Если в конце месяца вам взбредет в голову зайти в Библиотеку им. И.А.Бунина возле Красной Пресни, вас ожидает редкое для России зрелище — поэт, способный зарабатывать стихами деньги. Само шоу, впрочем, еще занятнее экономической аномалии. Из черного рояля выдавливаются сентиментальные мелодии, сотня фанаток в вечерних нарядах роняют слезы на плечи ерзающих бойфрендов, а автограф-сессия в финале превращается в массовый катарсис. Шоу называется «романтический вечер виртуальной поэзии в реале». И это либо самое интересное, либо самое печальное, что происходит сегодня с российской поэзией. Смотря кого спросить. «Здесь чувствуешь себя литератором!» — октябрьским вечером Юлия «Сола Монова» Соломонова, больше 376 тысяч подписчиков «ВКонтакте» разрезает руками воздух кабинета библиотечного начальника. Поэтесса в дорогом черном платье балансирует на каблуках на фоне казенной офисной мебели и фотографии Владимира Путина. Взъерошенные темные волосы и розовая помада делают ее похожей на старшеклассницу, вызванную к директору за попытку пронести в чулке фляжку виски на выпускной. «Выступления в библиотеке — это истинно поэтический формат. Такой постмодерн. Цитата из прошлого», — объясняет Сола, пока я пытаюсь уловить иронию.
Бунинка апеллирует к лиричной стороне личности Солы. Будь это очередной квартирник в студии Паши Кашина в одном из небоскребов Москва-Сити (вход ограничен двадцатью гостями, билеты по пять тысяч рублей заканчиваются раньше, чем вы успели спохватиться), она выпила бы пару бокалов игристого, забралась на фортепиано и не скупилась бы на циничные шутки о нравах высшего общества. Но сегодня она будет чувственней, постарается меньше материться и, быть может, не станет залезать босиком на табуретку.
Зато вернее следака/ С серьезным удостоверением/ Я вычисляю мудака,/ Почувствовав сердцебиение./
Вот всю себя бы раздала,/ Но клапан сердца не резиновый./ И если есть во мне талант,/ Он должен быть монетизирован./
Пусть далеко не инженер,/ Лежать не стану на диване я —/ Изобрету…/
«Мудакомер!» — подсказывает раскрепощенная часть зала все-таки оказавшейся на табуретке Соле и экзальтированно хлопает. Сола продолжает одним из своих хитов — стихотворением «В эпоху без инстаграма», где рассказывается о 90-х, потерянной любви и безжалостности эры технологий. Внезапно молодая девушка с красными волосами справа от меня начинает рыдать. Алена, оказывается, следит за Солой четыре года, знает наизусть сотню стихотворений и приехала на выступление из Владимира. «Просто это прямо про меня и про мои чувства, — Алена объясняет причину своих слез самым популярным у поклонников массовой сетевой поэзии комментарием, добавляя для надежности второе по популярности клише: — Попала в точку». «А кто тебе еще нравится из современных поэтов?» — «Ну Ах Астахова».
«Никакой художественной ценности стихи Ах Астаховой не представляют. Это не то что вторичная, а третичная поэзия, полная дешевого мелодраматизма и не имеющая понятия о стилистике. Обратите внимание, что почти все комментаторы пишут, что Астахова выразила «прямо их чувства». Она не удивляет своих поклонников, а подтверждает то, что им уже знакомо», — написал в сентябре на сайте The Question литературный критик и поэт Лев Оборин, сопроводив ответ разгромной рецензией на стихотворение поэтессы. В последние пять лет лайки и ретвиты помогают создателям виртуальных стихов превратить хобби в настоящую профессию — с гастролями, техническими райдерами, внушительными гонорарами и поклонниками, преследующими своих кумиров. На полках книжных магазинов вперемешку с Цветаевой, Ахматовой, Есениным и Маяковским стоят сборники Ах Астаховой, Ес Сои, Солы Моновой, Милены Райт, Стэф Даниловой и других авторов, скрывшихся под псевдонимами. Накачавшись стероидами массового интернета, новая волна сетевой поэзии не нуждается в журналах, издателях и критиках. Автор и аудитория теперь влюбляются без посредников. И так ли важно, если в основе отношений лежит, может быть, достаточно примитивная поэзия?
