— После запуска сезона прошло больше месяца. Сейчас, уже выдохнув, как вы оцениваете его, все ли прошло по плану, были ли какие‑то сюрпризы?
— Cюрпризы есть всегда. Театр — живой организм, поэтому здесь не всегда все происходит по нашему плану. Но в целом можно сказать, что сезон запустился так, как мы хотели. На Новой сцене мы запустили проект «Черный квадрат» — такая деконструкция незаконченных произведений русских поэтов и писателей, которые предлагается закончить с помощью медиахудожников, музыкантов и хореографов. Первый сет проекта был связан с произведениями Александра Пушкина, впереди Достоевский. По-моему, получается очень здорово. Все штатные планы театра выполняются: вышла премьера Никиты Кобелева «Екатерина и Вольтер», премьера Константина Богомолова «Мать. Горькая пьеса», ждем следующих премьер, которые намечены уже теперь на декабрь.
Ожидаемым образом все международные гастроли стали вопросом особой сложности, но в целом логистически и они возможны. Только что Александринский театр выехал на гастроли в Баку. Я там побывал и с радостью могу сказать, что со стороны Азербайджана нас ждал очень теплый прием. Александринка не была там с 1982 года, и в гастролях 2024 года, что интересно, приняли участие две наши заслуженные артистки: Мария Кузнецова и Светлана Шейченко, которые в 1982-м тоже были в Баку. Они до сих пор служат в театре и играют в спектакле Валерия Фокина «Женитьба». Любопытно было сравнить их воспоминания и нынешние впечатления. Мы поболтали, это очень интересный опыт, говорящий о большой и длинной истории театра и о преемственности поколений.
— Вы тем временем осваиваетесь в статусе директора. Какое главное открытие сделали за полтора месяца на новой должности?
— Я предполагал, что это работа двадцать четыре на семь — собственно, и до этого так работал пять лет на должности генерального продюсера Новой сцены. Но выяснилось, что в эти двадцать четыре можно впихнуть гораздо больше, чем я впихивал раньше. Вот это мое главное открытие. Круг задач увеличился, скорость принятия решений у меня и так была не самая низкая, но пришлось ее повысить.
Самое классное — то, что у Александринского очень крутая команда, которая готова, как теперь это говорят, к вызовам времени, к турбулентности. На самом деле классный коллектив, очень приятно здесь находиться. Знаете, большие корпорации все время стараются придумать какую‑то миссию, чтобы люди горели.
И есть удивительное чувство локального патриотизма, которое на Новой сцене мы испытывали, но оно там было менее острым. А здесь я его чувствую во всех, с кем мы сталкиваемся, начиная от людей, которые занимаются административно-хозяйственной частью, и заканчивая актерами и режиссерами. У всех цехов есть чувство театра, и оно очень яркое здесь, в Александринском.
Говорят, что в театре не работают, ему служат — и тому есть конкретные примеры. Мы привыкли к самоотверженности людей на сцене, но это касается и всех остальных. Если надо что‑то сделать, я в основном слышу не причины, почему это невозможно, а наоборот — «Окей, понятно, сейчас придумаем, как это сделать».
— А как вы формулируете эту миссию?
— В творческом плане ее сформулировал Валерий Фокин, когда в 2003 году пришел на должность художественного руководителя театра: новая жизнь традиции. Это слоган, в рамках которого все существуют и сейчас, когда Фокин стал президентом Александринки.
— И какими принципами вы руководствуетесь, когда выстраиваете баланс между традициями театра и внедрением чего‑то нового?
— Этот вопрос в большей степени, конечно, к художественной части театра — к художественному руководителю Никите Кобелеву, к президенту Валерию Фокину, к режиссерам, которые работают со спектаклями. Но в целом репертуарная политика выстраивается таким образом, что мы помним о национальных традициях.
Мы сохраняем традиции, которые долгие годы соблюдались в русском драматическом театре. Для Александринского они во многом связаны со Всеволодом Мейерхольдом: Новая сцена Александринки, как вы знаете, носит имя Всеволода Эмильевича. Важно понимать, что наш театр — не развлекательный, здесь зрителю нужно провести определенную духовную работу. Театр появляется, когда в зале возникает диалог.
Все произведения, которые появляются у нас в репертуаре, связаны с традиционными темами. Что бы ни происходило, есть искусственный интеллект или нет, мы по-прежнему задаемся теми же самыми вопросами: кто мы, кто рядом с нами, как нам жить, как нам любить, как нам умирать.
