Токсичность — это норма? Полина Колозариди — о будущем цифрового этикета

Нормы появляются вместе с формированием социальных групп и определением их границ. В том числе благодаря им люди, которые хотят стать частью группы, могут понять, как она устроена и какие там существуют правила. Например, правила цифрового этикета поддерживают идею о том, что некоторые нормы отличают человека вежливого и цивилизованного от чужого. Иногда у них есть и внешнее обрамление, если говорить, например, о корпоративной этике. А иногда мы в состоянии распознать их самостоятельно — допустим, обратить внимание на то, как кладут столовые приборы в ресторане, и делать так же.

В случае с социальными медиа распознавание норм происходит в процессе общения — когда человек из одной социальной группы попадает в другую с помощью интернета.

Для людей с разными ценностями нужны сообщества и соцсети со своими правилами и фильтрами. Где‑то будет запрещена любая дискриминация, а где‑то люди будут общаться исключительно с витиеватыми оскорблениями и матом. Возьмем «ВКонтакте»: там есть группы, где твердо соблюдаются правила — нельзя проявлять мизогинию, сексизм и прочие виды дискриминации. А есть, например, сообщество «ДТП и ЧП Санкт-Петербург», где друг с другом общаются исключительно агрессивно — как подписчики ругаются на дорогах, так делают это и в интернете. Аналогично существуют чаты в телеграме или комнаты в клабхаусе со своими нормами: «Мы без политики», «Мы не обсуждаем полицию» и т. д. Это прописанные правила, за несоблюдение которых вас ждет бан.

Таким образом, понятие токсичности не противоположно норме. Все сильно зависит от круга общения. Есть подросток, который вырос в обеспеченной семье, ходил в такую же обеспеченную школу с такими же обеспеченными одноклассниками. А есть его сверстник, который вырос в небольшом городке, где времяпрепровождение может сильно отличаться от того, как устроена столичная жизнь интеллигентного юноши. Одинаковое ли у них понимание токсичности? Наверное, нет: то, что одному кажется вежливой корректностью, для другого окажется претенциозным нравоучением.

Вопрос в том, как людям определить, что они вышли из круга, где одно определение токсичности, в другой? Вероятно, решить его предстоит и пользователям, и дизайнерам, и разработчикам приложений. Может быть, о правилах сообщества нам будет сообщать элемент интерфейса — как, например, в барах пишут: «Мы не приветствуем гомофобию, расизм или сексизм». Возможно, для социальных медиа будут такие же стикеры, как на двери, на которых говорилось бы, что допустимо, а что нет.

Разнообразный функционал соцсетей многие исследователи уже сегодня объясняют с помощью понятия «полимедиа». Этот термин используют, чтобы описать ситуацию, в которой люди подбирают разные цифровые платформы под разные нужды. Его предложили исследователи и антропологи из Англии Дэниел Миллер и Мирка Мадиану, которые утверждают, что не медиа влияют на пользователей, а наоборот — пользователи влияют на то, как используются онлайн-сервисы, подстраивают их под себя.

Например, если нужно обсудить щекотливую или сложную тему, в некоторых случаях люди предпочтут делать это письменно или даже в отдельном чате. В некоторых случаях они будут разговаривать по видеосвязи, а иногда и вовсе решат, что это «не телефонный разговор» — то есть, лучше обсудить все лично. Или же говорят: «Зум — это очень рабочая штука, давай по скайпу». Таким образом пользователи выбирают наиболее уместную для их разговора площадку и наделяют социальным смыслом те платформы, которые используют.

У Марка Цукерберга была такая идея фикс о том, что у человека должна быть одна идентичность в интернете, как пишет Йосе ван Дейк, one identity, которая отображается в фейсбуке и в других принадлежащих ему сервисах. Но мне кажется, в будущем не получится сделать единую платформу для всех-всех уже потому, что исторически этих платформ было много и это разнообразие до сих пор сохраняется. Люди не любят оставлять свои старые соцсети — они продолжают пользоваться LiveJournal, «Одноклассниками», «ВКонтакте». Даже если больше всего времени проводят уже в телеграме, то слушают музыку в «ВКонтакте», или хранят фотографии в LiveJournal, или используют «Одноклассники», чтобы поддерживать связь с несколькими родственниками.

