Ло. Ли. Та. Три шажка по нёбу, свет моей жизни, огонь моих чресел.
О «Лолите» снова заговорили после выхода книги Кейт Элизабет Расселл «Моя темная Ванесса», где отношения взрослого мужчины и девушки-подростка показаны глазами последней — уже взрослой молодой женщины, пытающейся отрефлексировать свое прошлое. В отличие от интеллектуала Гумберта, рассуждающего «об искусстве, о поэзии, о точечках на форели Гопкинса или бритой голове Бодлера», Гумберт в книге Расселл показан малопривлекательным банальным серийным совратителем.
В стихийно возникшем поле дискуссий о «Ванессе» и ее прообразе «Лолите» появилось много высказываний (самым заметным стал, пожалуй, пост Галины Юзефович) с призывом не отнимать у соблазнителей право на любовь. Любовь ведь загорается не только в сердцах хороших и правильных, как Татьяна Ларина, героев. Что движет великовозрастным мужчиной, когда он пишет, что 12-летняя девочка разжигает огонь его чресел, а говоря без метафор — вызывает эрекцию? Правильно, любовь.
В предисловии к первому в России изданию романа в серии «Библиотека журнала „Иностранная литература“» Виктор Ерофеев называет Лолиту «заповедным оазисом любви». Когда все в мире пронизано пошлостью, пишет Ерофеев, любить остается только Лолиту — хотя пошлостью тронута уже и она. Кого же любить Долорес, Долли, Лолите? В 1989 году ее мнения пока не спрашивают.
С Ерофеевым из 1989 года соглашается Галина Юзефович из 2021-го: «Этот роман, если мы уберем оттуда все неконвенциональные элементы, окажется просто романом о любви». Кинокритик Зинаида Пронченко в той же беседе сожалеет, что нормальная экранизация в эпоху пуританского MeToo невозможна: страсть представят абьюзом, порочное животное Лолиту сделают сопливой девчонкой. Немного удивительно, что такое мнение высказывают уважаемые женщины, а не активисты движения MAPS (minor-attracted people) — за допустимые сексуальные контакты с несовершеннолетними.
Сам Набоков утверждал, что настоящий писатель не обязан проводить черту между чувством и чувственным, а гадкие вопросы «что хочет сказать книга?», «почему мы должны читать о маньяке?», по его мнению, задают только литературоведы и читатели-овцы (в русском автопереводе он кокетливо называет их овечками).
«Лолита» ведь не единственная книга на подобную тему. Отложим Набокова на минутку и посмотрим, как с темой табуированного влечения обращаются другие писатели. В качестве «тренажера для эмпатии» я предлагаю обратиться к книгам Тони Дювера, французского писателя, жившего во второй половине XX века. Его книги «Портрет человека-ножа», «Околоток» и «Рецидив» в русском переводе Валерия Нугатова изданы Kolonna Publications. Тони Дювер — лаконичный, поэтичный, великолепный стилист, не зануда, но — звоночек для читателя — педофил.
Гумберт в романе Набокова говорит: «Ах, оставьте меня в моем зацветающем парке, в моем мшистом саду. Пусть играют они вокруг меня вечно, никогда не взрослея», — так и Дювер мечтает о гареме из маленьких мальчиков. Этот тренажер эмпатии не для начинающих.
Раскрытие сложности, возможность посмотреть на мир другими глазами — вот задача и сила литературы. Читать маргинального, позерски обсценного Дювера — моральное испытание для читателя, но его звенящая честность и полное обнажение, как будто вслед за одеждой он снял с себя кожу, оставляет пусть крошечное, но пространство для вдоха. Почему же мне так невыносимо читать исповедь набоковского светлокожего вдовца? Когда я перечитываю «Лолиту» страницу за страницей, стираются все чувства, кроме ощущения, что меня заспиртовали в банке вместе с Гумбертом. Он находит себе совершеннолетнюю подружку, всего на десять лет младше его («…эта Рита, такая компанейская, что из чистого сострадания могла бы отдаться любому патетическому олицетворению природы, — старому сломанному дереву или овдовевшему дикобразу»), и я думаю, что он был более человечным, когда спал с двенадцатилетней.
