Выцветшая фотография. На сцене московского кинотеатра «Художественный» Педро Альмодовар в желтом пиджаке и красном шарфе. Рядом его брат и продюсер Агустин, а также актеры Айтана Санчес Хихон (через 30 лет Альмодовар даст ей роль в «Параллельных матерях») и Хосе Луис Гомес (будущий Эрнесто Мартель в «Разомкнутых объятиях»). Двенадцатого ноября 1990 года в Москве открылся испанский кинотеатр — состав президиума отражает значимость момента. Эпохальное событие, первый «западный» кинотеатр. Именно в 1990 году Альмодовар впервые приехал в СССР и больше «в страну Эйзенштейна» не возвращался.
Кроме Альмодовара в Москву прибыл грузовик с бобинами кинокопий, вином, хамоном и прочими испанскими деликатесами. А также с бананами — испанского прокатчика Энрике Гонсалеса Мачо, решившего открыть в столице СССР настоящий испанский кинотеатр, потрясли очереди за бананами на заснеженных московских улицах:
С хамоном москвичи тогда еще не были знакомы, но и его было вдоволь.
Кинотеатр открылся Фестивалем испанского кино: 15 фильмов, на фасаде — портрет Сары Монтьель с гвоздикой в зубах. Гонсалес Мачо подошел к организации фестиваля с размахом — в испанской делегации было почти 40 человек, от кинематографистов до архитекторов кинотеатра Renoir, недавно открытого Гонсалесом Мачо в Мадриде. Педро Альмодовар в том самом желтом пиджаке произвел фурор на пресс-конференции:
— Я приехал сюда не проигрывать, как Наполеон, я приехал завоевать Россию.
С Энрике Гонсалесом Мачо мы познакомились на Московском кинофестивале 1984 года: студентка третьего курса филфака МГУ дебютировала в роли переводчика.
С одной стороны, я была племянницей его старого друга, зампреда «Совэкспортфильма» Евгения Бегинина, с другой стороны, «сопровождающие» в те годы особого доверия не вызывали.
На первом же ужине испанская делегация, бурно обсуждавшая историю СССР, обратила внимание на то, что переводчица Гонсалеса Мачо не только с интересом участвует в разговоре, но и записывает что‑то в тетрадь, лежащую на коленях. Явно «агент в погонах», американское кино не лжет.
Когда же за десертом я показала конспект соседу по столу, уточняя значение незнакомых испанских слов, с делегацией случилась истерика.
Тот ужин явился «началом прекрасной дружбы», цитируя «Касабланку» — любимый фильм Энрике Гонсалеса Мачо. Вскоре он стал завсегдатаем диссидентских квартирников и рок-концертов, первым купил фильмы Германа и Абуладзе, а прокат в Испании советских фильмов, в организации которого я принимала живейшее участие, заложил фундамент испанской киноимперии Renoir и Alta Films. Естественно, делегацию фестиваля в «Художественном» сопровождали не официальные гиды «Интуриста», а веселая компания выпускников филфака МГУ. Кремль и Большой театр в программе присутствовали, но больше всего испанцам запомнились прогулки по московским крышам, визит в мастерскую Ильи Кабакова и музей-квартиру Эйзенштейна к Науму Клейману. А также вечерняя экскурсия по уже закрытому Новодевичьему кладбищу (уговорить охранников в те годы было несложно), где Хосе Луис Гомес в слезах опустился на колени перед неким гранитным медиком, чем‑то похожим на Чехова. Пришлось изменить маршрут, чтобы скорее добраться до места упокоения «божества». Там Гомес продолжил рыдать у надгробия-часовенки от переполнявших его чувств.
«Доктора Чехова» вспоминали не раз, когда я гостила в доме Хосе Луиса в Мадриде. Возвращаясь в эпоху бурной юности под утро, я находила на тумбочке записки — «Тебе звонили… (далее шло перечисление имен и номеров)» и подпись «Твой телефонист Хосе Луис Гомес». О, belle époque до изобретения мобильных. Так что меня с Эрнесто Мартелем из «Разомкнутых объятий» связывают самые трогательные воспоминания, в отличие от героини Пенелопы Крус: ей не повезло.
