Высвободив фарсовое начало чеховской пьесы, Юрий Муравицкий показал на Таганке кабаре-шоу «Вишневый сад».
Тех, кто смотрел «Lе Тартюфа», режиссерское решение удивить не должно. Муравицкий выбрал курс на очищение комедийного жанра от шелухи многовековых драматических интерпретаций. А еще — на диалог с легендарным наследием Таганки, где «Вишневый сад» с Раневской-Демидовой и Лопахиным-Высоцким ставил Анатолий Эфрос. В спектакле 1975 года продажа усадьбы была знаком отрыва от корней и неминуемого засыхания рода Гаевых, да и всего поколения их современников-дворян. Новая трактовка не спорит с постановкой Эфроса, а оказывается ее сиквелом и предлагает взглянуть на последствия продажи вишневого сада.
Пресловутого сада уже нет, как нет и усадьбы, пруда, комнат, «многоуважаемого шкафа»: они давно проданы и разрушены. Собственно, все действие комедии не выходит за пределы прихожей. Идти некуда — сценография Наны Абдрашитовой сохранила лишь парадную лестницу с широким красным ковром, лампами-балясинами и роялем на верхней площадке. Лестницу окружают голые, ничем не задрапированные остовы каменных стен с зияющими проемами дверей. Но замечать разруху там, куда не падает свет софитов, никто не собирается.
Актеры Таганки перевоплощаются в артистов уездного кабаре, изображающих персонажей «Вишневого сада». Отстранение снимает драматичность и позволяет сосредоточиться на комедийности характеров и абсурдности поступков. Фарса добавляет отсутствие цельности. Спектакль разбит на номера: общие сцены с эффектными выходами и синхронными движениями кордебалета сменяются музыкальными соло у микрофона, к которому стремится почти каждый артист. Реплики звучат смешно и пафосно — то из‑за излишней эмоциональности и надрыва, то из‑за выраженного стремления запомниться, так свойственного провинциальным комедиантам.
Обертка спектакля очень нарядна. Раз кабаре — то поголовный дресс-код: вечерние или коктейльные платья, пиджаки и фраки в первом действии и траурные, но неизменно стильные брючные костюмы во втором. Раз сцена — то эффектные позы, иначе на красную дорожку под взгляды толпы выходить не принято. Раз эстрада — то заводная музыка, и выступление начинается с аккордов Максима Трофимчука, который просидит за роялем до самой продажи вишневого сада. По иронии режиссера роль пианиста в варьете зарифмована с образом ключей от усадьбы — две константы порядка, с утратой которых наступает хаос.
Спектакль следует ее тексту практически без купюр — все нелепые реакции, абсурдные действия и реплики невпопад заложены автором изначально, просто прежние постановщики часто выкидывали их за ненадобностью, чтобы не отвлекаться от драматичных переживаний Раневской. Муравицкий, напротив, бережно сохраняет и пошлые перлы влюбленного Епиходова (Роман Колотухин), и неуместное хвастовство дочерью Семеонова-Пищика (Сергей Ушаков), создавая из них яркие сольные номера. С серьезностью текста борется и музыка Луи Лебе, задающая то веселое, то романтическое настроение и нарочито ускоряющая ритм везде, где персонажи рискуют расчувствоваться.
Концертная структура практически уравнивает исполнителей между собой. Одна Раневская (Ирина Апексимова) выделяется на общем фоне — одновременно прима и конферансье. Ходит по-королевски гордо, говорит с придыханием, но так, чтобы слышали с последних рядов. Они с ироничной Шарлоттой (Любовь Селютина) вносят заграничный шик и французский шансон в провинциальное кабаре, где звучат мужицки-грубые интонации Дуняши (Надежда Флерова) и фрикативное «Г» Лопахина (Алексей Гришин), где за дешевую клоунаду отвечает Арлекин-Епиходов, а за роскошь — рядящийся в павлиньи перья и витиевато изъясняющийся Семенов-Пищик. Комфортнее всех в этом дешевом мюзик-холле чувствует себя наглый и беспрестанно рисующийся хлыщ Яша (Павел Левкин). По законам легкого жанра именно на него, самого отталкивающего персонажа, ляжет ответственность за судьбу Фирса.
Но если все так просто, на что же зрителям Таганки смотреть целых два часа? Не все. Для режиссера ограничиться поиском в «Вишневом саде» комедии было бы слишком скучной задачей. И хотя в некоторых эпизодах утрирование доходит до гротеска — подхалим Яша в попытке услужить валится на спину собачкой и дергает лапками, а расстроенный Гаев по-детски забирается на ручки к заботливому Фирсу — комедийность здесь — лишь выразительная оболочка.
Действие неслучайно разворачивается в прихожей — точка зрения выдает смотрящего. Дальше порога в дворянских усадьбах не пускали холопов, а значит, им неизвестно, как выглядят барские комнаты, как в них себя ведут. С представителями благородного дворянства умерла и память об их быте (а о переживаниях — и подавно). Челяди «не по размеру» метания господ, значит, все попытки воспроизвести сюжет из «высшей жизни» будут оборачиваться дешевой эстрадной мелодрамой, где главное — красиво и под музыку.
Не стоит доверять и мнимому хеппи-энду с возвращением, исправлением ошибок, свадьбой, дачами и Парижем — этот финал настолько вульгарен, что оправдать его можно лишь предсмертной галлюцинацией покинутого Фирса. Впрочем, в ретроспективе весь спектакль кажется пробегающими перед глазами умирающего слуги воспоминаниями о последних счастливых деньках — взгляд сидящего у закрытых дверей лакея охватывает лестницу и проецирует на нее образы близких сердцу людей. Вот только необразованному старику простительна наивная вера в счастливое будущее, а зрителям предлагается заглянуть глубже под яркую обертку, в пустоту и разруху. И это на контрасте с нарочито-комедийным счастьем особенно страшно.