Все об Африке, экономике и «оттепели»: кто будет бороться за «Просветителя»

Эта книга вышла два года назад, а ее содержание профессор экономического факультета МГУ Александр Аузан надиктовывал для журнала Esquire еще в 2010 году. Тогда это была серия мини-лекций под общим заголовком «Институциональная экономика для чайников»; позже автор наговорил многие из них на видео для портала «ПостНаука». Впрочем, «Экономика всего» от этого ничего не теряет — автор из тех людей, кто не только наизусть знает все по своей теме, но и эмоционально связан, как бы срастается с ней. Сквозь призму теоремы Коуза и концепции трансакционных издержек он может говорить хоть о нэпе, хоть о нью-йоркской мафии. Теоретически его книгу можно переиздавать бесконечно — надо только просить Александра Александровича привести еще пару новых примеров.

Если вкратце: современная экономика имеет дело не с мифическим homo economicus, всезнающим атлантом-оппортунистом, а с набором отлынивающих, нерешительных, консервативных, вороватых персонажей. Их деловое поведение зависит от набора мотиваций, сближающих экономику с психологией, что, в свою очередь, создает определенное трение между шестернями экономического процесса. Это и есть «трансакционные издержки»: чтобы их компенсировать, общество придумывает институциональные и внеинституциональные решения. Там, где не справляется полиция, приходит мафия, там, где упирается в тупик статусное право, появляется прецедентное, там, где неэффективен закон, его заменяют «понятия». Всегда ли это хорошо для населения? Отнюдь. В таком случае люди должны сами вырабатывать свою стратегию уменьшения «издержек», налаживать между собой связи типа bond и типа bridge (в России экстремально сильны первые, но почти отсутствуют вторые). Нас в действительности очень многое объединяет — и это не только жизнь в многоквартирных домах в вечном страхе перед деспотом-ЖЭКом или фанатичная любовь к бесплатному образованию, но и жажда потребления, так и не удовлетворенная за последние десятилетия. Может быть, именно консюмеризм станет двигателем прогресса для нашей страны? Аузан полагает, что он и так им давно является.

Кирилл Бабаев — не только видный африканист, филолог, сотрудник московского ИВРАН, но и бывший топ-менеджер «Альфа-Групп», курировавший телекоммуникационные проекты. Скептик скажет, что его новой книге об Африке (написанной в соавторстве с Александрой Архангельской, тоже специалистом из РАН) было суждено оказаться в шорт-листе, раз уж премия учреждена основателем «Билайна» — непосредственным клиентом «Альфы». Однако сомнения прочь — это занимательнейшая книга, популярная энциклопедия в лучшем виде. Вместо того чтобы покупать стадионы, Бабаев продолжил заниматься серьезной наукой, изъездил всю Африку вдоль и поперек, ел насекомых, сидел в гвинейской тюрьме и открыл новый язык — зиало.

В доступной и увлекательной форме Бабаев и Архангельская представляют наследие русской школы африканистики, разделив его на разделы по истории, этнографии, экономике, антропологии и бытовой жизни континента. При этом хронология и теоретические выкладки постоянно перемежаются воспоминаниями из путешествий самих авторов, примечательными цитатами из документов, фотографиями забавных плакатов, стихами на языке бушменов, кулинарными рецептами и так далее. Какие орехи и листья жевать? Как давать взятку полицейским в ЦАР? Почему девушки из племени сурма вставляют в губу глиняные диски? Откуда в русском языке взялась буква Ш? Где можно потрогать самый большой в мире метеорит? Заканчивается книга путеводителем по неочевидным африканским маршрутам, но впечатления, будто перед нами издание из серии альтернативных гидов, нет. Это серьезный, очень информативный текст — к тому же хорошо написанный.

«Эту книгу не стоит читать тем, кто уже изучал историю архитектуры» — фраза, открывающая работу Сергея Кавтарадзе, сразу наводит на размышления: а кому — стоит? Студенту-искусствоведу или культурологу она покажется несколько поверхностной, простому любителю — перегруженной. Первые главы посвящены хрестоматийному описанию базилик, капителей, архитавов, аркбутанов, далее автор углубляется в размышления о пифагорействе и схоластике, а завершается книга краткой хронологией развития архитектурных стилей от Древнего мира до наших дней. Естественно, это интересно и, помимо прочего, написано ярким, динамичным языком, но совершенно непонятно, что именно перед нами — это и не учебник, и не энциклопедия, и не монография по какой-то определенной теме. При этом книга охватывает такое широкое поле дисциплин и насыщена таким количеством дат, терминов и имен, что неподготовленный человек просто обречен запутаться. Скорее это пространное размышление университетского преподавателя, попытка охватить в нескольких лекциях целый курс — благородная, но, как правило, тщетная. «Анатомия архитектуры» изобилует историческими анекдотами, аллюзиями на литературную классику и любопытными деталями, которые должны настроить нас на философский лад, — что только подтверждает эту догадку.

На самом деле эта книга вышла раньше двух прошлогодних хитов Наталии Лебиной — о быте эпохи сталинизма и «оттепели» соответственно. Пересечения между текстами неизбежны; здесь автор решила сконцентрироваться на проблеме взаимоотношения полов и моде между ХХ съездом КПСС и введением войск в Прагу. У Лебиной снова получился блестящий образец «антропологии повседневности»: множество деталей, статистики, дневниковых свидетельств, примечательных наблюдений из кино и литературы того времени.

Это было великое время — эпоха перехода от «большого стиля», помпезности вечерних платьев и причесок к молодежным кафе, кокону бабетты и хемингуэевским бородам. Сталинская пора любила кружевные трусы и не любила внебрачных детей — «оттепель» же принесла не только манию неочевидных сельскохозяйственных проектов, но и легализацию абортов, либерализацию разводов, а такжее упростила процедуру получения алиментов и, наконец, позволила хоть немного заузить штаны.

Это тогда треть молодоженов знакомились на танцах, мужчины вынуждены были носить плавки, снобируя «семейники», а женщины готовили лак для волос из лака мебельного; тогда появился эвфемизм «встречаться» и выражение «бытовая химия»; тогда умерли калоши. Невозможно перечислить все детали: в совокупности они превращаются в яркую и познавательную мозаику повседневного мира той эпохи — идеальный результат работы исторического антрополога.