Несколько прогулок по Москве мы совершили вместе с Педро Альмодоваром. Обычно он держался особняком, почти не снимал черные очки, но вне фестивальной толпы сразу преображался: шутил, был готов часами бродить по улицам, изумлялся сюрреалистическому скрещению старого города и советской столицы.
Идея не воплотилась, хорошо бы напомнить.
Апофеозом параллельной программы фестиваля (наряду с «корридой» на Красной площади и «Лебединым озером» в холле гостиницы «Россия» в исполнении жовиального толстяка Антонио Мерсеро, который вскоре обретет мировую славу, сняв сериал «Дежурная аптека») стал заключительный ужин в «Славянском базаре».
В центральном «фешенебельном» зале был накрыт стол, но неожиданно гостей пришло почти 60, присоединились московские испанцы и русские друзья. Стульев, как сообщил метрдотель, в резерве не осталось. Пока мы толпились у входа, решая непростую задачку по комбинаторике, из расположенных за закрытыми дверями частных кабинетов (там гуляли свадьбы) периодически выбегали — или, точнее, выпадали — поющие или кричащие гости. Работники «Славянского базара» умело препровождали их обратно за дверь. Эти сцены так напоминали фильм «Солярис» и борьбу героев с порождениями собственного подсознания, что вскоре вся фестивальная компания сотрясалась от хохота. Миг спокойствия — и из‑за двери выскакивал очередной «персонаж Тарковского».
Ушлый официант посоветовал арендовать стулья у работников ресторана. Эта идея опять развеселила испанцев, и Альмодовар, потрясая толстой пачкой красных десятирублевок, обмененных на доллары у официанта-советчика, решил составить мне компанию. Сначала удалось выторговать пару стульев у гардеробщиков по десять рублей за штуку (одна из альмодоваровских десятирублевок из той самой пачки сохранилась в моей коллекции).
Еще десяток стульев мы достали на кухне и в подсобках (по той же цене) — и перешли к свадьбам. В угаре праздничного застолья советский народ был готов отдать что угодно и совершенно бесплатно. Удалось рассадить всех. Официанты вынесли блюда с икрой и ледяные бутылки, но тут на эстраде заиграл оркестр à la russe. Вдохновленный рассказом о романе «Двенадцать стульев» и своей «ролью из русской литературы», Педро выскочил на сцену, отобрал у музыканта («красавчика») балалайку и исполнил номер на бис в лучших традициях группы «Альмодовар и МакНамара»…
Рerestroika, эпоха тотальных перемен. В кинотеатрах торговали мебелью. Испанский «Художественный» сиял афишами, на премьеры приезжали Антонио Бандерас и Виктория Абриль, а на ретроспективы классиков выстраивались такие очереди, что Гонсалес Мачо торжествовал:
— Я победил бананы!
Тогда в «Художественном» и обосновалось казино. Гонсалес Мачо в Россию больше не возвращался и переключился на прокат американского инди, европейского артхауса, фильмов латиноамериканских и испанских режиссеров. Став ведущим прокатчиком в Испании, он получил национальную премию за заслуги в кинематографе: первый случай в истории, когда эта премия вручалась не актеру и не режиссеру, а технику. В 2011 году он был избран президентом Киноакадемии Испании. Завсегдатаи его кинотеатров Renoir — не только король Испании Филипп VI, королева Летисия и инфанты, но и Педро Альмодовар.
В «Джульетте», 20-м фильме Альмодовара, счастье влюбленных героев показано одной короткой сценой — они обнимаются в очереди в Renoir. Для мадридца эмоция кадра и аура места считываются сразу.
В Renoir Princesa до сих пор висят старые афиши: «Мой друг Иван Лапшин», «Покаяние», «Прощание с Матерой», «Москва слезам не верит». Вспоминает ли Альмодовар о стульях из «Славянского базара», заходя в любимый кинотеатр?
Издательство
