— Этот роман для вас уже пятый по счету. Как вы пришли к его написанию?
— Довольно сложный вопрос! Этот роман в значительной степени относится к истории моей семьи, но это не совсем та история, которую я «получила в наследство». Сюжет романа сложился скорее вокруг молчания, окружавшего семейную историю: я знала, что моя семья прошла некоторый миграционный путь и приехала во Францию, когда мой отец был еще ребенком. Я со своей стороны очень долго полагала, что узнавание этой части семейной истории должно обязательно происходить через диалог внутри семьи. То есть моя связь с Алжиром могла бы проходить через моего отца или бабушку, но в наших семейных разговорах внутри этой темы совершенно не касались.
— И все же как вам удалось прийти к разговору о теме миграции?
— Годам к двадцати я пришла к выводу, что от семьи я семейной истории не узнаю, поэтому мне пришлось искать другие источники… Я начала смотреть фильмы, изучать алжирских авторов, читать труды историков и социологов, разглядывать картины художников… Очевидно, год за годом знания накапливались, и однажды я подумала: а вот и история, которую необходимо написать! Но изначально я планировала писать такой роман позже, когда стану более зрелой писательницей, более опытным автором.
И если все случилось раньше, то главным образом потому, что я нашла, как мне кажется, интересную форму, способ, который позволил бы рассказать о траекториях миграции.
Однажды мне встретились слова антрополога Николя Лапьера, который сказал: «Мы должны рассказывать историю миграции так же, как рассказываем историю Одиссея, показывая не страх или сострадание, а восхищение силой и находчивостью, которые требуются для перемены страны, перехода от одной системы кодов к другой»… Такая формулировка очень меня зацепила. Я подумала: а что, если это не просто тема переезда из Алжира во Францию, а поиск новой формы? Как лично я могу изменить призму мышления, через которую мы, жители Запада, воспринимаем эти темы? Именно так и родилась книга.
— Заголовок «Искусство терять» настраивает на несколько грустный лад. Можно ли назвать эту книгу грустной?
— Нет, я так не думаю. Эта книга — чувствительная, она полна многочисленных историй о насилии, изгнании, смерти… Но это не печальная история, поскольку моя идея была в том, чтобы рассказать о миграции, не превращая ее в поток страданий. Я хотела показать, что на другой стороне Средиземного моря есть жизнь со своими радостями, своим ритмом, своим языком… Эти люди не бежали от катастрофической ситуации, от страданий. Было что‑то такое, что существовало само в себе — чудесный, глубокий, прекрасный мир, — но война полностью нарушила прежний порядок вещей.
— Главные герои — кто они?
— Наима, «эмигрантка» в третьем поколении, ничего не знает о своем прошлом, потому что ей никто о нем не говорил. Али, ее дед, разбогатевший на оливковой плантации и ставший харки (военнослужащие из местных формирований алжирских мусульман, участвовавшие в Алжирской войне на стороне Франции. – Прим. ред.), уходит из жизни, прежде чем они смогут поговорить. До тех пор пока Наима не отправится в путешествие в Алжир, она мало что знает о своей семье и о своей исторической родине.
Мне очень нравится сцена во второй части, где Али заходит в бар, а официант отказывается его обслуживать и вызывает полицию. На место прибывает полицейский, и тут выясняется, что он сражался на той же войне… Поэтому, вместо того чтобы задержать Али и выгнать его из бара, он угощает его пивом, и они делятся друг с другом историями своих подвигов.
— Вам приходилось расспрашивать ваших близких, чтобы собрать материал для романа?
— Абсолютно нет. Это один из принципов, которые я сразу установила для себя. Я решила, что не имею права принуждать к разговору близких, которым явно нелегко говорить об этом. Но из семейной истории в текст вошли небольшие фрагменты, какие‑то личные рассказы, которые я слышала с детства, — я решила сделать их опорными моментами романа и смогла сочетать их с художественными деталями, чтобы все связалось в одну историю.
Во многом я полагалась на свидетельства очевидцев, особенно на работы социолога Абдельмалека Саяда, например, которые дали мне доступ к куда более сложным историям, рассказанным более грубыми словами, чем слова моих близких. Я провела довольно объемное исследование и собрала так много разных обрывков историй, что казалось, эта книга будет готова лет через десять, но я написала ее буквально за полтора года.
— Что было для вас самым трудным при создании этого текста?
