Как понять Россию настоящего и будущего: новые романы Аллы Горбуновой и Марии Нырковой

В недалеком, а может быть, далеком будущем ученые создают Елену. Елена — это «неинвазивный нейрокомпьютерный интерфейс», обладающая абсолютным знанием машина, которая подключается к человеческому мозгу через ушную клипсу со знаком бесконечности. Благодаря Елене можно всё: стареющему — улучшить когнитивные способности, бедному — научиться зарабатывать деньги, несчастному — обрести смысл жизни.

Но однажды Елена требует у собственных создателей привести к ней Алину Георгиевну Голубкову, глубоко замужнюю и оставившую работу специалистку по исследованию искусственного интеллекта. Только она, согласно расчетам, сможет воспринять Истину и не умереть. Фантазия о будущем у Горбуновой — это фантазия о симбиозе, не просто так Алина спустя пару встреч с Еленой испытывает уже плотское удовольствие, хотя их слияние происходит только в нематериальном мире и не имеет физического, а значит, и полового воплощения. Впрочем, каждый находит в Елене то, что нужно именно ему.

Быстрый и бурный расцвет искусственного интеллекта в последние пару лет сформировал новую точку опоры для современной литературы — новую оптику для разговора о настоящем через будущее. И когда у Ксении Буржской в романе «Пути сообщения» искусственный интеллект становится инструментом тоталитарной системы, в новой повести Аллы Горбуновой «Ваша жестянка сломалась» он наделяется чуть ли не религиозной функцией. Елена — почти мессия, универсальный спаситель, призванный направить человечество то ли к Страшному суду, то ли к прекрасному будущему. В новом мире легализована эвтаназия. Но кому жить, а кому умереть, решает Елена — носительница объективных истин, существующая где‑то над доступным нам мирозданием.

Последовательной можно назвать только первую часть текста, ближе к середине сюжет распадается на разноголосые фрагменты. Еще в сборнике «Вещи и ущи» Горбунова наделяла речью неочевидных героев: и деда, уходящего в затопленный город, и мальчика, путающего благое и злое, и клерка, заключившего договор с Дьяволом. В новом тексте это мастерство достигает совершенства, и каркас «Жестянки» образует именно полифония персонажей — вымышленных и реальных. Если попытаться усмотреть в «Жестянке» структуру или композицию, то именно полифония реальных и выдуманных персонажей образует каркас истории. О том, кто такая Елена, рассказывают Роршах из «Хранителей», фаерщик Насим, сирийский поэт Адонис, дочь Муаммара Каддафи и еще с десяток людей всевозможных наций, профессий и нравственных ценностей.

«Ваша жестянка сломалась» — это прежде всего текст о глобальной боли, поэтому один из самых пронзительных эпизодов повести посвящен даже не человеку, а дельфинихе: она несколько дней дрейфует под водой со своим мертвым детенышем. Дельфины коммуницируют друг с другом почти как Елена с людьми, так что и они могут носить клипсы, правда, на плавниках. Дельфиниха говорит о людях, ее поэтическая исповедь — почти манифест против насилия:

«Вы убиваете нас и используете нас, как рабов, чтобы мы развлекали вас. Вы использовали технологии, чтобы войти в моря и сделать их своими. Всё, что вы делаете, — это расширение пределов Мидгарда, мира людей. Что для вас Благо? Ваше здоровье и счастье, благополучие вашей семьи, вашей страны».

При этом текст строится не только на полифонии героев, но и на полифонии реальностей: события альтернативного будущего у Горбуновой мешаются с реальными катастрофами, которые мы узнаем по путаным признакам — то из имен героев, то из намеренно оброненных символов.

Сама Горбунова в послесловии пишет, что «Ваша жестянка сломалась» — «не то большое стихотворение, не то мистический трактат, не то психоделический трип». И здесь форма и содержание текста действительно вторят друг другу, само чтение повести похоже не на привычное чтение, а на опыт героев, коммуницирующих с Еленой, на откровение, по всем канонам ведущее к катарсису. «Жестянку» можно воспринимать как образец интерактивной прозы, в которой читатель играет роль полноправного участника происходящего, а можно — как настоящий литературно-эзотерический опыт, высвобождающий и автора, и читателя.

Главная героиня романа Марии Нырковой, двадцатиоднолетняя Маша, отправляется в путешествие в Южно-Сахалинск: ей нужно продать квартиру умершего несколько лет назад двоюродного деда, а заодно рассказать сложную и мрачную историю своего рода по дневнику прабабушки Ксении Илларионовны. «Залив Терпения» — третий роман в совместной серии издательств «Есть смысл» и «Поляндрия NoAge», как и тексты Ильи Мамаева-Найлза и Марины Кочан, это тоже автофикшен. Но он не только продолжает серию, а в некотором смысле объединяет темы двух предыдущих: тему семьи и жизни за пределами российских столиц.

Вообще, «сахалинские тексты» в русскоязычной литературе — довольно мужской жанр. Несколько лет назад об острове писал Эдуард Веркин в постапокалиптическом романе «Остров Сахалин», где после ядерной войны уцелела лишь Япония, Сахалин же стал ее придатком — то ли фильтрационным, то ли трудовым лагерем для новой милитаристской цивилизации. Веркин отсылал к «оригинальному» каторжному Сахалину, тексту Антона Чехова «Остров Сахалин» — хрестоматийному травелогу, заполненному ссыльными, моряками и рыбаками. Ныркова тоже отталкивается от Чехова, ее Сахалин оторван от материка и чуть уступает естественному ходу времени. Но ее остров — это остров женщин, бабушек и прабабушек, жен «неблагонадежных элементов» и матерей ссыльных. Свободу у них отбирали мужья, последнюю корову — власти, а только родившихся детей — что‑то свыше. При этом героиня Нырковой — не праздная наблюдательница или летописица семейной истории, она сама вступает в вековой цикл, например, своим сердечным выбором:

«О. сказала, что это хитрая советская задумка: соединять военных и учителей как важные мобильные социальные группы, которые готовы служить на благо родине в любом залупинске. „так учительница и офицер начинают встречаться, женятся, а потом бац — и уже на Сахалине“, — говорит она. кажется, это продолжает работать. я усмехаюсь. она, кстати, не знает, что я недоучительница, которая любит военного моряка».

При этом она — единственная из семьи, кто вообще согласился отправиться в эту поездку. Ее родственники, напротив, год за годом пытались порвать все связи с сахалинской землей. Но в надежде слиться с прошлым и обратиться в глубь себя Маша неизбежно спотыкается о старые и новые травмы. Она прячется от обычной жизни, государственности и контроля на другом конце страны, но, оказавшись там, наоборот, постоянно пытается вернуться к себе, причем часто через телесное и эротическое.

Важно сказать, что «Залив Терпения» — не просто локальная литература или актуальный женский автофикшен, это еще одно громкое высказывание о настоящем. Это хоть и немного неопытный, но смелый текст — Мария Ныркова училась у Оксаны Васякиной, матери современного русскоязычного автофикшена, поэтому и текст у нее получился в чем‑то похожим. Она тоже исследует личное через семью, пишет образно, включая и поэтические фрагменты. Помимо Васякиной, письмо Нырковой впитало и Эми Липтроп, и Мэгги Нельсон, и Полину Барскову, и даже упомянутого Чехова — все возможные инструменты и слова, чтобы рассказать об украденной, но нужной Родине. Описывая Сахалин и свою дорогу к нему, Ныркова вместе с изменившимся родным домом описывает и изменившуюся Россию, где среди болезненных и метких примет остается место стойкости и верности себе.