Восемь новых сказок про надежду

Оба ждали ее отчаянно, нестерпимо. Навещали, дарили подарки, рассматривали фотографии. Думали, как сделают своей. А потом она приехала, Таня обняла ее в прихожей, вдохнула запах синтепонового пуховика и потного детского тела и отшатнулась.

Для своих шести лет Аля была крошечной. Худая, низенькая — она напоминала то ли уличного котенка, то ли некрасивую куклу, но никак не человеческого ребенка. Нарядное бархатное платье, купленное специально к Алиному первому Новому году в семье, повисло на девочке неаккуратной тряпкой. Таня попыталась его одернуть пригладить — осторожно, только бы лишний раз не касаться бледной синеватой кожи, и сдалась. Аля стояла смирно, мертво, смотрела сквозь Таню с пустой отрешенностью. Таня двумя пальцами взяла девочку — слово «дочь» даже в мыслях не вязалось с этим чужим недоребенком — и вывела в гостиную к мужу. Он протянул Але руки для объятий, и девочка послушно, как заводная игрушка, пошла вперед. Женя не замечал, что с Алей было что‑то не то. Он ее трогал, целовал, брал на руки, как будто не чувствовал, как от нее пахнет: резко, чуждо. Не слышал, как этот запах расползается по квартире, пробивается сквозь малахитово-хвойный аромат елки. Елки нелепо огромной, каждое утро щедро посыпающей пол иголками, которые Тане надо было подметать, чтобы Аля не слизывала их прямо с пола. Раньше они с Женей всегда ставили искусственную, маленькую, шуршаще-пластиковую. Но Але было нужно все самое лучшее, ведь она столько страдала в своей маленькой ужасной жизни. Таня это понимала и все равно не могла пожалеть странное нечистоплотное существо. В Але бесило все. То, как она с пронзительным удовольствием сосала пальцы, громко причмокивая, развешивая длинные нити слюны, как коверкала слова, как шкодничая раздувала от удовольствия ноздри. Аля казалась чудовищем, подкидышем, эльфским выродком из сказок. По ночам Таня иногда просыпалась от шороха и чавканья и находила Алю под комодом. Та с урчанием совершенно нечеловеческим уничтожала наворованные припасы: засохшие кусочки колбасы, черствое печенье и подтаявший шоколад. Таня вытаскивала Алю из‑под комода, иногда та кусалась до крови, иногда обвисала на руках неодушевленным грузом, несла в детскую. Аля полуложилась в кровати, обхватывала себя руками и начинала раскачиваться. Как будто у нее все еще не было родителей, которые могли бы помочь ей заснуть. Таня молча сидела рядом и думала: права, ты права, у тебя все еще никого нет.

Аля отвергала человеческую речь, выворачивая слова наизнанку. Путала с умышленной небрежностью значения, зиму звала летом, собак — котами, не верила в старость, отказывалась понять, что тоже станет женщиной, а потом состарится. Когда Таня попыталась объяснить, что Аля появилась из чьего-то живота, та с уверенной улыбкой отрезала: нет. И Таня сама засомневалась, что у Али, дикой, не знающей простых вещей, умеющей беззвучно и отчаянно плакать Али, была человеческая мать.

Таня не понимала теперь, почему она так ждала эту девочку, разворачивающую подарки под елкой с деловитостью бездомной собаки, рыщущей по помойке. Девочку, которую не научили жить, любить и верить людям. Почему она, Таня, решила, что сможет из этого кусочка мяса сделать человека. Муж, поддавшийся Алиному колдовству, не слушал, не верил. Таня была в западне. Однажды она назвала Алю дочкой. Та вытянулась в струнку, заглянула в глаза пронзительно, горько. А Таню скрутило от жалости и отвращения. К себе в первую очередь. Она пыталась понять, что происходит за зеленым, шуршуще-пластиковым взглядом, в этой голове, где слова не связаны были с предметами, поступки с чувствами, любовь с людьми. Читала форумы, где матерям, таким же потерянным, как сама Таня, говорили: ждите, все наладится, повторяли одно и то же пустое слово: «адаптация». Адаптация бывает у человеческих детей. А что делать Тане, если у нее подкидыш?

Первого января Таня проснулась от грохота и звона. Она вскочила, сонная выбежала в гостиную. Аля в розовой ночнушке сидела у елки и играла с блестящим в свете гирлянды ножом. Огромным, шефским. Наточенным. Щелкунчиковская Клара, возрастная категория 18+.

— Аля? — Таня позвала спокойно, почти нежно. Аля обернулась. Лезвие переливалось и дрожало. Оно больше было, чем Алина рука.

