— Это вы? — спросил из-под одеял Бобка.
— Мы.
Таня поставила свечу на пол. Взяла Бублика, засунула к Бобке.
— У него холодные лапы, — пожаловался тот. — И твердые. А у мишки — мягкие.
— Не капризничай. Завтра будет тебе мишка.
Шурка взвизгнул так, что Таня и Бобка подпрыгнули, а пламя свечи дрогнуло. Заплясали, заходили ходуном черные тени.
— Мамочки!..
Бублик тявкнул.
— Что? Шурка?
— Ой, мамочки! Смотри! Смотри… Ой, лучше не смотри!
— Да что там?!
Шурка схватил со стола новенькую свечу, стал тыкать белым восковым хвостиком в пламя огарка. Хвостик не желал загораться, трясся в Шуркиных руках.
— Что там? Что там? — волновался Бобка.
— Шурка, что там?
Но Шурка все никак не мог попасть фитильком в пламя — пальцы не слушались, только загасил огарок. Со всех сторон их сжала темнота.
— Вы где? — Бобкин голос дрожал.
— Шурка, прекрати! — чуть не расплакалась Таня.
Слышно было лишь шуршание спичек; в конце концов Шурка чиркнул. И в пляшущем отблеске спички они увидели: из золоченой рамы свесилась плюшевая лапа. Покачалась, покачалась (Шуркино сердце бухало в такт), затем высунулась другая, мишка перевалился через край и мягкой коричневой бомбочкой ухнул на кровать.
Спичка погасла. Толкаясь и стуча зубами, зажгли все-таки свечу.
Таня подняла ее повыше.
— Ой, мамочки! — снова вскрикнул Шурка.
— Мамочки, — одним вздохом ответила Таня.
Чиркнула еще спичка, Шурка подошел с ней к стене.
На картине не было больше ни груш, ни пышной маковой булки.
— Теперь видела?! — завопил Шурка. И выронил спичку. Она погасла.
Роняя коробок, ломая спички, они все-таки зажгли вторую свечу.
Мишка лежал на постели как ни в чем не бывало. Обычный игрушечный мишка. Неподвижный.
— Мишка, — позвал Бобка, приподняв край нижнего одеяла. — Полезай сюда! Замерзнешь ведь.
— Бобка, прекрати валять дурака! — не на шутку разозлилась Таня.
Помолчали.
— Его надо потрогать, — предложила она.
Шурка смотрел ошалело. Таня уточнила:
— Мишку. Проверить у него пульс.
— Трогай, если такая умная… — стучал зубами Шурка.
Рука у него дрожала. Пламя — тоже. Он поставил свечу на стол. Свет опять сделался ровным.
Тени перестали ходить по потолку.
Стало ясно, что дрожат они от холода.
— Давай уйдем отсюда, — попросил Шурка.
— Нам это померещилось, — твердо сказала Таня.
— Вот не уверен.
— Бобка! — голос у Тани был решительный. — Это ты его из кухни приволок? Пока мы ходили? Ты? Тебе же велели сидеть здесь. — И обернулась к Шурке: — Да просто нам показалось! Нам многое мерещится. Это ничего не значит.
— Давай уйдем отсюда.
— Не выдумывай.
— Ну пожалуйста. Давай уйдем.
— Да куда? — взвилась Таня. — К кому нам идти? В детский дом?! — И перешла на шепот: — Нам мерещится, понял? Вот это все. Просто мы давно не ели. Поэтому. Мы поэтому сами превращаемся… в кукол…
Но Шурка ее не слушал.
— А-а-а-а! — снова заорал он, глядя куда-то ей за спину.
— Да прекрати уже! — у Тани из глаз брызнули слезы.
Но Шурка лишь разевал рот.
Таня обернулась туда, куда он показывал пальцем. Мишки на постели не было.
— Бобка! — разозлилась Таня. На всякий случай поднесла свечу. — Его Бобка стянул.
— Ы-ы-ы-ы… — мычал Шурка.
Он хотел сказать: интересно, Танечка, как это Бобка вмиг выбрался из-под одеял, а потом опять в них зарылся, а мы ничего и не заметили? Но получалось лишь нечленораздельное «ы-ы-ы-ы».
— Я тебе сейчас покажу! Докажу! — сердилась Таня. — Я тебе сейчас устрою сеанс разоблачения фокусов. Бобка!
Она подскочила к кровати. Обеими руками сдернула нижнее одеяло. Едва не упала.
Одеяла плавно съехали. Бобка и Бублик были как бы вложены друг в дружку. Мишки не было.