Во многих странах есть национальные соцмедиа: «ВКонтакте» до сих пор самая популярная соцсеть в России, в Китае много своих сервисов, а вот из американских работают далеко не все, в некоторых странах Африки люди и вовсе общаются через банковские приложения. Пользователи стараются не держать всех знакомых в одной соцсети. Например, к подросткам родители добавляются в «ВКонтакте», и они уходят, скажем, в тикток. Поэтому я думаю, что мечта Цукерберга никогда не сбудется.

Как мы уже выяснили, нет какого‑то одного цифрового «я» — пользователи потихоньку разыгрывают разные социальные роли на разных площадках, при этом они не хотят, чтобы их жизнь была полностью публичной. Интернет — это приватно-публичная штука. У кого‑то есть работа, о которой он предпочитает не рассказывать: у него будет официальная страница в фейсбуке, а в закрытом инстаграме — котики и кулинария.

В то же время сегодня почти любого человека можно прогуглить, чтобы принять решение о том, взять его на работу или нет, и все больше мы слышим об историях, когда, например, учительницу увидели в купальнике и уволили. В книге социологини Дэны Бойд «Все сложно. Жизнь подростков в социальных сетях» описан случай, когда в соцсетях проверяют абитуриентов — после вступительных экзаменов изучают профиль, выясняя, не состоит ли кто‑то в подозрительных для комиссии группах. Конечно, люди, которые управляют чем‑то, ищут сотрудников, поддерживают коллектив или ведут проект, заинтересованы в том, чтобы в соцсетях у людей было как можно больше информации. В то же время сами пользователи сопротивляются, и кто победит — мы не знаем.

На многих площадках, особенно в инстаграме, пестуется идея личного бренда — когда человек представляет свой образ жизни и себя как бренд, — и для пользователей соцсетей этот язык самобрендинга становится базовым. Интересно, насколько сохранится эта тенденция. Все дело в противоречии: как в таких условиях оставить себе ту часть жизни, которую ты не продаешь? На самом деле люди не всегда хотят превращать себя в товар — они, скорее, хотят влиять на других и одновременно быть индивидуально активными. В такой ситуации рыночный язык — не единственный подходящий, ведь можно посмотреть на личный аккаунт как на художественный проект, политическое высказывание или общественно полезное дело.

Тенденция на новую искренность существует не первый день, ее корни уходят в 60-е годы XX века. Это динамичный процесс, где противоположности — искренность и представление лучшей версии себя — порождают друг друга, а потом меняются местами. Искренность стоит отличать от аутентичности. Аутентичность — это скорее достоверность, близость к оригиналу. Ведь человек может быть очень аутентичным в своей неискренности, театральности. Именно аутентичность считают важной чертой блогинга. Изначально концепция инстаграма была про это: выкладывать моментальные фото повседневности без особой обработки.

Но аутентичность сегодня может пониматься по-другому — как раз в духе искренности, честности. Девушка-блогер теперь показывает свои подмышки или шрамы — то, что было приватно и закрыто, теперь проникает в публичное поле, потому что меняется не только интернет-общение, но и сами общественные нормы. Становится прилично говорить о том, о чем раньше молчали. Но я бы сказала, что это скорее связано с изменением понятия о публичности и приличности.

А там, где появляются новые нормы и правила с небритыми подмышками и фотографиями целлюлита, всегда рождаются и новые контрдвижения. Например, множество масок в том же инстаграме и автоматическое выравнивание тона кожи лица в зуме. В этом смысле интернет вмещает все.

Мода на искренность, на мой взгляд, сохранится надолго, потому что тренд зародился совсем недавно. Его продолжительность будет зависеть от внешнего контекста: от того, долго ли продлится пандемия, сильно ли мы уйдем в онлайн, будут ли какие‑то международные конфликты или другие крупные потрясения.