Таня рванулась вперед, слишком резко, слишком необдуманно, сначала увидела красное, яркое, а потом уже сжала рукоятку. Таня смотрела на кровь на ночной сорочке, на маленьких родинках, на коленках, к которым налипли елочные иголки. Она трясла и крутила Алю, пытаясь понять, как, где она ее поранила? Та не плакала, смотрела тихо и испуганно. Из ступора Таню вывела тоненькая, смешная боль. Таня посмотрела на собственную ладонь, на неглубокий длинный порез. На кровь, ее, Танину кровь, перемазавшую девочку, которую она не поранила, не убила, не обидела. Таня прижала к себе ничего не понимающую Алю, утренне теплую, пахнущую резко, сильно, но знакомо, почти привычно. И подумала, что возможно эльфские подкидыши тоже поддаются этому странному слову «адаптация». Таня коснулась маленького горячего уха — круглого и совершенно человеческого. Празднично мерцала елка. За окном падал первый в новом году снег. Чистый и белый.

Кирилл опоздал. Он прокрался на свободное место на предпоследнем ряду. Собрание проходило в светлом конференц-зале на первом этаже офисного комплекса. На прозрачную пирамидальную крышу падал снег.

На кафедру взошла Маша.

— Вы, наверное, знаете, чего мы тут все сегодня собрались, — сказала она, и Кириллу показалось, что она смотрит прямо на него.

За Машей стояла накрытая черным бархатом доска.

— Я не рада, что опять приходится поднимать эту тему, но, — она повысила голос, — сколько раз я должна повторять, какие слова использовать нельзя?!

В зале установилась полная тишина, и было слышно, как по граням крыши-пирамиды съезжал снег.

За спиной Марии с доски упал бархат, и все увидели. Тут от тишины и следа не осталось. Все были в ярости. Девушку из третьего ряда вырвало.

— Уберите это! — закричал кто‑то.

Никто не смог бы точно сказать, что за слова были на доске. Смотреть на них было физически больно.

Мария продолжала так спокойно, как могла.

— Так вот… при общении… мне как‑то неловко это повторять, я как будто в каком‑то учреждении… для тупых… хотя интеллекта у любого из них побольше… Оксана, выйди из зала, пожалуйста, не отвлекай коллег. Вы понимаете, что вы вот этим подставляете не только себя, но и всех остальных? Нельзя в общении друг с другом. Нельзя в общении с клиентами — на нас жалуются уже не в первый раз. Хотите дома их использовать? Ладно, я вам мешать не буду. Но подумайте своей головой. Ваши дети услышат и занесут это в детский сад, в школу. А потом куда это дойдет? Оксана, выйди все-таки отсюда, потом тебе расскажут, что я здесь говорила. Вы все здесь — передний край, вы должны быть образцами.

Кирилл смотрел на доску спокойно, не отводил взгляд. Он не понимал, почему они вызывают у всех такой ужас. Он тоже плакал, да, все сейчас плакали, кто тихо, а кто и громко, с причмокиванием, — этого было не избежать, потому что даже те, кто пытался отвернуться, то и дело ловили взглядом краешек доски, а пары слогов уже хватало, чтобы собрать целое слово. А за словом следовали фразы.

— Так вот, — продолжила Маша, — мы подумали и решили вот что. Скоро праздник. Мы вручаем вам премиальные.

Под лежащим на полу черным бархатом послышалось сопение и хруст, и сразу же набухли несколько шаров, по размеру похожих на дыню. Один шар как будто распрямился и выбежал из‑под бархата. Маша взяла его на руки.

Это было небольшое существо матово-белого цвета, формой напоминавшее то ли дыню, то ли молочный зуб. У существа были маленькие ножки и ручки, оно смотрело на мир небольшими черными глазами. Было на ровном белом лице что‑то похожее на ноздри и рот с тоненькими усиками.

Из‑под бархата выбегали все новые существа и направлялись в зал. Они дружелюбно махали сотрудникам, забирались им на колени. Оксана, несчастная девушка с третьего ряда, побежала прочь из зала, и одно из существ устремилось за ней.

— Это Клементин, — сказала Маша. — Нормальный парень, душа нараспашку! Вашему можете дать любое имя, какое хотите. Не спешите, на всех хватит. Они все одинаковые. Потом можете нарисовать на них что‑нибудь. Только аккуратно, они нежные.

Оксана вернулась в зал. Она держала на залитой слезами рубашке Клементина, который ее утешал.

— Им, — Маша показала на своего Клементина, — вы можете говорить любые слова. И ничего не будет.

Маша отвернулась к доске, сверилась. Затем она снова посмотрела на собравшихся, поставила к себе на кафедру Клементина, выключила микрофон и громко сказала:

— []!

Хоть микрофон и был выключен, но многие услышали. А кто не услышал — догадался. По залу пробежала волна ропота. Дизайнер Федя вскочил со стула и швырнул его о стену. И тут собравшиеся увидели, что Клементин перед Машей не ругается и не убегает, а подпрыгивает и хлопает в ладоши.