Вай-фай
Мой влюбленный, чувственный/ мужчина/ Просто так не может оробеть./ Раз не пишет — значит есть причина,/ Значит гибнет в классовой борьбе./
Значит бури, смерчи и цунами,/ И другой природный форс-мажор/ Пролегли жестоко между нами./ Я молюсь! Все будет хорошо!/
Интернет беспроводной и вольный/ Обошел мужчину стороной —/ Верю, как обидно и как больно/ Знать, что он не свяжется со мной./
Я справляюсь. Я молюсь ночами:/ «Отче наш, еси на небеси,/ Береги его, ведь он же — чайник,/ Хоть за «Мак» сажай, хоть за «ПиСи»,/
Научи, пускай поднатореет —/ Разблокируй взломанный профайл,/ Замени бедняге батарею,/ Выведи к источнику вай-фай,/
Логику и действенный анализ/ В голову любимую вложи./ А еще вложи оригинальность,/ Чтобы врал хотя бы как мужик!/
Сола Монова, 2014
Cтихи о российском Ботоксе
О, Ботокс. О, моя услада!/ Надежда зоны речевой./ Я кроме носогубных складок/ Не вижу в людях ничего./
Мои подруги крепко в теме,/ Им больше нечего менять —/ С досадой комнатных растений/ Взирают сверху на меня./
Полны спокойствия и мощи,/ Они найдут себе мужей,/ А я на теме: «Лоб не морщи», —/ Свихнулась, кажется, уже./
Программу детскую включаю/ «Спокойной ночи, малыши»/ И вижу, где чего вкачали,/ Что стало плоским, что большим./
Коллеги сватают мужчинку/ (Взлетел на разнице валют),/ А я гляжу ему в морщинку/ И мысленно ее колю./
Предчувствую — припадок близко,/ Но не умею пресекать./ Я на портрете Моны Лизы/ Нашла четыре косяка —/
Ей носогубку сделать надо,/ Но только сделать хорошо./ [Слегка замазал Леонардо,/ Но не спасает фотошоп]./
Во все века проблема та же —/ Висит морщинистая плоть./ На всех шедеврах Эрмитажа/ Я укажу куда колоть./
В гробах перевернутся где-то/ Ван Гог, Пикассо и Матисс…/
Лишь у родного президента…/ Не Ботокс, а консерватизм!/
Сола Монова, 2014
Философская лирика
Просят голуби в парке о хлебушке/ [Сука, просят опять и опять]./ На тебя реагируют дедушки?/ Поздравляю, тебе — тридцать пять!/
Именинный пирог, не докушанный,/ Покрошу, отгоняя кота,/ И поставлю коробочку с «сушами»/ [Что такому добру пропадать]./
Налетят, как немирные атомы,/ И начнется неистовый жор,/ Обернусь — привлеченный пернатыми,/ Престарелый стоит ухажер./
От восторга небесного светится/ И по-братски готов обнимать.../
Тридцать пять, это даже не семьдесят,/
Это ж молодость, … твою мать!/
Сола Монова, 2015
Ирина «Ах» Астахова тревожно ходит по гримерке. Сначала она опоздала на самолет. Потом ее поселили в плохой отель. Ее концерт в Краснодаре в последнюю секунду перенесли из Дома культуры в место с названием The Rock Bar — мрачное заведение, увешанное портретами рок-звезд. Людей не пускают. В тамбуре начинает назревать эстетический конфликт между трепетными студентками и членами кубанского алкогольного андеграунда, которые пришли к себе домой и внезапно обнаружили, что там теперь невежливо материться. И можно же уже разложить книжки наконец-то! Пожалуйста. Ах Астахова почти не раздражается. Разве что совсем чуть-чуть. Для нее важно, чтобы вы знали: она не какая-нибудь взбалмошная дива, закатывающая скандалы. Ей не нравится расстраивать окружающих.
