«Монахи войны», «Тысячелетнее царство» и еще три книги о Средневековье

Сборник научных работ, созданных сотрудниками Лаборатории медиевистических исследований при Высшей школе экономики, открывается пространной статьей об истории Абхазского царства, в VIII веке объявившего о своей независимости — как раз во время очередного династического кризиса в Византии. Поддержку абхазам-абзагам, судя по летописи, оказала Хазария, а их основными противниками стали грузины-багратиды, в свою очередь вассалы халифата — в общем, полноценная средневековая прокси-война. Хазария, по всей видимости, собиралась установить альтернативную политическую ось, где промежуточным звеном должны были стать аланы, в крещении которых приняли участие абхазские правители. Византия дважды посылала войска, но оба раза неудачно, на третий же раз абхазы перессорились сами — и Константинополь смог посадить лояльного претендента на трон: ойкумена была восстановлена.

Анна Литвина и Федор Успенский опубликовали исследование довольно сложной модели наименования княжеских детей на Руси. В отличие от более поздней западной традиции варяги избегали давать наследникам свои имена, однако бытовал обычай иметь тезку-племянника. Таким образом разветвленная семья Рюриковичей скрепляла отношения между братьями, а также обеспечивала хоть какой-то уход за малолетними детьми в случае смерти князя — дядя всегда мог подставить плечо тезке. Интересный момент: с помощью имен роднились и с половцами, но в этом случае варяги предлагали детям своих партнеров не родовые, а свои православные имена (самый известный пример — сына хана Кончака звали Юрги-Юрий в память о союзе с плененным им князем Игорем Святославовичем, в крещении Георгием).

Руководитель проекта Олег Воскобойников обращается к наследию Шартрской школы богословия и рассказывает о медленном и избирательном проникновении античного знания в схоластику. Заканчивается сборник анализом двух примечательных средневековых мифов — об иудейском происхождении новгородской «ереси жидовствующих» и «Великом даре Александра Македонского русским царям»: «пусть владеют они землями от Варяжского моря до Хвалынского».

Британский историк и популяризатор Средневековья Десмонд Сьюард написал довольно подробную книгу о хронологии развития военно-монашеских орденов в Европе. Тут и храмовники, и госпитальеры, и Drang nach Osten тевтонцев, и вечная феодальная грызня иберийских орденов. Очевидно, автор борется с распространенным негативным имиджем движения — забавно, что в пример он приводит пропагандистский шедевр Эйзенштейна. В действительности нищенствующие рыцари были не хуже и не лучше своего времени, однако заметно выделялись своими строгими правилами быта. Большинство старых орденов унаследовало довольно жесткий бернардинский уклад монашества. Братьям не разрешалось не только вступать в брак и иметь сексуальные связи, но и обладать любым имуществом, кроме одежды и оружия (тамплиеры изначально вообще должны были носить только то, что получали в качестве подаяния). Их рациону полагалось быть скудным, спать надлежало одетыми и в общих дормиториях, а волосы на голове — сбривать (серьезная жертва для средневекового феодала). Многие соблюдали обет молчания, носили вериги, занимались флагелляцией. Сирийские бани — основное искушение для европейца тех времен — были запрещены.

На протяжении всего периода существования христианских королевств Леванта этих людей воспринимали как самую квалифицированную и фанатичную часть войск. Арабы традиционно не брали за них выкуп и казнили на месте. С социальной точки зрения это была отличная возможность для европейских князей отделаться от своих младших безземельных отпрысков — при этом последним не приходилось жертвовать кастовой эстетикой, как при поступлении в обычный монастырь. На место куртуазных повестей о короле Артуре вставала Книга Иисуса Навина, которую братья знали наизусть. К тому же монахам не были чужды культура и наука — многие из них занимались литературой: испанским рыцарям Калатравы и вовсе принадлежит первый перевод Данте на кастильский.

Однако основное культурное достижение военно-монашеских орденов заключалось в создании разветвленной кредитной системы. Их имидж вызывал доверие как у королей, так и у неверных, они научились хитроумно обходить библейский запрет на ростовщичество и стали самым надежным гарантом банковских транзакций на Ближнем Востоке. Эта практика продолжилась и после потери Святой земли, когда госпитальеры успешно переквалифицировались в морских пиратов. В книге подробно и даже беллетристически описаны их битвы и невзгоды, а также знаменитый процесс над тамплиерами, когда палачи Филиппа Красивого заставили их признаться в разных бесчинствах, в том числе в содомии с дьяволицами и поклонении котам.

Звезда портала «Постнаука», ординарный профессор ВШЭ Олег Воскобойников сочинил объемную монографию о культуре Европы с IV по XIV век — и проиллюстрировал ее множеством фотографий из личного архива. Как и полагается последователю школы «Анналов», в своей работе он стремится собрать средневековую мозаику с большим включением элементов быта и узуса повседневной жизни того времени. Например, новый для Средневековья обычай писать слова раздельно (в противоположность scriptura continua античности) не только впервые позволил читать «про себя», но и заложил основу для появления субъекта в литературе. Да, люди разучились изображать трехмерное пространство, да, от астрономии остались только пересказы Макробия, но все это было лишь отражением смены жизненных установок, начало которой приходится еще на времена Римской империи. Средневековье, наконец, предложило цельную картину мира — то, к чему стремилась античность, — и в ней властвовали символы и метафоры. Праздному любопытству философов был противопоставлен экстаз; люди не так уж интересовались медициной, потому что жили в мире христианской благодати. Их больше занимали модели поведения (свобода воли) и «настройка тела» — аскетика. Самым почитаемым древним мыслителем был вопреки распространенному мнению не Аристотель, а Псевдо-Дионисий: недаром главный собор Парижа назван его именем.

