Французский импрессионизм разделил историю искусства на до и после: на рубеже XIX и XX веков художники начали массово уходить от академических канонов, смело экспериментировать и создавать принципиально новые художественные течения. Центром мирового искусства стал Париж — здесь творили и проводили программные выставки главные французские модернисты. Сюда же приезжали учиться русские художники и приобретать искусство московские коллекционеры Сергей Щукин и Иван Морозов, что, конечно, повлияло на формирование вкуса будущих авангардистов.
Пуантилизм, или письмо пятнами
Почти все русские художники-модернисты в начале своего пути проходили через увлечение пуантилизмом — так называют письмо мелкими раздельными мазками чистых спектральных цветов. Эту технику на основе трудов по химии и физике в 1880-е годы создал неоимпрессионист Жорж Сёра в противовес субъективности и эмоциональности импрессионизма. Благодаря его последователю Полю Синьяку пуантилизм быстро распространился по всему миру — художников привлекало, что метод совмещал в себе научную точность, простоту и возможности эксперимента.
Этому периферийному для русского искусства художественному методу на выставке посвящен целый зал: с полотнами Сёра и Синьяка органично соседствуют картины-впечатления Роберта Фалька, Давида Бурлюка, Казимира Малевича — экспериментальные и непривычные по сравнению с основным творчеством. Однако именно разложение изображения на мазки и использование чистого спектрального цвета стало отправной точкой для многих модернистских течений: впоследствии оно вдохновило Матисса на создание фовизма, а наших Ларионова и Кандинского — на лучизм и абстракционизм.
Возвращение к символизму Шаванна: гармония бытия и обнаженность
На рубеже XIX–XX веков многие живописцы вновь обратились к идеям французского символиста Пьера Пюви де Шаванна. Импрессионистская фиксация мгновения к тому моменту уже немного изжила себя, и художники вернулись к рефлексии и визуализации вечных ценностей. Начали изображать утопические идеи и образы, вспомнили о гармонии линии и цвета, вновь увлеклись темой обнаженного женского тела — все это легло в основу и «таитянок» Поля Гогена, и «Танца» Анри Матисса, и «купальщиц» Поля Сезанна, которые в свою очередь уже повлияли на творчество русских художников.
Например, Кузьма Петров-Водкин в 1910 году, после возвращения из поездки во Францию, представил на выставке Союза русских художников аллегорию «Сон». Известно, что ее прототипом послужила картина раннего Рафаэля «Сон рыцаря», которую он перевел на язык символизма, явно вдохновляясь увиденным в Париже. Эта работа вызвала множество споров. Илья Репин в газете «Биржевые ведомости» обругал художника «неучем», обвинив в рабском подражании «недоучкам» Матиссу и Гогену. А Александр Бенуа, напротив, оценил в картине «целостность и благородство формы, методичность и строгость рисунка и композиции» и отнес «к наиболее значительным произведениям года». Сам Петров-Водкин говорил, что верит «в нарождение самого себя, в опрощение языка — аксессуаров и цвета». И в извергающемся вулкане зашифровал идею своего приближающегося пробуждения. Так и произошло: этой картиной он начал формировать фирменный стиль и предвосхитил триумф «Купания красного коня», случившийся буквально через несколько лет.
Фовизм Матисса и «Бубновый валет»
«Ультрапередовой Париж не дает покоя молодым москвичам», — сокрушался Александр Бенуа в конце 1900-х годов. Тогда каждый уважающий себя художник бывал в особняке Сергея Щукина на Знаменке, изучая представленные там шедевры современного французского искусства. Особенно молодых авангардистов пленил фовизм Матисса, прогремевший на Осеннем салоне 1905 года. Именно его идеи «перевести эмоции в цвет и рисунок» и «заставить краски петь» легли в основу раннего «Бубнового валета». А с него начинали Михаил Ларионов, Наталия Гончарова, Илья Машков, Петр Кончаловский, Давид Бурлюк, Аристарх Лентулов и другие классики русского авангарда.
Так, под влиянием фовистов обнаженная натура, традиционно используемая в учебных целях, у Машкова стала полем для экспериментов с красками. Художник интегрировал ее в свой восточный «Натюрморт» 1913 года, который явно перекликается с «Фруктами и бронзой» Матисса. А Бурлюка фовизм вдохновил на эксперименты с фактурой. В «Полдне на Днепре» он передал колорит и рельефность гор с помощью комбинации густых пластов кирпичных, красно-желтых и синих оттенков, которые складываются в завораживающий своим насыщенным цветом пейзаж.
Русские «гогениды»
Еще один модный в начале XX века французский художник, с которым русские коллеги знакомились прежде всего благодаря собранию Сергея Щукина, — Поль Гоген. Свой знаменитый «гогеновский» иконостас коллекционер уже составил к началу 1910-х годов — он украшал большую столовую особняка на Знаменке. Тогда же сформировался ряд русских художников-«гогенидов». Они воспринимали «таитянок» Гогена как некую сюжетно-стилистическую программу и стремились повторить их, найдя свой экзотический край для вдохновения. С этой эстетикой работали Кузьма Петров-Водкин, Роберт Фальк, Михаил Ларионов.
Однако сильнее всего полотна Гогена повлияли на творчество Павла Кузнецова. Под впечатлением от его парижской ретроспективы 1906 года художник отправился в Центральную Азию — в экспедицию по заволжским степям. В первых работах этой серии — например, полотне «Киргизские дети» 1909 года — особенно хорошо прослеживаются гогеновские приемы: экспрессия, плавность линий, гармоничная декоративность и эффект кадрирования. «Степная» сюита положила начало большому восточному периоду, который продлился в его творчестве до 1920-х годов. Путешествуя по Бухаре, Самарканду и Ташкенту, Кузнецов запечатлевал местный колорит и постепенно выработал собственный стиль, построенный на узнаваемом сочетании ярко-синего и охристого.
От кубизма Пикассо к беспредметности
Решающим для русского авангарда стало изобретение кубизма — в 1908 году Пабло Пикассо начал деконструировать изображение, дробя его на простые геометрические формы. Адептами этого стиля в России в первую очередь стали художники из группы «Ослиный хвост» — его влияние прослеживается в неопримитивистких работах Наталии Гончаровой, Казимира Малевича, Владимира Бурлюка. С Пикассо их объединял интерес к архаичному и стремление соединить живописные достижения европейской школы с традициями народного искусства. Гончарова даже подчеркивала, что сама по себе кубистическая манера не нова, и предпочитала обращаться к первоисточнику. Подобно тому как Пикассо вдохновлялся африканскими идолами, на своих работах 1910-х годов она часто изображала древние каменные скульптуры, так называемых скифских баб.
Любопытно, что к началу Первой мировой московским коллекционерам принадлежало свыше 50 работ Пикассо. Поэтому московская публика могла познакомиться с творчеством художника даже обстоятельнее, чем парижане. И кубизм Пикассо стал отправной точкой в поисках многих авангардистов 1910–1916 годов — вдохновил их, каждого по-своему, на преодоление предметности искусства. В последнем разделе выставки это демонстрируют лучистые пейзажи Михаила Ларионова, абстрактные импровизации Василия Кандинского, контррельефы Владимира Татлина и коллажи Любови Поповой — фактически манифест современного искусства.