Компактная девушка с зелеными глазами, бархатным голосом и завязанными банданой волосами, Ах Астахова — топ-лига российской сетевой поэзии. Она начала активно писать около пяти лет назад, и сейчас в ее группе в «ВКонтакте» более 250 тысяч подписчиков, клипы на ютьюбе собирают сотни тысяч просмотров, она ездит в туры по России и Европе, и в залы набиваются сотни человек. Страничка поэтессы в инстаграме транслирует образ жизни мечты — путешествия, модельные съемки, благородные интерьеры и выплески эмоций в форме стихов.
я слышу тебя в своих интонациях,/ и это мне очень и очень не нравится./ и как ни крути, но пора расставаться нам./ и как ни крути, я должна с этим справиться./
Зал начинает окутываться светлой грустью, словно из диснеевского мультфильма. «Поэзия сегодня стала частью престижного потребления», — говорит мне молодой парень с длинными светлыми волосами и хитрыми чертами лица. Он не хлопает. Денис Куренов играет роль моего гида по поэтической сцене Краснодара, которая сейчас стремительно развивается: проводятся вечера, формируются кружки и объединения. Первый и последний сборник стихов Куренова назывался «Кровь, сперма и хот-доги» и вышел, когда он еще учился в школе. С тех пор Куренову не нравится, когда на него вешают лейбл поэта. Он предпочитает экспериментировать с разными поэтическими масками, никогда не доводя дело до публикации: «Меня привлекает сам процесс, а не застывшие формы конечного продукта».
В антракте Денис Куренов саркастично подкатывает к двум поклонницам Ах Астаховой. К флирту обе стороны относятся подозрительно: Катя и Марина оправданно чувствуют подвох, Денис — интеллектуальный разрыв. Но никто не останавливается. «У тебя есть любимое стихотворение Ах Астаховой?» — спрашивает Денис. Да. «Меня тошнит от вас от всех», — кокетливо отвечает Марина. «Это про Сартра?» — «Кто это?» — «А кого еще из поэтов любишь?» — «Асадов нравится».
Советский поэт Эдуард Асадов вместе с другими проповедниками массовой рифмы 70‑х вроде Юлии Друниной чаще всего вспоминается критиками и поклонниками, когда они пытаются найти контекст для современных сетевых поэтов. Эдуард Асадов с повязанной на глазах черной маской (он потерял зрение на войне) проникновенно читал про любовь концертным залам на несколько тысяч человек — аудитории, которая пока современным сетевым поэтам не светит. Структура потребления поэзии с тех пор принципиально изменилась, но сложно не заметить сходства между двумя эпохами в темах и приемах. Мелодрама душевных метаний, поданная максимально бесконфликтным способом, цель которой — убедить слушателей в ценности их переживаний. Когда Лев Оборин раскритиковал творчество Ах Астаховой, на него с гневными комментариями обрушились поклонники поэтессы. «Это как фанаты футбольных команд. Любая критика воспринимается как посягательство на внутренний мир», — поясняет Оборин.
Ночью мы с Денисом сидим в баре «Холостяк-романтики» и обсуждаем Ах Астахову. Напротив нас сидят Федор и Александр, тоже местные поэты. В ход идут французские постструктуралисты и московские концептуалисты: на стол падают имена Жиля Делеза и Дмитрия Александровича Пригова. На нем же бокалы светлого пива и тарелки из-под чесночных гренок — самой дешевой опции в меню. Денис, Федор и Александр вместе с друзьями устраивают разнообразные акции: то спонтанный поэтический вечер в чебуречной, то под покровом ночи прикрепят к домам мемориальные таблички в честь строивших их мигрантов из Средней Азии. А недавно Федор с Александром подрались в ходе одного из краснодарских поэтических вечеров. Это называется — поэзия действия. «Задача была взорвать царящую на таких мероприятиях атмосферу взаимолайканья. Но в рамках симуляционной реальности пространство, разумеется, не поменялось. Потому что драка тоже была симуляцией», — объясняет Федор.
