«Где вы сейчас находитесь?» — с этого вопроса начал свое интервью с Пелевиным Станислав Гридасов еще в 2003 году. Немыслимым образом этот вопрос продолжает мучить людей и почти двадцать лет спустя. Удивительное дело: Виктор Пелевин — не только единственный из живущих русскоязычных писателей, физическое местоположение которого (а также актуальный внешний видДля обложки этого текста мы попросили нейросеть Midjourney вообразить, как мог бы выглядеть Пелевин. На самом деле, конечно, он выглядит совсем иначе — но, если честно, сложно найти менее интересный повод для обсуждения, чем внешность писателя, который сторонится камер. или, скажем, налоговый статус) реально волнует людей.
А еще это единственный писатель, объявление о выходе новой книги которого ежегодно попадает в новостные ленты. Даром что нет события более предсказуемого: последний раз новая книга Пелевина не появлялась на полках в 2012 году. Президентом тогда был Медведев, «Афиша» была бумажным журналом, а люди переживали по поводу такой невинной мелочи, как конец света по календарю майя, — в общем, считайте, прошлая жизнь. С тех пор ежегодная книга Пелевина — возможно, единственный островок настоящей стабильности в нестабильной жизни.
При этом даже нельзя сказать, что Пелевин — главный русскоязычный писатель. Для этого звания нужна какая‑то выстроенная иерархия, табель о рангах, за ступени в которой должны бороться таланты и поклонники. Тут другое: как заметил в 2018 году, когда роман Пелевина последний раз попал в шорт-лист премии НОС, Юрий Сапрыкин, его книги неинтересно сравнивать с книгами Ксении Букши или Анны Немзер, «Пелевина интересно сравнивать только с самим собой».
Так что Пелевин — это не какой‑то несменяемый царь, захвативший власть над русскоязычной литературой. Они давно существуют параллельно: есть литература, есть Пелевин, они изредка обмениваются символическими подколами, но в целом нет оснований ждать, что статус-кво поменяется в обозримом будущем.
Есть у Пелевина и еще одно важное и неизменное качество: он не тот. Причем не тот он уже давно: еще в 1999 году Александр Генис писал, что «Generation П» — его первая осечка», и с тех пор каждый год мы ритуально вздыхаем о том, как хорош был Виктор Олегович когда‑то и как исхудал теперь.
В какой‑то момент мне начало казаться, что это какой‑то обман памяти. Что, может быть, Пелевин всегда был невыдающимся автором, а фантомом, скроенным из читательской ностальгии в большей степени, чем из писательского мастерства. И тут мне пришло в голову перечитать «Омон Ра» — дебютный роман, который я не открывал со школьных времен. Буквально — именно по этому тексту я писал выпускное сочинение; так благодаря Виктору Олеговичу в моем аттестате появилась едва ли не единственная пятерка.
Это перечтение подарило мне два инсайта. Во-первых, я осознал, в какое свободное время я учился. Никому не приходило в голову ограждать детей от всего на свете: в книге, скажем, обнаружилась нецензурная лексика (еще бы, действие происходит в летном училище), которая ни меня, ни моих учителей не смущала. Но второй инсайт был куда важнее.
«Омон Ра» на поверку оказался неизмеримо лучше, чем я помнил. Это крошечный роман — всего полторы сотни страниц, и при том идеально скроенный: много ли вы знаете русскоязычных книг, в которых нет ни одной лишней страницы. «Омон Ра» замечательно написан — уже здесь видно, какой Пелевин тонкий стилист. Он пишет то смешно, то печально, а чаще всего — и смешно и печально разом. Именно в «Омоне» — самый эмоциональный пелевинский эпизод, история майора в отставке Ивана Трофимовича Попадьи, на пару с сыном изображающего для высокого руководства диких животных на охоте. Кто не плакал над смертью Марата Попадьи, у того нет сердца.
«Когда стемнело и вся компания ушла, договор был подписан, а Марат — мертв. Узкая струйка крови стекала из раскрытой его пасти на синий вечерний снег, а на шкуре мерцала в лунном свете повешенная начальником охоты Золотая звезда героя. Всю ночь лежал отец напротив мертвого сына, плача — и не стыдясь своих слез».
Это и есть главная сила Пелевина: не способность разложить реальность на десяток ключевых трендов, не дар объяснить все на свете через дзенские краны и Кастанеду, не умение найти на любой случай эпиграф из Леонарда Коэна — а простая человечность.
Пелевин обычно воспринимается как тролль, который глядит на все и на всех сквозь неизменные темные очки с презрительным сарказмом. Не то чтобы это совсем неправда: в прозе Виктора Олеговича все чаще случаются всполохи этой злой, даже злобной иронии — и обычно это как раз самые слабые эпизоды в его библиографии.
«Вы как раз принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой. Улавливаете, о чем я говорю? <…> В жизни человека, страны, культуры и так далее постоянно происходят метаморфозы. Иногда они растянуты во времени и незаметны, иногда принимают очень резкие формы — как сейчас. <…> Вы презираете те позы, которые время повелевает нам принять. И именно в этом причина вашей трагедии».
Это не разгромная рецензия на «Transhumanism.Inc», это цитата из романа «Чапаев и Пустота»: поскольку Пелевин — великий писатель, то даже лучшую отповедь самому себе написал он сам.
Но даже в последних романах Пелевина, зачастую населенных преимущественно одномерными болванчиками-архетипами, есть вспышки чистого чуда. Как Сасаки-сан, герой лучшей новеллы «Transhumanism.Inc» (не зря именно он стал главным героем куда более удачного «KGBT+»), он изготавливает вполне заурядные на вид куклы — но порой в эти куклы нисходят души древних воинов. Лисица-оборотень, анекдотический Чапаев, почти столь же анекдотический Толстой, насекомые, даже простой деревянный сарай — те персонажи, которых Пелевин одаряет своей нежностью, они оживают и становятся настоящими.
Как и лучшие из его старших коллег по ремеслу — Кинг, Сорокин, Исигуро, Этвуд — Пелевин в первую очередь гуманист, осознает он сам это или нет. Не знаю, презирает ли он человечество — а за что ж его не презирать, — но людей, кажется, вполне искренне любит. И вот это слово — «любовь» — ключевое. Все лучшие пассажи в прозе Пелевина — о любви. И одно из лучших определений любви, которое я знаю, тоже дал Пелевин в «Затворнике и Шестипалом». Позволю себе закончить текст этой цитатой.
— По-моему, я никогда ничего не любил, — перебил Шестипалый.
— Нет, с тобой это тоже случалось. Помнишь, как ты проревел полдня, думая о том, кто помахал тебе в ответ, когда нас сбрасывали со стены? Вот это и была любовь. Ты ведь не знаешь, почему он это сделал. Может, он считал, что издевается над тобой куда тоньше других. Мне лично кажется, что так оно и было. Так что ты вел себя очень глупо, но совершенно правильно. Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле этого смысла нет.
— Так что, любовь нас обманывает? Это что‑то вроде сна?
— Нет. Любовь — это что‑то вроде любви, а сон — это сон. Все, что ты делаешь, ты делаешь только из‑за любви. Иначе ты просто сидел бы на земле и выл от ужаса. Или отвращения.
— Но ведь многие делают то, что делают, совсем не из‑за любви.
— Брось. Они ничего не делают.