Шурка краем глаза заметил движение. Завопил:
— Вот он! — и вскочил с ногами на стул. — Он там! Перебежал! Он там! — тыкал он пальцем в темный угол.
Таня ясно увидела мелькнувшую тень.
— Это крыса, — перебила она Шурку. — Просто наглая крыса. Мы разбросали сдуру по комнате конфеты и печенье, и она унюхала.
— Холодно, — пожаловался Бобка.
Таня опустила одеяло, второе. Принялась наваливать гору обратно: шубу, коврик, мохнатое полотенце…
— А как ты объяснишь грушу и булку? — воззвал со стула Шурка.
— А никак, — твердо сказала Таня. И пошла со свечой к двери.
— Ты куда?
— Бобка прав: холодно. Нам надо растопить печь. Я держусь простых фактов.
— Танька, ты чего! Куда ты?
— За дровами.
— А топор?..
— А мне все равно. Мы в квартире одни, это ясно. Ты так орал, что давно бы уже кто-нибудь прибежал.
Тане все-таки было страшно. Подумав, она добавила:
— И если ты со мной не пойдешь, ты трус и Гитлер.
Молчание.
— Если мы не пойдем прямо сейчас, мы так и будем бояться. И сами превратимся в кукол… А завтра мы пойдем за водой. И за хлебом. А сейчас я иду за дровами.
Зубы у нее клацали. И не только от холода.
Бобка сказал из-под горы:
— Я могу с тобой сходить.
Закопошился, завозился, вынырнул из норы, скатился с кровати. Таня протянула ему руку, Бобка вложил свою.
Бублик нехотя развернулся. Он дрожал. Зевнул с привизгом и соскочил с выстуженной кровати: мол, я куда все.
Шурка спрыгнул со стула.
— Мы пойдем на кухню, — решительным голосом объявила Таня. Но, увидев их глаза, уточнила:
— Я войду и возьму там топор, а вы у порога подождете. А потом мы поищем дрова. В крайнем случае, разломаем стул. А кукол бояться нечего, ясно, Бобка?
Остановились на пороге.
— Возьми хоть свечу, — предложил Шурка.
— Там светло, — выдохнула Таня.
Она дышала. Дышала. Дышала. Как будто собиралась нырнуть в воду. А потом задержала вдох и, быстро приоткрыв и тут же захлопнув за собой дверь, вошла в кухню.
Мороз стиснул Таню со всех сторон, словно она и правда нырнула. В окно смотрели ледяные звезды. Лунный прямоугольник лежал теперь на столе: хлебные карточки казались в нем бледно-зелеными. Дворничиха сидела в той же позе.
Таня быстро подошла. Обеими руками взяла топор. И успела прочитать на самой верхней карточке: «Колпаков Николай Федорович».
— Она там? — едва слышно спросил Шурка. Теперь свечу нес он.
Таня опять взяла Бобку за руку. В другой у нее был топор.
— Конечно, она там, — отчеканила. — Куда она, по-твоему, денется? Куклы, Бобка, не ходят. И ничего не делают. Это просто куклы.
Они открывали двери, светили с порога. Дышало холодом. Сонно мигали потревоженные шкафы, диваны, буфеты. Разрозненные, разведенные по чужим стылым комнатам, они сейчас казались единой семьей пленников — дружной и опасной. Шурка понимал, что в темноте всего лишь поблескивает, отражая огонек свечи, лак — и больше ничего. Но всякий раз зажмуривался: казалось, маленькие злые глазки пялятся на них из темноты.
Дошли до последней комнаты. Дров не было.
— Ничего. Расколем стул.
И Таня схватилась за спинку. Резная, с золотыми украшениями, она была похожа на гребенку для волос, принадлежащую великанше.
— Отойдите, — велела Таня и взяла в руки топор.
И тут Шурка глазам своим не поверил: стул выгнул атласную мягкую спинку, брыкнул передними ножками, задними, а затем боднул Таню в живот. Та охнула. Загремел выпавший из рук топор.
И тотчас ожил, пошел на них кривоногий комод, по-бульдожьи выдвигая вперед ящик-челюсть. Стул нервно перебирал точеными ножками, наклонял бодучую спинку. Заскрипело. Все трое обернулись. Бублик захыкал, зафыкал — лаял. Это был шкаф, он распахнул дверцы, как загребущие руки. Его коротенькие ножки не поспевали за его злобной решимостью. Комод по всем правилам охоты загонял дичь на ловца.