Ночь заканчивается чтением творчества Солы Моновой на камеру: Федор и Александр закладывают мелкие купюры в терминал оплаты мобильной связи и декламируют «В эпоху без инстаграма». Оба говорят, что не испытывают к Ах Астахов или Соле Моновой сильных неприязненных чувств. Их раздражает публика, которая не хочет развиваться, предпочитая настоящей поэзии комфортное потребление.
«Такие поэты обычно сами пишут плохие стихи», — комментирует акцию краснодарцев Арсений «Арс-Пегас» Молчанов. Я встретился с Пегасом на юбилейном «ЛитПоне» — поэтических встречах для виртуальных поэтов. Еще в конце нулевых он почувствовал изменение поэтического климата и необходимость предложить формирующейся в «ВКонтакте» аудитории промежуточный вариант между высоколобостью элитарных вечеров и тошнотворной графоманией открытых микрофонов. Сегодня «ЛитПон» похож на рок-фестиваль: сидящие на полу зрители запивают хот-доги пивом и благодарно наблюдают, как стираются границы между поэзией, комедийным стендапом, хип-хопом и театром. Закулисы производят не меньшее впечатление: десятки гримерок, в которых поэты переодеваются в эксцентричные наряды, фотографируются, пьют виски, шутят, курят, орут и смеются.
«Феномен популярной поэзии заложен в нашей ментальности», — считает Арс-Пегас, коренастый и энергичный молодой человек со звонким голосом. С его стихотворения «Страна» в декабре 2011 года начался митинг «За честные выборы» на Чистых прудах — тот самый, первый. «ЛитПоны», впрочем, оказались более удачным начинанием: за последние шесть лет их прошло более ста. «Многие говорят, что Ах Астахова или Ес Соя — это могильщики поэзии, что их творчество ужасно, пошло и безвкусно. Но они же возвращают интерес к поэзии! Девчонки и мальчишки, у которых в школе отбили интерес к поэзии, потом приходят к классике. Вся молодая поэтическая шпана зажигает свет в глазах молодежи, побуждает интерес к чтению», — говорит Молчанов.
сегодня во сне
сегодня во сне я убил человека./ он тайно ворвался в квартиру ко мне./ чего он искал здесь?!/ наживы?/ ночлега?/ в моем очень личном, безрадостном / сне./
не верю! / не знаю!/ и только лишь вспышки,/ две яркие вспышки напуганных глаз!/ я острым ножом прикоснулся / к мальчишке —/ он, слова сказать не успев мне, угас!/
не помня себя, я дрожащей рукою/ (кровавой рукою!) схватил телефон;/ опомнился лишь под прицелом / конвоя,/ орущего в спину мне строгий закон!/
мол, все! отгулялся!/ теперь только — нары./ …я в зале суда, а вокруг — никого./ и руки судьи (или нет) — санитара!/ швыряют мне фото:/ — вы знали его?/
…лицо почернело:/ я вижу ребенка./ точнее — себя, лет пятнадцать назад…/ мой сон закрутился, как старая/ пленка!/ я очи открыл,/ не стерпев этот ад…/
и, радуясь словно, что мрак/ растворился,/ я думал о вечном в ночной тишине./
но чуяло сердце:/ мой мир изменился./ как будто все детство / погибло/ во мне./
Ах Астахова, 2015
маленький принц
я пишу письмо тебе из детства:/ прочитай — / здесь только полстраницы./ пусть ворвутся в ветреное сердце/ пара строк / от маленького принца./
не сердись —/ я не ищу ответа / на вопросы — с кем сейчас, и кто ты?/ я отдал тебе свою планету,/ чтобы не лишать тебя свободы./
знаешь, дорогая,/ путь мой звездный/ полон сожалений и печалей!/ я нашел себе другую розу,/ и ее шипы меня не жалят./
только в этом тоже мало толку:/ я хожу по замкнутому кругу —/ колет память резче, чем иголка/ наша/ бесконечная/ разлука./
Ах Астахова, 2015
«Для того, что мы делаем, давно пора придумать другой термин. Скажем, «поп-поэзия» звучит круто, — через интонации Евгения Ес Сои проступает расслабленный украинский акцент. — У нас действительно статус рок-звезд. Не очень больших, но со всеми привилегиями и атрибутами». Спорить с этим утверждением и так было бы глупо, но при взгляде на Сою стимул пропадает окончательно: это высоченный андрогин с обесцвеченными волосами, кольцом в ноздре и татуировками «Love» и «Be Your Own Hero» на костяшках пальцев. Он уместнее смотрелся бы на глэм-вечеринке в Лондоне в 70‑х годах прошлого века, чем на тротуаре в городе Обнинске.
