— Майя, расскажите про себя: как вы попали в стрит-арт, как стали курировать проекты уличного искусства?
— Я классический искусствовед, воспитанный на Дюрере и Рембрандте, и мне сейчас этот мой путь в стрит-арт кажется безумным. Так получилось, что я начала работать в галерее современного искусства, возглавляла ее на протяжении трех лет. Постепенно я познакомилась с гигантским количеством современных авторов, начала курировать их проекты. Началось увлекательное путешествие в этот мир. За время общения, узнавания современного искусства мне пришлось полностью поменять восприятие, у меня фокус полностью сменился, я погрузилась в контекст. Это был безумно интересный путь, и я рада, что его прошла. Если сравнивать с классическим искусством, то это кардинально другой опыт: находиться здесь и сейчас с живым художником, общаться с ним, исследовать его — все это расширяет границы познания и даже чувственные границы.
Таким образом, взаимодействие с уличным искусством неизбежно. В какой‑то момент меня судьба свела с Никитой Nomerz (художник, организатор фестиваля «Место». — Прим. ред.), мы с ним стали работать над рядом проектов. Потом я очнулась куратором фестиваля стрит-арта «Место» — и вот уже много лет занимаюсь уличным искусством.
— Считается, что между Нижним Новгородом и Екатеринбургом есть негласная борьба за звание столицы стрит-арта. Как это выглядит изнутри?
— Есть штамп, который очень любят использовать СМИ. Вот это «столица стрит-арта» — то это Екатеринбург, то Нижний Новгород. В СМИ, между нами, как будто постоянно идет какая‑то борьба. На самом деле мы как комьюнити, как художники, как кураторы за этот статус не боремся, и он нам кажется достаточно абсурдным.
И в Екатеринбурге, и в Нижнем Новгороде огромное количество уличных художников, которые круглогодично работают на улице.
Так получилось, что у нас совершенно разный стрит-арт. Нижний Новгород — это древний город, ему уже в этом году 800 лет. И это определенная застройка; художники всегда работают с историческим контекстом. Екатеринбург — уральский город, у него своя специфика, например много текстового стрит-арта, шрифтового. Мы очень разные, но постоянно коллаборируем. У нас в пятый раз проходит фестиваль «Место», у них в четвертый раз пройдет фестиваль «Карт-бланш». Уличные художники рисуют на «Месте», потом едут на «Карт-бланш», потом весь «Карт-бланш» приезжает к нам. Это бесконечный круговорот стрит-арта между Екатеринбургом и Нижним Новгородом. Мы не боремся, мы друг к другу очень хорошо относимся.
— Обычно стрит-арт воспринимается как искусство протеста, рисунки уличных художников закрашивают, их самих нередко преследуют. А в Нижнем Новгороде сложилась удивительная ситуация — власти не борются с движением уличных художников. Но ее попытка возглавить и контролировать — может быть, это еще хуже для стрит-арта?
— В Нижнем Новгороде стрит-арт развивался с конца восьмидесятых годов — сначала в форме граффити, хип-хопа — то есть история уличного искусства достаточно длительная. За это время и горожане, и правительство города прошли долгий путь от отрицания, гнева и закончили принятием. Они уже не борются с уличным искусством; исключение — только острые политические рисунки, у нас очень много социального стрит-арта.
Допустим, у нас в прошлом году проходило празднование 75-летия победы, и в городе прошла акция от городских властей — нарисовать на городских будках 75 портретов ветеранов. И воплощение замысла было очень плохого качества — рисовали непрофессиональные начинающие художники, — и эстетически это получилось слабо. Есть и положительные моменты в поддержке властей. В позапрошлом году мы собирали деньги на фестиваль через фандрайзинг, просили вложиться местных бизнесменов, рестораторов. А два последних фестиваля прошли еще и при грантовой поддержке АНО «Центр 800», нам удалось привести больше художников, чем прежде.
— То, что вы получили грант, накладывает на вас какие‑то дополнительные обязательства, ограничивает вашу творческую независимость?
— У нас нет ТЗ от города, что мы рисуем только ветеранов или в определенном колорите.
Все происходит таким образом: есть заявка от художника, его рисунок в авторском стиле на свободную тему. Мы для него подбираем место — стенки, объекты — и потом согласовываем эти объекты. Это очень длительная процедура, согласование проходит в несколько этапов: с городом, администрацией, департаментами архитектуры, культуры, собственниками дома, если речь идет про большие девятиэтажные муралы.
— Это всегда получается?