Взгляд Гумберта на мир — непроницаемый взгляд мужского желания, он заполняет собой все, как газ, и не оставляет места тому, кого желает. Не оставляет у объекта желания права быть полнокровным и цельным и главное — желать самому. Для него женщина, девушка, юноша или мальчик — полые сосуды, которые он наполняет своим желанием. Этому взгляду присуща ядовитейшая мизогиния и отсутствие даже намека на рефлексию, почему его привлекают дети, а не взрослые.
Лолита для Гумберта — такой же расходный материал, как и воображаемый гарем из маленьких мальчиков для Дювера.
В книге Набокова вообще нет Лолиты как персонажа — она фантом, порожденный разумом Гумберта для удовлетворения собственных фантазий. Разумеется, не всякий мужской взгляд таков, не всякое желание таково, но здесь мы имеем дело именно с этим эталонным непроницаемым мужским взглядом. Даже случай Дювера сложнее: когда‑то он был и по другую сторону желания, был тем мальчиком, кого теперь сам выслеживает. Неважно, что Набоков запирает героя в тюрьму и убивает сердечным приступом, он — точка отсчета для читателя, лолиты — огонь его чресел и прах у его ног.
Дювера издали во Франции в начале 1970-х, на волне протестного духа «красного мая» 1968-го. Лауреата премии Медичи, к концу 1980-х его перестали издавать и ему нечем было платить за съем жилья, он умер в забвении, а его тело было найдено спустя месяц после смерти. Успех «Лолиты» позволил Набокову оставить преподавание и переехать в Европу, имена Гумберта Гумберта и Лолиты знает стар и млад во всем мире, даже те, кто не читает книг. С чем связана такая разница в рецепциях тематически схожих произведений?
Дювер пишет о своей болезни без эвфемизмов. Тексты переливаются жидкостями и выделениями, эрегированными половыми органами и описаниями секса. Дювер не прячется за метафору, он пишет о гомосексуальном желании и сексе, а потом ступает в черноту: объект желания — ребенок, мальчик.
В книге Набокова нет слова, сказанного в простоте, но и сексуального напряжения в ней нет, только поэтичные описания чувств Гумберта и бесконечные каламбуры. «Упрекаю природу только в одном — в том, что я не мог, как хотелось бы, вывернуть мою Лолиту наизнанку и приложить жадные губы к молодой маточке, неизвестному сердцу, перламутровой печени, морскому винограду легких, чете миловидных почек!» Пишущего эти строки Гумберта возбуждает не Лолита, а возможность перечисления через запятую метафор и эпитетов.
Набоков строит стены своего романа по чертежам многовековой давности: мужчина-патриарх берет под крыло юное дитя, девочку. Что нового в этом сюжете? Роль женщины — купаться в лучах мужского обожания. Желание интеллектуала и сноба Гумберта, осыпающего Долорес из рога словесного изобилия, превращает простушку Долли в соблазнительную (для Гумберта) томную (для Гумберта) Лолиту и дарит бессмертие им обоим. Я думаю, что многие читают «Лолиту» как историю менестреля и прекрасной дамы, да, есть пикантная запретность, но на нее можно закрыть глаза. У Долорес в «Лолите» нет своего голоса — о том, чего хочет она, как любит она, мы никогда не узнаем.
Проблема «Лолиты» не в том, что Гумберт педофил, а в том, что ничего, кроме его ультимативного удущающего, ни на секунду не сомневающегося в своей правоте и превосходстве взгляда, в книге нет. Виктор Ерофеев пишет все в том же предисловии 1989 года, что знает как минимум три прочтения «Лолиты»: прокурорское, культурологическое, постсексуально-революционное («как можно всерьез увлечься двенадцатилетней?»), и я думаю, выход книги Расселл не просто бросил тень на «Лолиту», он поставил нас всех перед фактом, что необходимо новое прочтение романа, учитывающее тот факт, что женщина (и ребенок женского пола) тоже человек, а не сосуд для чужого желания.