На улице тем временем становилось промозгло. «Сегодня будет весело», — говорит Ес Соя, докуривает и заходит в стеклянную дверь бара «Лебовский». Он проскальзывает к стойке и делает заказ: бокал шампанского и три текилы. Ингредиенты смешиваются в пустом бокале, голова запрокидывается, и четверть смеси вливается внутрь поэта. Коктейль называется «Увидеть Париж и умереть» (произносить надо мечтательным голосом, устремив взгляд вверх. — Прим. ред.). Пижонская шляпа стоимостью двадцать тысяч рублей отправляется на вешалку вместе с коротким двубортным пальто, а их хозяин остается в обтягивающей водолазке, узких черных штанах и остроконечных сапогах по щиколотку — экипировке, требующей свободомыслия, чтобы ее надеть, и самоиронии, чтобы носить и не выглядеть идиотом.
Рыжая красотка через несколько табуреток от нас раздевает Сою глазами. Надо быть ханжой, чтобы не заметить: почти все популярные сетевые поэты сексуально привлекательны. Пока одни фанаты хотят быть на них похожими, другие хотят их трахнуть. Хищный взгляд рыжей продолжает рушить мои представления о распределении ролей между мужчинами и женщинами в пикап-культуре обнинских баров, но Соя ничего не замечает. С двумя последними своими девушками он познакомился во время концертов. Это, по его словам, было не лучшей идеей.
К началу выступления в «Лебовски» набилась пара десятков человек. Теоретически Ес Соя способен собирать больше людей, но он самостоятельно занимается организацией концертов и обычно соглашается на все предложения вне зависимости от места и гонорара. Поклонник Джека Керуака ценит возможность быть в дороге: «Я выступаю везде, мне плевать на количество людей. Театры, клубы, галереи, кабаки, бар «Очко» в Ростове, сквот в Липецке, боулинг-клуб в Запорожье. В один день у меня полный зал, гостиница, водитель и обеды в ресторанах. В другой мне говорят: «Ну что, …, приходи к восьми почитать стишки». Это не важно. Главное, чтобы был коннекшн».
«Как можно вместить в майкро…» — в середине шоу Ес Соя предстает скорее Питером Пэном, чем Нилом Кэссиди: дерзким и острым на язык, но ранимым и сентиментальным мальчишкой, а не бунтарем, посылающим к черту ценности окружающего мира или хотя бы классические поэтические формы. Но он по-своему эффектен и эпатажен. Его феминная и юродивая манерность вкупе с эмоциональным эксгибиционизмом провоцируют отторжение у некоторых обнинцев, еще не прознавших о постгендерной модели маскулинности. Группа молодых ребят в углу саркастически хихикает и закатывает глаза на лирических панчлайнах.