С криком Шурка уронил свечу. Ждать не стали. Шурка толкал в спину Бобку, Таня толкала Шурку, спотыкались о Бублика. Выкатились в коридор. Там была лишь кромешная ледяная тьма.
— Он здесь! Вот он! За ним! Он знает куда! — призывал невидимый Бобка.
Шурка и Таня загребали ногами со всей мочи, не понимая, куда бегут. В глаза лилась сплошная темнота. Шурка ухватил Бобку за шерстяной шарф, Таня Шурку — за свитер: только так они понимали, что бегут вместе. За спиной их настигал деревянный топот, от которого леденели колени и живот.
Вдруг Бобка резко свернул. Выставил руки вперед, в приоткрытую дверь. На него тут же наскочил Шурка, на Шурку — Таня с Бубликом. Ввалились в какую-то комнату.
Таня захлопнула дверь, рывком задвинула щеколду.
— Бобка, стой!
— За ним! За ним! — звал Бобка.
Шурка успел подхватить его под мышки. Бобка брыкнул в воздухе ногами.
Светомаскировка здесь оборвалась и висела на одном гвозде, как знамя побежденной армии. В черном оконном прямоугольнике была ровно прорезана луна.
В дверь стали колотить.
— Быстрее! — рвался из рук Бобка.
Таня ахнула. Шурка онемел. Голубой от ночного света мишка пробежал по лунной дорожке, всеми четырьмя лапами забрался на козетку, подпрыгнул, уцепился за широкую золоченую раму, перебросил заднюю лапу, другую — и ухнул. Пропал по ту сторону картины.
От изумления Шурка выпустил Бобку. И быстрее, чем они успели опомниться, Бобка забрался на скользкую шелковую спинку и повис на раме. Тут же высунулись две коричневые лапы, схватили его за шиворот и втащили внутрь.
— Та-та-та-та… — только и смог выговорить Шурка. Он хотел сказать «Таня», но зубы стучали.
В дверь перестали тарабанить.
Таня с Шуркой подошли к картине. В темноте она казалась темным прямоугольным окном в стене.
Бобки в комнате не было. Тишина раздирала уши.
Таня встала ногами на козетку, осторожно взялась за край рамы. Заглянула. Почувствовала, как голову овевает ветерок. Спрыгнула обратно на пол.
— Что там? — прошептал Шурка, ни жив ни мертв.
Таня сгребла в охапку Бублика.
— Мы ведь Бобку там не оставим, — хрипло крикнул Шурка.
Она встала одной ногой на козетку.
— Ты уж, Бублик, прости.
Напряглась всем телом и метнула Бублика.
Бублик не шмякнулся. Не упал, скуля. Он тоже пропал.
Шурка молчал.
— Опыты на собаках, — пробормотала Таня. — Как у академика Павлова.
Осторожно просунула голову в раму, держась за нее руками, как за подоконник. Сил удивляться у нее больше не было.
— Таня, что там?
Сестра таращилась в темноту.
— Ничего не видно… Ой!
Она почувствовала, как воздух крепнет; лицо будто прихватывал завязывающийся ледок.
— Погоди, Шурка. У меня в кармане пальто спички. Зажги, а? Прежде чем сигать куда попало, надо хоть глянуть — что это еще за картина такая, что на ней…
И тут в дверь забухали с новой силой. Видно, на помощь стулу подоспел шкаф и теперь ломился дубовым плечом. Стена тряслась, по обоям зашуршала штукатурка.
Козетка под Таней застучала нарядными ножками-копытцами, затряслась от негодования. Стол с золотым кантом угрожающе выдвинулся углом от стены и пошел прямо на них. А Таня все колебалась.
— Шурка, ну посвети же!
Тот одним махом вскочил козетке на спину. Схватил Таню за лодыжки, задрал их; Таня взвизгнула и перевалилась на ту сторону. Под ногами у него поехало — козетка прянула от стены. И только Шурка перебросил ногу через раму, как вторая ступня повисла в пустоте: козетка злобно топотала уже поодаль.
Дверь с грохотом слетела с петель. Шурка подтянулся, дернул шарф, зацепившийся за угол рамы. Толкнулся, почувствовал, как лбом проламывает тоненький хрусткий ледок, — и упал.
Буфет досадливо клацнул, задвинув ящик. И все остались стоять, где стояли. Комната опустела.
Лунный свет пальчиком провел по раме. Остановился на табличке с названием. Ведя пальцем, прочитал: «Туонела». И мягко съехал в сторону — прочь, прочь, по своим ночным делам.
Издательство
М.: «Самокат», 2016