Тогда все повернулись к своим Клементинам, а кто еще не нашел своего, поспешил найти, и начали говорить. Слова с доски в самых жутких, омерзительных комбинациях лились из их уст, и Клементины хлопали, поздравляли их, радовались, даже немного краснели от удовольствия.

К Марии подошел один из ее помощников. Клементин сидел у него на плече.

— Люблю все-таки радовать людей, — сказала ему Маша. — Теперь годовых премий выплачивать не придется.

— Да, это лучше любых денег, — сказал помощник и пощекотал Клементину усы.

А где‑то в хвосте зала Кирилл, за ногу которого тоже уцепился Клементин, пытался пробраться к выходу среди ликующих коллег.

— Эй, — позвала его знакомая девушка-программистка, — ты куда? Тебе не нравится эта штука?

Кирилл понял, что так просто ему не уйти.

— Ну как.

— Слушай, да тут половине она не нравится. Это игрушка. Не хочешь говорить с ним — поручи ему что‑нибудь. Пусть залезет прочистит вытяжку. Можно как подушку его использовать. Ты не грусти так. А то смотреть больно.

Кириллу и правда было больно.

— Давай обнимемся, — сказала девушка. — Все втроем, — она показала на Клементина, который выглядывал у нее из рюкзака.

— Ну тогда уж вчетвером, — улыбнулся Кирилл и взял на руки своего, — Может, теперь будет легче. А то я уж думал, что один эти слова знаю.

Проснусь я, раба Божия, такая-то, выйду, не благословясь, не перекрестясь, за забор бетонно-бубновый. Шагну в грязно поле. По сторонам огляжусь. Стоит посредине поля многоэтажка из плит панельных. Через одно окно в каждой раме по яги-бабе. Восемьдесят окон, сорок яги-баб. В тряпочках, в волосах, в своих кожах. Поют:

Яги-бабы в лес пойдем,
сорок все,
в самой чаще мы найдем
залежи надежи,
подо мхом, под червями, под корнями, под грибами,
сорок все,
залежи надежи.

Накопаем, в мешки плотно напихаем,
сорок все,
мы надежу понесем, нас надежа понесет,
сорок всех,
мы нарежем ее мелко, нагрызем,
в горшки сложем,
яги-бабы,
печь растопим, в печь поставим,
сорок банок закатаем,
сорок все,
и пропахнем мы надежей
под когтями та застрянет,
будем залежи надежи,
сорок все.

Сложим в погреб всю надежу,
размахнется грязно поле,
вырастут заборы выше,
как укусит катастрофа всех своим клыком,
как ударит катастрофа всех своим хвостом,
будем сестры-яги-бабы,
доставать закрутки-банки,
целовать маленько ложку,
есть надежу,
яги-бабы,
сорок все.
Так спасаться, так пытаться,
тихо в дальше пробираться.
Как закончатся все банки,
станем когти мы длиннющи грызть,
там ведь залежи надежи,
и так жить.

Пусть у меня, рабы Божьей, такой‑то, и моих сестер, рабынь Божьих, таких-то, найдется клад надежды, как у яги-баб, и сохранить ее силы тоже добудутся. Аминь.

В одном городе жила девочка. Самая обычная.

По утрам она просыпалась и нехотя шла умываться. Сонно одевалась, собирала рюкзак. За завтраком ела невкусную овсянку. Если в школе ее дергали за косички, она могла ударить обидчика портфелем. Дома после ужина долго сидела за уроками. А после играла в игрушки и смотрела вечерние мультики. Она страшно боялась темноты. До дрожи! Ничего особенного, в общем.

У этой девочки была тень. Тоже самая обыкновенная.

Тень следовала за хозяйкой по пятам. Просыпалась с ней и послушно скользила в ванную. Сонно копошилась рядом с рюкзаком. Морщилась, поедая теневую кашу. В школе сердито размахивала тенью от портфеля. Вечером тоже делала уроки, играла, смотрела мультики. В целом, во всем повторяла за своей девочкой.

Тень была любопытная и дружелюбная. Она очень хотела подружиться с девочкой, очень! Но знала, что та жутко боялась темноты. Однажды тени это сильно надоело. И она решила заговорить со своей хозяйкой.

В ту ночь девочка, как обычно, лежала в кровати и пыталась поскорее заснуть. Темнота вокруг, казалось, двигалась и наступала. Как будто хотела окружить ее и поглотить. Заснуть, как назло, все никак не получалось. В дальнем углу комнаты темнота словно увеличивалась в размерах. Девочка плотно закрыла глаза, как вдруг…

— Ну чего ты все боишься-то?