В России эта точка зрения традиционно пользуется популярностью — для читателей она не нова. Однако книга изобилует множеством интересных примеров, небольших деталей, цитат, анекдотов — и конечно же, это замечательное чтение. Скажем, подробно разбирается литературная байка о том, как гетера Филлида оседлала Аристотеля, — в качестве примера самоиронии книжников, — или легенда о том, что Сенека был казнен, а не покончил с собой, дававшая иллюзорную возможность признать его святым. А когда дело доходит до разбора наследия Бернарда Клервоского, Олегу Воскобойникову просто нет равных.

Виднейший медиевист Жак Ле Гофф часто издавался в России — в частности, эта небольшая книжка выходила в «Тексте» еще в 2008 году. Работа Ле Гоффа и Трюона — сборник коротких размышлений обо всем, что касается человеческого тела и его выделений, разумеется, в средневековой перспективе. Принято считать, что эта эпоха относилась к телу сугубо негативно, однако не все так просто. В то время как Григорий Великий говорит о нем как об «отвратительном вместилище души», святой Франциск обращается к нему «брат тело». Тело скорее воспринимали как инструмент, который необходимо определенным образом настраивать. Пост и дисциплину пропагандировали еще в античности: христианство лишь изменило религиозные коннотации.

К примеру, Средневековье «изобрело» улыбку. «Гомерический» хохот повсеместно осуждался как нечто «вакхическое», «исходящее из желудка» — на смену ему приходит концепция божественной тихой радости, которую испытывают святые во время экстаза и ангелы в раю. Подтверждение можно найти и в Писании: Сара засмеялась, когда узнала, что родит сына в 90 лет, и мальчика даже назвали Исаак — «смех».

А вот рыдания — участь грешников в аду. Тем не менее монахи как на Западе, так и на Востоке молятся о даровании «тихих слез» божественной благодати и раскаяния в собственных грехах. Кровь и болезнь табуированы в Средние века (цирюльник считается представителем «нечистой профессии» — как и проститутка), но стигматы становятся самым очевидным признаком святости.

Средневековье очень телесно, и наилучшей иллюстрацией этого могут служить невиданные создания, населяющие готические храмы и поля манускриптов: каждое их щупальце или нога что-то символизирует. И это не говоря о народной культуре и бахтинском карнавале, где люди объедаются на Масленицу и мечтают о стране Кокани, окруженной заборами из колбас.

Монументальный проект издательства «НЛО» — перевод ключевого пятикнижия школы «Анналов». Это историческая антропология в чистом виде — еда, окна, кровати, заборы. Основной массив книги составляют два исследования Жоржа Дюби: о быте северофранцузских феодалов IX–XI веков и тосканской знати XIV столетия. Что у этих людей было общего, а что — различного?

Общим, безусловно, было специфическое восприятие границ частной жизни — не такое, как у нас. Для фландрийского или нормандского барона она определялась рамками семьи — но эта семья понималась более чем широко. Дюби отмечает, что феодальная раздробленность поставила семейные отношения на место институциональных. В семью входили вассалы, «братья крови», все родственники, гости и даже челядь. Все эти люди проходили ритуалы вхождения в семью, они собирались в зале, где проводилась семейная трапеза с «отцом» во главе; они должны были оказывать почести «матери» (вплоть до инцестуальных моментов, как свидетельствуют куртуазные романы).

Слово «приватный» имело отношение и к отхожему месту, и к наследству — очень странная на современный взгляд частная жизнь. Рядом с брачным ложем супругов все время кто-то спал, пищу со стола постоянно кто-то доедал — даже в момент смерти человек был окружен толпой. Интересное исключение составляли женщины: с самого рождения они никогда не были одни, но их старались изолировать — то ли от того, чтобы им не нанесли вреда, то ли для того, чтобы его не причинили они сами. При этом стоит отметить, что именно в рамках франкской традиции у невесты стали спрашивать формального согласия на брак — примечательное исключение из правил.

Во Флоренции же мы впервые видим «друзей» как часть семьи. Amici часто идут в завещаниях вслед за близкими родственниками, в доме для них даже есть специальная комната. На удивление, итальянские семьи были тогда небольшими: согласно документам, лишь 12% горожан предпочитают жить кланами в одном доме. В отличие от франкского замка здесь селятся кварталами; молодежь организует банды — такие как «Ла Берта» и «Ла Магроне», — которые дерутся между собой и даже участвуют в политической жизни города. Флорентийцы поздно женятся (девушки даже вплоть до 19 лет — немыслимый возраст в других регионах), у них есть свои спальни, свои сундуки (вспомним Боккаччо) и свои кровати. Наконец, окна — настоящие врата во внешний мир улицы. Строгие матери запрещают дочерям подходить к ним, однако когда те превращаются в невест, наоборот, заставляют просиживать там часами.

Мыло, свеча, передник, ставни — для исследователя все это «улики», позволяющие понять глубинные процессы в обществе того времени. «Слишком человеческого» для серьезной науки не бывает. «Настоящий историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча», — говорил Марк Блок, основатель школы «Анналов».