— Были объекты, которые не удалось согласовать с собственниками. Было здание бизнес-центра, которое находится в собственности одного человека. Мы приходим к нему с эскизом, а он говорит: «Тут как‑то темновато, и тема нехорошая, давайте лучше нарисуем цветочки и изменим колорит». Мы пытаемся объяснить ему, что это за автор, почему он выбрал именно такое художественное решение. Но бывает, что достучаться невозможно даже усилиями всей команды фестиваля и нужно искать другой объект.
Так было с работой Димы Каштальяна, там был безобидный сюжет — ваза, из которой вылезают мифические герои. Дима — сказочный художник, и персонажи были выполнены в его авторском стиле. И вот собственнику здания просто не понравился этот стиль. Мы решили, что проще найти другой объект под этот эскиз, чем что‑то доказать. Но это его проигрыш в этом случае.
— Согласование работ не противоречит сути стрит-арта?
— Каждый раз, когда художники приезжают к нам на фестиваль, у них есть основной согласованный объект — какой‑нибудь длинный фасад. Но после этой основной работы всегда остается краска, и по дороге на объект ни один художник не удержится от того, чтобы быстро не нарисовать на стене «подпольную» работу. После каждого фестиваля в каталоге кроме «официальных» появляется несколько десятков работ, рожденных стихийно. Авторы не теряют время, объединяются в группы и выходят в город. Этот процесс нельзя спрогнозировать и проконтролировать.
— С одной стороны, вы обязаны согласовывать каждый объект стрит-арта, с другой — поддерживаете социальное независимое высказывание художника. Как вы это сочетаете?
— Мы маневрируем. В прошлом году власти согласовали работу Ильи Мозги про кредиты, которые люди взяли во время пандемии, про то, как отсутствующая поддержка правительства сказалась на обществе. Эту работу удалось продавить.
А иногда приходится маневрировать — на этапе согласования, на эскизе убрать что‑то спорное, что может вызвать вопросы. Никто же не исключает возможности фристайла у художника в какой‑то момент. Уличное искусство живое, импровизационное. Работы меняются со временем, в них что‑то могут добавлять, менять их.
Вот у Никиты Nomerz есть работа «Хрустальная ваза» на улице Грузинской — она о хрупкости стрит-арта, о его зависимости от обстоятельств. Через время на этой работе появилась синяя надпись другого художника: «Я этого не понял». Потом Никита восстановил работу и там появилась другая надпись: «Устал». Потом ребята из другой художественной группы добавили трещины на эту вазу. И у нас много работ, в которых художники начинают общаться между собой, ведут художественный диалог.
— И все-таки стрит-арт — это довольно агрессивное вторжение в городской ландшафт. Легко понять, что современное искусство на исторических фасадах может вызывать отторжение.
— Наш фестиваль называется «Место» не просто так. Художники работают с городом, с контекстом, они вписывают свой колорит, форму в ландшафт. Мы не просто так бахнули рисунок на стену, не подумав. Каждая работа всегда стилистически и сюжетно привязана к местности.
Сейчас многие работы мы уводим на периферию. Центр города захвачен уличным искусством — тут каждые три минуты спотыкаешься о какой‑то стрит-арт-объект. Мы выходим из центра в другие районы, в панельную серую периферию, разбавленную «Пятерочками» и остановками. Когда мы размещаем там объекты, микрорайоны становятся другими, и жители за это благодарны. Мы не агрессивно вторгаемся в пространство, мы общаемся с жителями, объясняем им замысел, рассказываем о художнике. Во время того, как создается объект, соседи начинают знакомиться между собой, коммуницировать. Там уже такие истории трогательные получаются, когда за время росписи фасада их дома жители подружились между собой. У нас даже была история — не на нашем фестивале — когда люди устроили масштабное чаепитие во дворе: жители пятиэтажки выставили столы во двор и позвали художников, пили с ними чай, благодарили.
— Ну это все позитивные примеры. А как вы работаете с возражениями, когда какая‑нибудь бабушка или старожил, которому дорог именно этот внешний вид его двора, его улицы, не хочет ни за что перемен?
— Такое бывает, мнения у всех разные. Большинство людей рады и благодарят, но всегда есть злобный пенсионер, которому ничего не нравится. Или тетка в администрации, которая про рисунок с детьми говорит: «Что угодно, но только не это». Всем нравиться невозможно. Мы стараемся, чтобы большинству нравилось.
— Случается, что работа художника портит внешний вид здания?