Мамочки!!! Кто это сказал? Откуда этот голос? Пальцы девочки крепко вцепились в одеяло. Она замерла и пыталась не дышать. А голос обидчиво продолжил:

— Я ведь совсем нестрашная.

Девочка задрожала, но спросила:

— Откуда вы говорите?

Ответ поверг ее в ужас.

— Из‑под твоей кровати.

О нет… Сбылись ее худшие кошмары. Девочка была готова упасть в обморок.

А тень лежала под кроватью и очень волновалась. Она хотела выглянуть, но боялась еще больше перепугать девочку. Это нечестно! Она ведь просто хотела подружиться с хозяйкой. Разве нельзя?

Тень неуверенно кашлянула:

— Давай знакомиться? Я — твоя тень.

Молчание. Она продолжила:

— Днем я везде хожу за тобой, а ночью живу здесь. Ты зря меня боишься. Я хорошая.

Снова нет ответа. Тень вздохнула. Она уже приготовилась свернуться калачиком и заснуть, как, наконец, услышала дрожащий голос:

— Ты сделана из темноты?

Тень с улыбкой заерзала на месте.

— Ну… Не совсем. Вообще я — часть тебя. Но сделана из темноты, да.

— Не понимаю.

— Смотри. Темнота появляется, когда исчезает свет. Верно?

— Наверное.

— Так вот, тень — это темнота, которую ты создаешь на свету. Понятно?

— Но сейчас нет света.

— Правильно. Поэтому ночью я живу под кроватью. Никого не трогаю, ничего не делаю. Просто сплю, как и ты.

— Но ведь темнота — это очень страшно. Значит, ты тоже страшная?

Тень беззвучно застонала от досады.

— Да кто сказал?

— Не знаю. Все.

— Значит, все ошибаются. Темнота как… Хм. Темное одеяло! Накрывает сверху все предметы, когда исчезает свет.

— Ммм… Но почему все время кажется, что в ней есть что‑то страшное?

— Я думаю, — поразмыслила тень. — Потому что люди не знают, что там в темноте. И сразу придумывают самое плохое. Потом сами боятся. И детей еще пугают.

— А на самом деле в темноте ничего нет?

— Ну там все то же самое, что и на свету. Только под темным одеялом.

На кровати хихикнули:

— Ну не знаю! Однажды я пошла в темноте в туалет и ударилась ногой об стол. На нем не было одеяла.

— Да. Потому что темное одеяло — это не в прямом смысле, а понарошку. Это я придумала, чтобы тебе объяснить. — Тень на мгновение замялась. — Знаешь, если ты немного откроешь штору у окна, я смогу тебе кое‑что показать.

Кровать заскрипела, и наверху зашуршали. Затем в комнату из окна пролилось немного света от уличного фонаря. Тень тут же выползла из‑под кровати. В благодарность за доверие она научила девочку показывать на стене тени животных. Они увидели зайца, собаку, птицу, змею, корову. Это было очень весело и приятно. И действительно, совсем нестрашно.

Под конец девочка сонным голосом спросила:

— А что все-таки под кроватью?

Тень ухмыльнулась:

— Куча всяких маленьких вещей. Они когда‑то туда закатились, а ты испугалась их вытащить. Теперь там пылятся две старые игрушки, заколки для волос, один зеленый носок, расческа, карандаш и что‑то еще по мелочи.

Девочка в ответ тихонько засопела. Она заснула крепким спокойным сном. Ей казалось, кто‑то заботливо накрыл ее темным одеялом.

Молодому рыбаку Пьетро повезло — сегодня он вернулся с таким уловом, какого соседи по рыбацкому кварталу Сан-Джулиано не видали, наверно, лет десять. Да что там соседи — весь Римини мог бы позавидовать его удаче! Набежали люди на центральную площадь, зашуршали кошельками, зазвенели монетами — за день раскупили всю рыбу.

Перво-наперво Пьетро расплатился с долгами. Затем наведался в лавку и прикупил там пару новых рыболовных сетей. Ну и, само собой, сладостей на рынке набрал для своих любимых племянников и племянниц, а было их человек двадцать, если не считать совсем младенцев. Но даже после этого осталось у молодого рыбака несколько медных сольди. Куда бы их потратить? Бродил Пьетро по Римини до самого заката и все раздумывал, чего бы такого еще приобрести. Новые сапоги? Или, может, шляпу с орлиным пером?

Погруженный в свои мечтания, Пьетро и не заметил, как забрел в один темный-претемный двор. Вдруг из проулка вынырнула старушка, с ног до головы закутанная в серую шерстяную накидку. Пройдя всего пару шагов, она неловко покачнулась, оступилась и чуть не упала в канаву — благо Пьетро вовремя протянул ей руку.

— Ох, — простонала бабушка, поправляя свое одеяние, — уже совсем ничего глаза мои не видят!