При этом на исторической сцене у нас идет спектакль «Руслан и Людмила», рассчитанный на молодую аудиторию. Как сделать так, чтобы подростки сегодня смотрели «Руслана и Людмилу»? Мы в спектакле Антона Оконешникова подошли к этому вопросу с помощью современных технологий, с помощью видеопроекций. «Руслан и Людмила» превратился в такой роуд-муви, спектакль-путешествие. И сделано это таким образом, что молодые ребята, которые приходят в зал, надеюсь, получают удовольствие, потому что с ними разговаривают на их языке быстрого монтажа, коротких кадров, коротких сцен. И при этом это все равно Александр Сергеевич Пушкин, важнейший автор для Александринки: театр ведь в советское время назывался Пушкинским.
— К вопросу про аудиторию: вы в интервью «Коммерсанту» говорили, что планируете пересобирать театр, в том числе и в том, что касается работы со зрителем. В каком направлении эта работа идет?
— Мы сейчас полностью пересобрали отдел маркетинга театра: пришла новая команда. И понятно, что мы скорее будем беседовать со зрителем, чем предлагать ему афишу. Паблики театров в социальных сетях часто превращаются в доску объявлений, вот от этого мы будем отходить. Мы будем беседовать со зрителем, предлагая себя в качестве партнера для диалога, в первую очередь, а не в качестве места, в котором нужно проводить время.
— Вы говорили, что с Никитой Кобелевым у вас полный контакт. Можете об этом рассказать? И вообще, в чем, с вашей точки зрения, его главное достоинство?
— В чем главное достоинство Никиты Кобелева? Да в том, что он талантливый режиссер. На наших сценах сейчас идут три его спектакля: «Тварь» по мотивам «Мелкого беса» Федора Сологуба, «Екатерина и Вольтер», «Воскресение». Последний идет на исторической сцене. Это, кстати, говоря про новую жизнь традиции, практически неизмененный текст Толстого, но звучащий суперактуально. И талант Никиты в том, что он филигранно работает с текстом, делая его понятным для сегодняшнего человека.
Ну а еще главное достоинство мое и Никиты, честно говоря, заключается в том, что мы не скуфы. Ничего плохого в скуфах, кстати, нет — просто мы довольно молодые парни, Никите тридцать семь, мне сорок один.
— А есть ли у вас театр мечты — какой‑то существующий или существовавший театр, с которого вы берете пример, когда работаете с Александрикой?
— Ну, поскольку Александринка старейший театр России, страны с сильнейшей традицией драматического театра, то мы здесь скорее трендсеттеры и первооткрыватели. Скажем, Новая сцена, на которой я работал пять лет, — проект, который был и остается экспериментальным во многих вопросах. Никто нам не говорил, как и что делать. Мы просто методом проб и ошибок искали пути взаимодействия с аудиторией, придумывали новые проекты, смотрели, как они работают.
В прошлом году к стопятидесятилетию Мейерхольда мы запустили проект «Мейерхольдоведение». В то время никто ничего не делал о нем. А если вы сейчас посмотрите на афиши страны, то вы увидите, что все вдруг вспомнили про Мейерхольда. Причем не только маленькие институции и небольшие галереи, но и большие творческие коллективы вдруг обратили свое внимание на него.
Что касается того, каким я вижу театр — как я уже говорил, тут главное не сломать. Сейчас идет 269-й сезон. Я отдаю себе отчет в том, что Александринка до меня существовала, и, каким бы я ни был амбициозным, после меня продолжит. Тут важно театру не мешать. Важно его почувствовать. Я понимаю, что это вызывает улыбку, когда я это говорю, но с театром важно вести диалог. Потому что он на самом деле живой организм, я в этом абсолютно уверен. На исторической сцене театра ты чувствуешь, что он живет. Понятно, что за 268 лет наша жизнь полностью поменялась. Но важно чувствовать эмоцию, которая идет со сцены. А мы все отдаем частичку себя для того, чтобы этот большой организм работал.
Поэтому, если вы меня спросите, хочу ли я, чтобы мы выглядели как Ковент-Гарден, — мы не Ковент-Гарден, и Ковент-Гарден не мы. Хочу ли я, чтобы мы выглядели, как театр «Глобус» в Лондоне? Конечно, не хочу. Это совершенно другие структуры, разные миры. С точки зрения менеджерской системы репертуарного театра можно найти больше или меньше спонсоров, дороже или дешевле продавать билеты.
Я на самом деле благодарен судьбе за то, что мне удалось в Александринке это почувствовать. Я пришел с телевидения, где все устроено иначе: немножко быстрее и немножко поверхностнее. Ну и потом, мой дедушка был театральным актером, бабушка была оперной певицей. Мои родители закончили ЛГИТМиК здесь, в Петербурге. И я никогда не хотел связывать свою жизнь с театром. Я про это вообще не думал до момента, пока не оказался на Новой сцене. Но сейчас понимаю, что в этом есть какая‑то, видимо, рука судьбы. Я вдруг осознал, что дома всегда слушал про театр, для меня это не пустой звук. Я подошел к точке, когда понимаю, что хочу быть ему полезным. А уж как театр к этому отнесется — это вопрос к театру.