— Подтвердить это — значит признать рабочую ошибку. Но мое личное мнение — такая работа есть. Мне не нравится один художник, и он сделал объект, который эстетически выглядит не очень хорошо. При этом он нравится жителям, другим организаторам фестиваля. Опять же — сколько людей, столько и мнений. Мы делаем фестиваль для огромной массы людей, и художники работают в разных стилях, разных колоритах. Это художники, которые ведут выставочную деятельность, рисуют не только на улицах, но и классические работы. В этом году у нас на фестивале участвует Покрас Лампас и Дима Аске — оба очень востребованные художники. Мы все друг друга знаем, видим работы в интернете, следим за новинками. Сейчас за соседним столиком сидят два художника — один из Красноярска, другой из Новороссийска: юг и север России. Фестиваль объединяет всех.
— Сколько нужно денег, чтобы провести фестиваль стрит-арта?
— Объекты все разные, у всех свои технические особенности. Так что мы исходим из бюджета. Львиная доля всех трат приходится на аренду вышек, с которых рисуют художники. По городу у нас сейчас запланировано сделать 40 объектов, из них 20 объектов нужно делать с вышек — это практически круглосуточная работа на вышках. И аренда этих вышек очень дорого стоит. Несколько миллионов уходит на нее. Следующая графа затрат — это краска. Представьте, сколько нужно аэрозоля, фасадной краски. Еще проживание и питание авторам, проезд — стараемся создать комфортные условия художникам. Кормим волонтеров — их сотня на фестивале. Это огромные расходы.
В этом году бюджет фестиваля (мы прозрачны и официально это говорим): мы делаем 40 объектов с 60 художниками, на это мы выиграли грант на 4,5 миллиона рублей. По сравнению с другими фестивалями это очень мало. Мы знаем такие места, где один день стоит в разы больше, чем весь наш фестиваль.
— Что самое сложное в организации фестиваля стрит-арта?
— Очень сложно поддерживать жизненный комфорт. На время фестиваля питание и сон уходят, обычная жизнь полностью рушится. Когда это заканчивается, мы потихоньку отсыпаемся, ходим на визиты к психотерапевту и плавно восстанавливаемся.
Я лично ненавижу гугл-таблицы, просто терпеть не могу. А во время фестиваля это необходимая составляющая. Там графики заездов, отъездов, время приезда вышек, трансфер, расписание. У меня на них какие‑то триггеры, и я в бешеном ритме в последний день фестиваля бешено выпиливаюсь из этих таблиц, чтобы ничего о них не напоминало.
В этом году фестиваль увеличился в два раза, при этом число организаторов остался прежним — нас всего шесть человек. Мы прошли определенный этап, когда набирались мужества.
Но при всей этой нагрузке мы испытываем огромное удовольствие от возможности общаться с художниками, видеть радостных жителей, вести экскурсии и видеть счастливых людей. Мы действительно меняем город. Каждый человек, который проходит мимо объекта, может о чем‑то задуматься, что‑то внутри у него может перевернуться. Это безумно мотивирует и закрывает все сложности. Мы пропагандируем наш город. Мы никуда не уехали из него, не переехали в столицу.
— Какой объект стрит-арта из последних вас поразил?
— Недавно меня поразила одна очень тонкая, красивая работа художника из Беларуси. Она была сделана очень давно, но опубликована недавно. Там, на огромных коммерческих фасадах, изображены девушка и парень в народных одеждах, в венках. И художник аккуратно вплел в их головные уборы терновый венок [из колючей проволоки]. Мне нравится, когда стрит-арт может о чем‑то сказать.
В мировых практиках много потрясающих работ. Я каждый день общаюсь с уличными художниками и вижу, как они иначе воспринимают наш мир, как удивительно устроены их мозги; наблюдать это очень ценно.
— И последний вопрос: смогли вы для себя ответить на вопрос, почему именно в вашем городе уличная культура достигла такого развития?
— Наш город долгое время был в плохом состоянии, на улицах была разруха, дома ветшали. У нас «Жмурки» снимались — это само по себе о многом говорит. И уличные художники стали на это реагировать, выходить на улицы, высказываться с помощью своих произведений. Кто‑то украшал разрушенный город своими работами. Кто‑то выражал свои мысли. Художники тоньше чувствуют реальность и более остро реагируют на все. А уличное искусство — это всегда диалог: с жителями, с властями, с городом. И состояние города во многом повлияло в то время на развитие уличного искусства.
Уличное искусство — не просто картинка на фасаде, мимо которой вы прошли. Это целая культура, это международное движение со своими традициями и истоками, школами и направлениями. Стрит-арт зависим от природных обстоятельств, вандалов и многих других факторов. Эти объекты быстро уничтожаются. Художники умирают. Наша задача — поймать, зафиксировать момент.
В музее стрит-арта в Петербурге до 3 октября проходит выставка художников из Нижнего Новгорода и Петербурга «Ау», куратором которой выступила Ковальски.