Огляделся Пьетро — и правда: вроде бы недавно солнце село, а уже кругом тьма кромешная. Крошечные огоньки дрожат в узких оконцах, а кроме них, никакого света и нет. Даже луна сегодня решила не выходить — отдыхает в своих покоях на дне морском.

«А не купить ли мне… фонарь? — внезапная мысль искоркой сверкнула в голове у рыбака. — Пожалуй что куплю, да повешу его прямо здесь, в этом переулке!»

Сказано — сделано: нашел Пьетро кузнеца, попросил его выковать фонарь, да не абы какой, а из самого лучшего металла, блестящий, ажурный. Такой уж итальянцы народ — очень любят они свои древние города. Хочется им, чтобы даже на улице каждая деталь радовала глаз. Казалось бы, фонарь — предмет простой: должен висеть повыше, светить поярче, а в дневное время до него никому и дела нет. Но если присмотреться хорошенько, то каждый итальянский фонарь — настоящая картина: что ни завиток — листик винограда или драконий коготь, или львиный хвост…

Вот так и появился в Римини этот кованый фонарь ручной работы, который подарил городу простой рыбак, живший в бедном квартале, что прямо за мостом императора Тиберия. Много лет прошло с тех пор — может, двести, а может, и пятьсот. Фонарь, подобно сотням других своих собратьев, висел себе на стене и висел, спокойно наблюдая за жизнью города. Сначала его заправляли маслом, затем — керосином.

Изменился город, изменился и квартал Сан-Джулиано. Скромные рыбацкие домики, грузные и обветшалые, постепенно выпрямились, обзавелись новенькими дверями и ставнями. Пришел новый век, в котором люди стали ловить рыбу на продажу не из крошечной лодочки, а с огромных рыболовецких судов. Семейства рыбаков, одно за другим, постепенно переселились из своего квартала, и к началу нашего века стал он совсем заброшенным и пустым. Но спустя время на это место пришли… художники! Они раскрасили стены в издалека заметные цвета — желтый, оранжевый, голубой, — нарисовали на них картины с сюжетами из своих любимых фильмов. Окна домов наполнились необычайным светом: теперь по ночам на всех улицах сияли электрические огни. И только старый фонарь рыбака Пьетро по-прежнему висел в своем переулочке, всеми забытый. Керосин в нем совсем пересох, стекла уже давным-давно не чистили от копоти…

Поэтому, когда в переулок пришли люди в строительных комбинезонах и с ведрами краски в руках, фонарь подумал: «Ну вот и все. Отслужил я свое, сейчас снимут, отправят обратно в кузню, переплавят! Увы мне, увы!»

И правда — строители тут же сняли фонарь со стены и передали одному умелому человеку. Может быть, он был потомком того самого кузнеца, а может, и нет, однако он точно знал, что нужно делать. Вот уж натерпелся-то наш фонарь страха! Даже сознание свое, фонарное, на время потерял.

А сделали с ним совсем простую штуку. Сначала хорошенько прочистили все стекла от копоти. На месте для старого фитиля смастерили гнездо для маленькой электрической лампочки. Затем просверлили небольшое отверстие в металле и протянули через него проводок.

Когда фонарь очнулся, то не поверил своим глазам — он снова висел на кирпичной стене в родном переулке! Вокруг сновали туда-сюда знакомые люди, а неподалеку, за городскими стенами, шумело Адриатическое море. И все было будто по-прежнему, только вверх по стене от фонаря змеился новый электрический шнур.

Так что итальянцы, хоть и выкидывают на Новый год из окон старую мебель, никогда не избавляются понапрасну от того, что по-настоящему ценно. Если на древней дубовой двери изветшает от времени и сломается медная ручка, они заменяет ее на точно такую же. И вы никогда не догадаетесь, сделали ее заново или достали из бабушкиного сундука. Ну а такую вещь, как старинный фонарь, и подавно нельзя выкидывать — тем более еще послужит.

В чат «Собственники ЖК „Лебединое озеро“» написала Женя:

«Дорогие соседи! Добавила в чат Георгия Владимировича, управляющего нашего ЖК»._

С появлением Георгия Владимировича (ГВ) в чате он приобрел черты субъекта с активной жизненной позицией. И в данном случае неважно, к кому относится слово «он», так как оба (и ГВ, и чат) положительно влияли друг на друга. Соседи стали писать обо всем, что их волнует. Из переписки было очевидно, что в жилищном комплексе проживают небезразличные люди.

