — выбросил, книжка прочитана — можно выбросить или (благородный вариант) пустить в буккроссинг, пустить по кругу, пусть другой человек прочитает. Мне кажется, что это тоже гнусный буржуазный стиль потребительства и лучше даже прочитанную книгу никому не отдавать. Нет, я, конечно, даю книги читать, но все-таки не раздаю все всем. Для меня вот что важно: всякая вещь, и книга в том числе, и одежда, несет на себе какой-то кусок жизни, эта вещь компенсирует собой какие-то важные куски меня самого. Я помню, как в детстве мне родители говорили: «Петя, иди выбрось башмаки», — я шел, закапывал, запоминал, чтобы потом вернуться, откопать и над ними рыдать, созерцать их. Как я могу выбросить эти башмаки только потому, что они продырявились и стали нефункциональны, если я их носил пять лет и в них столько всего происходило в моей жизни. К книгам это относится в полной мере — тем более что на каких-то есть пометки мои и чужие, какие-то книги надписаны, как водится, моими знакомыми, авторами. Книги — это не просто функциональные качалки-читалки из интернета. Мне не только нравится эстетика бумажной книги, но это всегда еще и воспоминания — кем она подарена, откуда взялась, то есть книга порождает целый ряд культурных ассоциаций. Мне кажется, это не чисто такое буржуазно-хищническое потребительское накопительство, но еще отчасти и вот это».