«Парни, есть проблемы?» — спрашивает Соя, включая в зале звенящую тишину. Следует знать, что Ес Соя рос в Одессе с матерью — убежденной католичкой и отцом, который пил и фактически не был рядом, а их сын совмещал воскресную церковную школу с общением с плохими парнями в подворотнях. Сейчас синтез этих культур, подкрепленный вторым по счету «Увидеть Париж и умереть», обусловил его поведение: поэт подошел к усатому, похожему на доктора Ватсона интеллигенту, положил руку ему на плечо и приблизил лицо, эротично и опасно одновременно. Усы невнятно замямлили. «Так, … [зачем] ты тут стоишь, если не понимаешь стихов? — спросил Соя. — Или, может быть, ты хочешь литературный баттл?» Ребята не хотели и начали собираться. «… [черт], как сложно-то все», — вздыхает устало Соя, когда его оппоненты наконец-то покидают заведение.
Я выхожу следом, чтобы зафиксировать их поэтические предпочтения. Усатого зовут Артем, и он учится на врача, рядом с ним девушка с дредами по имени Маша и ее бойфренд — пухлолицый Ростислав (или, если нежно, Растик). Мужчины сходятся во мнении, что Ес Соя — «эпатажный андрогин» и «гейский петух». «А мне нравится. Очень чувственный и красивый», — вдруг не соглашается Маша. Личный выбор Артема — хип-хоп, поскольку «это и есть современная поэзия, осмысляющая социальное дно». Растик долго молчит, видимо, перебирая в голове имена, но потом все-таки решается: «А я Ах Астахову люблю».
Внутри Ес Соя дочитывал стихи. По его словам, есть с десяток произведений, за которые он, что называется, готов ответить. Это одно из них.
«как можно вместить в майкрософт ворд/ августовские кометы,/ воскресные газеты,/ в которых никогда не разгадан кроссворд?/
в этом дне ловить больше нечего,/ пора уходить/засыпать/сниматься/ читать тебя во сне./ внимательно/бережно,/ будто ты новый завет./
нам/ вчера/сегодня/завтра/ семнадцать,/ влюбленным всегда семнадцать лет»./
Главный редактор поэтического журнала «Воздух» Дмитрий Кузьмин как-то сравнил стихи Ес Сои с четверостишиями на поздравительных открытках. Они бывают не лишены изящества, но разговор про их литературную ценность, по его мнению, бессмыслен — они для этого не предназначены. «Массовое искусство в красивой и модной обертке подает человеку многократно пережеванное и переваренное предыдущими поколениями, позволяя ему не меняться, не развиваться, не думать и быть собой довольным», — говорит Кузьмин.
В середине 90‑х Кузьмин открыл интернет-библиотеку «Вавилон», знаковый ресурс для русскоязычной сетевой литературы. Сейчас он остается одним из главных критиков «дилетантской поэзии» и современной интернет-культуры, славящейся свободной публикацией творческого высказывания любого желающего. «Можно было бы сказать, что массовое искусство выполняет важную социальную миссию — психотерапевтическую и рекреативную, что лучше пускай слушают безголосых поп-певцов с тремя аккордами, чем колются и вешаются от безысходности, но это не та разновидность гуманизма, которую я исповедую», — отмечает Кузьмин.
«Если бы меня критиковали Ник Кейв или Том Уэйтс, я бы, наверное, прислушивался, — отшучивается Ес Соя, но потом становится серьезней: — Слушай, я все понимаю. Я хотел бы писать лучше. Я хотел бы писать серьезней. Я же читаю. Я сравниваю. Я вижу. Если бы я мог контролировать, о чем я пишу и как я пишу, но я не контролирую. Ничего лучше я пока не могу. В конечном итоге зрители, критики не имеют значения. Есть только я и бумага». Но в последнее время Ес Соя начал задумываться, что произойдет с ним и другими представителями сетевой поэзии. По его теории, лет через пять ситуация дойдет до абсурда. И за это время ему надо поменяться, потому что никто не любит стареющих юношей.