Женя: «Курьер опять не смог запарковаться на гостевой парковке! Не было мест. Курьеры тоже люди, они не должны таскать коробки по двадцать килограмм от забора ЖК!!!»
Женечка отправила фотографию лестничной площадки и подпись к ней: «На нашем этаже уже неделю не протирают пыль с перил. И это в элитном комплексе!»
Женя: «Да, подтверждаю. У нас в подъезде тоже плохо убирают!»
Женечка: «Соседи, у вас, кстати, нет контактов проверенной домработницы?»
Михаил отвечает Жене: «А я уборкой вполне доволен. Всегда чисто и приятно.»
Женечка отвечает Жене: У меня даже для гостей не нашлось места на гостевой парковке. @Георгий Владимирович, надо решать этот вопрос. Уже больше года висит. Давайте ограничим въезд для посетителей кафе. Добавьте этот пункт в список вопросов для годового собрания«.

Годовое собрание жильцов ожидалось через два месяца. На нем в том числе собирались обсуждать индексирование услуг управляющей компании. Георгий Владимирович надеялся на увеличение в 17 процентов, что на пять процентов выше ожидаемой годовой инфляции. Георгий Владимирович каждое утро отчитывался о проделанной работе.

ГВ отвечает Женечке: „Сегодня провел беседу с клининговым персоналом. Усилим контроль. Будем тщательно следить за чистотой в общественных зонах“.
ГВ отвечает Жене: „Взял вопрос в работу. На собрании представим варианты решения“.
Женечка отвечает ГВ: „Спасибо! Будем ждать улучшений. Как‑то совсем расстраивает, что в ЖК такого уровня грязные полы (
Женя отвечает Женечке: ‚Могу посоветовать свою домработницу, но мы ее уволили. Убиралась качественно, претензий не было‘.
Женечка отвечает Жене: ‚Почему уволили?‘
Женя отвечает Женечке: ‚Подумали, что украла планшет. Но потом планшет нашелся. Все равно уволили после этого случая, потеряла доверие (‘.
Михаил присылает картинку с анекдотом:
— Сара, почему вы меня больше в гости не приглашаете?
— Яков, после того как ты последний раз приходил, у нас ложки пропали.
— Но я не брал ваши ложки!
— Ложки мы потом нашли, но осадочек остался.

Через пару недель, как Георгия Владимировича добавили в чат, управляющего стало беспокоить психологическое состояние чата и его участников. Доминировали негативные сообщения от Жени и Женечки и некоторых других представителей. Георгий Владимирович каждый день старался находить поводы для радости:

‚Уважаемые собственники, по вашей просьбе установили зеркало при выезде с перекрестка!‘

‚Добрый вечер! Завтра ожидается ледяной дождь. Будьте, пожалуйста, осторожны. Мы со своей стороны будем интенсивно убирать ледяные корки‘.

В ответ на эти сообщения он получал реакции в виде молящихся рук, рукопожатий, аплодисментов и сообщения ‚Спасибо!‘ тоже с обнадеживающими жестами.

Евгении же как будто сговорились и хотели выжить управляющую компанию, поэтому не оставляли бедного Георгия Владимировича в покое. Они слали фотографии неубранного снега, наледи на тротуарах, намекали на судебные иски, если кто‑то по нерасторопности персонала УК поскользнется и сломает себе ногу.

Георгий Владимирович не терял надежды уладить все недоразумения и сохранял позитивный настрой. Он даже сочувствовал Евгениям. Консьержи подозревали, что у Женечки проблемы в отношениях с мужем. Муж приходил с работы обычно не раньше десяти вечера. И это при том, что у них двое маленьких детей пяти и трех лет. У Женечки была няня и домработница, которую она хотела поменять. И хотя Женечка не работала, казалось, что ей все время не хватает времени на себя. Она выглядела, как загнанная лошадь — думал про себя управляющий. Такое сравнение пришло ему в голову не случайно, потому что на аватарке в мессенджере Женечка стояла в бархатном костюме наездницы рядом с роскошной черной лошадью. Георгий Владимирович увлекался чтением книг по психологии, поэтому сформулировал диагноз Женечки примерно так: «Женщина не удовлетворена отношениями с мужем, но не может порвать с ним, так как финансово от него зависит, поэтому вымещает свою фрустрацию на постороннего мужчину (то есть на меня), финансово от нее зависимого.»

Женя была с виду женщиной без проблем. У нее тоже были маленькие дети и отсутствующий подолгу муж. Тем не менее раз в неделю нарядные они вдвоем куда‑то уезжали, а по выходным муж гулял на площадке с детьми. Георгий Владимирович хотел понять, что же гложет Женю. Однажды он услышал, как она разговаривала по телефону: «То, что она работает в Сбере, еще не показатель ее ума!» Картина для управляющего прояснилась: Женя завидовала успешным, работающим женщинам, и свою фрустрацию вымещала на мужчину, финансово от нее зависимого.

Георгий Владимирович мечтал, чтобы Евгении повысили свою осознанность и разбирались с собой, а не придумывали проблемы на пустом месте о работе УК.