— В каждой из трех частей были свои сложности. В первой части — очарование кабильских гор в 50-х годах: вселенная была новой для меня, я наслаждалась возможностью использовать непривычные слова и образы. Но я часто сталкивалась с вопросом достоверности — писала предложение, а затем думала: не уверена, что этот предмет действительно может быть в комнате!
И, напротив, в третьей части были очень понятные, знакомые мне моменты, и сложно было сохранять к ним интерес. Было трудно показать, что Наима мне симпатична ровно так же, как и Али, сделать ее интересной героиней.
Во второй части было больше всего историй и больше всего семейных биографических материалов — это время юности моих родителей. Эти истории я знала с детства, и здесь гораздо сильнее чувствовалось, как вымышленные детали каждый раз немного противоречат «реальным» рассказам в моей памяти… И здесь у меня возникал вопрос о том, справедливо ли добавлять к моим родителям полностью придуманные фрагменты, а также вполне реальных персонажей, которых они смогли бы узнать.
— К какому личному выводу вы пришли, написав эту книгу?
— Мое отношение к Алжиру сейчас совсем другое. Должна ли я считать его своей страной или просто родиной моего отца? Каковы мои отношения со страной, на землю которой никто из членов моей семьи не ступал с 1962 года? Наконец, начав писать об этой стране, я создала эту связь. Помимо семейных отношений со страной я изучала историю и социологию Алжира, использовала обе свои поездки туда, чтобы написать роман… Я создала персонажей, очень похожих на людей, с которыми я познакомилась в путешествии, потратила два года на исследования и написание. Помимо семейной истории меня и Алжир теперь связывает история написания романа.
Этот опыт изменил и мое отношение к слову «харки» (в современном Алжире термин «харки» часто несёт ярко выраженную отрицательную коннотацию для обозначения коллаборанта и предателя. — Прим. ред.), которое было словом стыда или оскорбления. Я не знала, что с ним делать, когда оно упоминалось в контексте семейной истории, и в конце концов написала книгу, которая позволила мне использовать это слово, избавив его от избыточных смыслов. Кроме того, написав книгу, я поняла, что продвинулась в писательском мастерстве. С пятью романами за плечами я отношусь к своим рабочим инструментам куда проще и гибче.
— Прошло уже пять лет с тех пор, как книга появилась во Франции. С тех пор вы, должно быть, встречали самые разные реакции от читателей и общественности. Как вы реагируете на споры вокруг вашей темы?
— Правда в том, что тема все еще остается чувствительной и травматичной. Каждый раз, когда я искала в интернете информацию о войне в Алжире, я читала комментарии и видела, как моментально вспыхивают споры… То, что я смогла опубликовать эту книгу и не подвергнуться жестоким нападкам, меня удивило. Я ожидала, что меня прижмут к стенке, ведь для многих фикшен — это не что иное как выбор точки зрения. Если я скажу, что война в Алжире, колонизация — это явления определенного порядка для Али, то это не значит, что не существует других персонажей с другим опытом. И это звучит куда менее претенциозно, чем если бы я навязывала правду, выступая с речами о том, что колонизация — это преступление против человечества.
Например, когда я поехала в Норвегию с презентацией, на встречу со мной пришли сомалийцы, которые рассказали мне об истории Сомали, которую я плохо знаю, как и то, что в Норвегии много людей сомалийского происхождения. Но поскольку эта часть населения никогда не была представлена в художественной литературе, читательницы, которых я там встретила, рассказывали, что хотят сделать нечто подобное, собственный авторский проект. Так что я замечаю и в других странах готовность рассказывать о миграционных траекториях.
— Тема возвращения исторической памяти в литературе в последнее время очень актуальна и в России — такие тексты часто становятся бестселлерами…
— Что любопытно, когда я отправила мой текст в издательство, мне сразу же сказали: это настолько слишком французская история, что переводов на другие языки ждать не стоит, ведь это наша внутренняя рана!
Во Франции сейчас всплеск литературы о бывшей колониальной империи — появляются новые авторы, приехавшие из бывших колоний, те, кто пишет художественные книги о миграции. Я вижу и новое отношение к этим книгам, которое заключается в том, чтобы понять — это не просто истории, написанные кем‑то с магрибской или африканской фамилией, не просто личные свидетельства. Постепенно мы начинаем признавать право на существование художественной литературы и на эту тему: с персонажами, сильными сюжетными линиями, способными заинтересовать широкого читателя, а не просто оставаться внутри сообщества ценителей исторической памяти. Хотя некоторая застенчивость издательского мира здесь все еще заметна.