Ах Астахова нервно курит в ночном холоде и всматривается в окна помпезного загородного отеля. Там бизнес-истеблишмент Ростова-на-Дону в бабочках и при жемчугах поглощает паштет из фуа-гра и заливает в себя шампанское под предлогом участия в благотворительном аукционе. Джентльмены посмеиваются, дамы чудом удерживают равновесие — неустойчивость шпилек компенсируется тугостью коротких платьев, не позволяющей ногам разъезжаться в стороны на скользком паркете. «Господа, давайте поможем сиротам», — ведущий аукциона, отчаявшись, бренно переходит от лота к лоту: декоративная фигура «Отличная работа» (76 тысяч рублей), кольцо «Волшебство» (88 тысяч рублей). Желающих нет. Зал вяло оживляется на алкогольной секции: кто-то покупает любимое вино Барака Обамы, но брезгует красным, которое якобы обожает Владимир Путин. Баннер под потолком славит организаторов — журнал «Искусство потребления».
«Так и придумываются стихи», — говорит мне Астахова, прожигая взглядом стекло. Она согласилась выступить тут по просьбе знакомой, но уже многократно пожалела. Она переживает из-за детей, возмущена фальшью и фарсом мероприятия, а еще ей кажется, что сама она, в потрепанных кедах и с цветами в волосах, — еще один аттракцион в меню поднаторевшей в искусном потреблении публики. Я интересуюсь: неужели она собирается написать злые стихи? «А я уже писала раньше», — признается она и начинает смущенно, но эмоционально читать:
Все здесь пахнет слишком дешево,/ Руки-косточки, чокаясь бокалами жадно,/ Льют вино на пол роскошенный/ И хохочут нечестно, но складно./
Мундштуки из бриллиантовых сумок/ Так и лезут, как скользкие змеи,/ С наступлением новых суток/ Полулюди становятся злее./
«Мне кажется, тебе стоит прочитать их прямо здесь», — предлагаю я. Она краснеет и спешит внутрь. Молоток упускает последний шанс ударить по деревяшке. Ах Астахова выходит на сцену. Я ухватываю с опустевшего стола хамон и голубой сыр. «Прежде всего хочу сказать спасибо всем, кто сегодня что-то купил», — говорит поэтесса полупустому залу. Она пробегается по укороченной программе, профессионально, но с минимальным энтузиазмом. Никаких злых полулюдей и змей-мундштуков. Но она неожиданно ставит точку стихотворением «Соблазны», которое может претендовать на статус социальной критики.
Любишь вкусно поесть —/ Попробуй кашу манную на воде;/ Контролируй свою утробу,/ Приучи ее к пустоте./
Любишь деньги — раздай прохожим;/ Любишь выпить — попей воды;/ Будь к себе и честнее, и строже;/ К исполнению веди мечты./
«Ой, это было слишком? — взволнованно спрашивает у меня Астахова. — Не стоило его читать последним? Это случайно получилось, я хотела поставить его в начало, а потом перепутала…»
Из глубины зала на нее двигалась самая странная пара вечера — полноватый мужчина в спортивном костюме и кожаных ботинках в сопровождении женщины в серой шубке и ботфортах, нувориши из девяностых, словно прибывшие на машине времени. Весь вечер они не отходили от барной стойки, не уделяя внимание аукциону. Они начинают перебивать друг друга:
— Вау! — Блин! — Спасибо за последний стих! — Давайте, блин, вместе книгу сочиним! — Я пишу сейчас такой детективчик. — Вот возьмите визиточку. — Прямо в точку. — Спасибо.
я тебя люблю
я тебя люблю/ дыма лесками/ свежими ранами/ прожженными занавесками/ джинсами рваными/
я тебя люблю/ без памяти/ сжигая мосты/ медленно тлея/
я тебя люблю/ без палева/ без …/ без Фэирплэев/
Ес Соя, 2008