Во время медитации под звуки тибетских чаш перед сном Георгию Владимировичу пришел ответ как поступить во благо несчастных женщин. К утру у него было твердое намерение с прописанным в заметках смартфона планом действий. Он еще нежился в кровати, когда телефон пропиликал о новом уведомлении.

Женечка: «Дорогие соседи, никто не посоветует детсады в Дубаи? Мы внезапно переезжаем туда после Нового года по работе мужа».

Евгения (бывшая Женя, сменила ник): «Я планирую выйти на работу маркетинговым директором в международную сеть садов „Adventure“. Кажется, у них есть там филиал. Спрошу у коллег.»

Георгий Владимирович в очередной раз убедился, что достаточно искреннего намерения, чтобы Вселенная помогла в реализации твоих желаний. Он мысленно поставил реакцию «сердце» на оба сообщения.

Сердечные благодарности героиням/героям истории

Превращение/обращение старых приморских дач: деревянные веранды, на крышах выжили петушки-флюгеры, круглые окна модерн распяты на два этажа. В царские времена пристроили корпусов, повернули к пляжу. С возвышенности, где жил санаторий, на берег пыльная дорожка и полуразрушенная лестница –– продолжение променада, пузатые балясины, для дам в кринолинах. По крупной гальке –– черноморский голыш, известный сувенир –– больно и тяжело ходить, но выпущенные на пляж дети, с тростями и на костылях, не замечали этого. Солнце нагревало дышащие комнаты через окна весь свой день, огибая по длинной дуге выставившийся в бухту угол суши.

Под крышей центрального корпуса выведено широко «Аэрарий». Нянечки катят высокие железные кровати на колесах, чтобы пациенты, раздетые до трусов, жарили свои червивые кости на солнце под скрипящим ветром, который дул здесь всегда, меняя только направление в разное время суток. Нянечки, потея в длинных одеждах, натягивали на безволосые, колючие головы слетающие панамы и поворачивали кровати за солнцем. Детей брали всевозрастных, держали иногда годами.

Укладывали в гипсовые чаши вроде лотков или поддонов, повторявших объемы тела, привязывали к обнимавшим, покатым емкостям. Под гипсом начинало чесаться. Зудела голова, где не было ни одной, самой замученной вши, потому что не было волос, а руки примотаны к наружному каркасу.

Дети менялись, привозили новых.

Ж-на родилась случайно. В обмен на бегство из голодного и смутного Петрограда в двадцать первом, когда оставаться там стало невыносимо. Младшая дочь фон Р-ов, банкиров, согрешила с красноармейцем, мордвином, и семья, собрав спешно что могли, перебралась с его помощью в Краснодар и родила девочку. Мордвина подстрелили в новой России. Бросив дочь на старшую С-ню, для всех навсегда тетю С-ню, спасительница семьи поселилась отдельно, но заходила подкормиться и взять денег. В обновленной революцией стране не прижилась и, ожидая чуда, в сорок третьем ушла с отступавшими немцами. Побег от советской власти не вполне удался: местечко, где остановились передохнуть, да так и остались, вошло в советскую оккупационную зону, а потом в состав новообразованного государства, социалистической Восточной Германии.

Ж-не после войны пришлось отвечать за родственников — сначала в лагере, потом на поселении. Возвращения ее ждала одна тетя С-ня.

Из образования у тети С-ни трехлетние курсы сестер милосердия. Добровольно на фронт в Первую мировую, и фотография. Молодые женщины на лужайке перед дворцом, широкое крыльцо и колонны. Белые длинные фартуки поверх платьев, белые платки. Первый ряд сидит, поджав колени. Посередине дама в белом простом платье и белой шляпке. На обороте подпись: «С-я (В-ская) и Любовь Дмитриевна (Менделеева), сестры милосердия Санкт-Петербургской Мариинской Общины Российского Общества Красного Креста».

Муж, белый офицер, В-ский, врач. Тетя С-ня с ним. В-ский умер, пока Ж-на воевала и сидела, докторский дом, где соглашался лечить красных, забрали. Тетя С-ня снова с чемоданом, как в новороссийском порту, откуда В-ский не уплыл в Турцию, отказавшись без нее, ему был положен один билет.

В санаторий ее приняли нянечкой, никак не сестрой. Дали комнату.

Ж-ну взяли сразу в сорок пятом, за «пособничество».

Первое, о чем подумала, –– физику завтра не сдавать.

Перед войной училась в техникуме, так и не окончила.

На войне ни у кого месячные не шли. Без тряпок, где тряпки доставать/стирать.

А в лагере мне все помогали, люди попадались добрые. Я и замуж вышла, чтобы дом, теплый, семейным разрешали строиться.

Политических освободили по амнистии, муж, по уголовной статье, остался. Ж-на с детьми поехала к тете С-не, больше некуда. В одной комнате вчетвером.

Дети Ж-ны помнят ветер. Не мороз, привыкли, а ветер на три дня, а если не стих, то еще три, и еще, и еще. Ветер резал глаза, затыкал нос и заставлял сцеплять зубы. Расшатывал, норовил сбить, не давал повернуться. Привезли и поставили на берегу, где за ветром ни людей, ни домов, над горами облачная борода, предвестник и спутник ветра, норд-ост выдувал из‑под сибирской одежды морозные зимы и белый свет.

Тонкий мыс, первое море, зимы напитались водой, а свет покрылся кристаллами.

Они родились в просторном срубе в лесу. Дом на поселении из двух комнат с сенками ставил отец. Брат с сестрой катались по комнатам на темно-зеленом трехколесном «Ветерке». Тренькал звонок, жесткое кожаное сиденье натирало ноги. Пол ровный, гладкий, не крашеный, доски широкие, вплотную. Половики у родителей. Как зайдешь, в одной стороне печь, за ней закуток кухонный, а в другой кровати детские и стол с двумя лавками, где едят. Окно. Во второй комнате с тремя окнами родительская кровать, еще стол, важный, под скатертью, и шкаф, до потолка, отцом собранный.

Тяжесть зимнего пальто стекает в песок, шаль, повязанная внахлест и обязательно с узлом на поясе, колет нос и щеки. Разгон –– и колесо наезжает на ножку стола или вшибается в стенку шкафа.

Свет. Яркий, со всем сразу: с морозом, с солнцем, с морем — на крыльце или в доме. То мальчик видит себя внизу, ниже подоконника, и свет сверху. То девочка на руках, отец держит ее, и свет в лицо.

Господин Надежденский проснулся раньше всех в городе. Первые лучи солнца коснулись его спутанных-запутанных серебряных волос. Чтобы расчесаться, господин Надежденский достает телефонный справочник. Закрыв глаза, водит толстым пальцем по открывшейся странице — имена и фамилии под его касанием переливаются бирюзой. Палец останавливается. Сухотерина Мария, уроженица города Королев, ныне проживающая в Москве в окрестностях метро «Новогиреево», оказалась в запутанной ситуации. Господин Надежденский надавливает на имя пальцем, его бирюза обращается в цвет лаванды. Прядь седых волос выпрямляется. Ситуация распутывается. Господин Надежденский продолжает листать страницы и водить пальцем по справочнику, бирюзовые имена и фамилии меняют цвета, волосы расчесываются. Господин Надежденский закрывает книгу.

Господин Надежденский, шаркая старыми зелеными тапочками, идет на маленькую кухню. Ставит на стол белую кастрюлю в цветочек и большие металлические ножницы. Из холодильника достает перевязанную бечевкой стопку писем. Господин Надежденский достает из каждого конверта письмо, проводит шершавой рукой по шершавой бумаге и нарезает слова в кастрюлю. <Вот бы…> < Как бы мне хотелось.> <Ах, если…> <Может быть, все-таки…> <Дай Бог…> Когда кастрюля наполнена, господин Надежденский ставит ее на плиту и заливает соленой водой из бутылки с подписью <Выжато из подушек>. Вскипятить, помешать, подсластить — завтрак готов.

Город тоже проснулся. Господин Надежденский, опираясь на деревянную трость, выходит на улицу. Прохожие бегут по своим делам. Господин Надежденский медленно шагает вдоль дорог, ищет машины, покрытые толстым слоем грязи. Уголки его глаз обрамляются гусиными лапками — у пешеходного перехода стоит черный «уазик», когда‑то бывший белым. Господин Надежденский достает из кармана тряпичные перчатки с синими вкрапинами на ладонях и рисует пальцем по грязи причудливые узоры. Все, что нужно прохожему, — зацепиться взглядом. Он не увидит в пересечении линий заложенного в рисунке блага, но обязательно его почувствует.

Господин Надежденский, чередуя грязные машины с косыми пыльными заборами, к вечеру добирается до противоположной окраины города. Он приходит на железнодорожную станцию и садится в первый вагон электрички. Ритмично постукивая тростью, господин Надежденский молча проходит между пассажирами, раскладывая на сиденья маленькие подписанные пакеты: «Ручка с ластиком. Стирает ошибки. 30 р.». Кто‑то не замечает господина Надежденского, кто‑то делает вид, что не замечает. Несколько пассажиров берут ручку и оставляют мелочь. Господин Надежденский выходит из электрички на своей станции. Прогуливается до дома через сквер, подслушивая диалоги прохожих. Добравшись до дома, господин Надежденский кладет трость у двери, обувает старые зеленые тапочки, ставит на плиту чайник и садится в стул. Чайник закипел, свисток истерично кричит и дымится. Господин Надежденский, обронив голову на грудь, умер.

На следующее утро господин Надежденский проснется раньше всех в городе.