24 января 1878 года дочь штабс-капитана Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Ф.Ф.Трепова и тяжело его ранила. Это был ответ на то, что по приказу Трепова в нарушение закона был высечен политзаключенный. 31 марта того же года Засулич была оправдана судом присяжных. Вердикт присяжных отражал общественные настроения: покушение Засулич было сочтено средством защиты закона и прав личности от произвола. Вера Засулич стала первой, но далеко не последней «женщиной с револьвером» в русском революционном движении.
В исполнительный комитет «Народной воли» первого состава, насчитывавший 29 человек, входили 10 женщин.
Софья Перовская непосредственно руководила подготовкой и осуществлением цареубийства 1 марта 1881 года. Она стала первой женщиной в России, казненной за политическое преступление. Еще одной легендой «Народной воли», наряду с Перовской, была Вера Фигнер, участница почти всех покушений на царя. Пока очаровательная Вера Николаевна была на свободе, власти не решались провести коронацию, опасаясь покушения на Александра III. Когда император получил донесение о ее аресте, он «начертал» на полях: «Наконец попалась!» Фигнер приговорили к смертной казни, замененной по конфирмации вечной каторгой.
Принимая активное участие в организации и подготовке террористических актов, женщины — участницы народнического движения 1870–1880-х годов все же редко были их непосредственными исполнителями. 16 сентября 1882 года в Чите дворянка, ссыльная Мария Кутитонская, придя на прием к губернатору Забайкальской области Л.И.Ильяшевичу, выстрелила ему в живот. Мотивом покушения было ужесточение режима содержания для политзаключенных. Читинским военно-окружным судом она была приговорена к повешению, однако смертная казнь была заменена бессрочными каторжными работами. Умерла она от туберкулеза горла 4 мая 1887 года в тюремной больнице Александровского централа.
Дочь купца 2-й гильдии, член «Народной воли» 20-летняя Мария Калюжная 8 августа 1884 года стреляла в начальника Одесского губернского жандармского управления полковника А.М.Катанского, но не причинила ему вреда. В газете «Народная воля» ранее появилась публикация, что Калюжная, возможно, купила себе свободу той же ценой, что провокатор Сергей Дегаев. Калюжная решила таким способом смыть подозрения (впоследствии «Народная воля» напечатала опровержение). Одесским военно-окружным судом была приговорена к 20 годам каторжных работ. Пыталась покончить с собой в тюремной камере. Заключение отбывала на Карийской каторге. В знак протеста против телесного наказания каторжанки Надежды Сигиды приняла смертельную дозу морфия вместе с некоторыми другими политзаключенными. Умерла 7 ноября 1889 года.
Едва ли не последнюю попытку возродить «Народную волю» и организовать цареубийство предприняла «домашняя учительница» Софья Гинсбург, вернувшаяся в 1888 году из‑за границы, где изучала медицину и вращалась в народовольческих эмигрантских кругах. Однако была арестована, приговорена в 1890 году к смертной казни, замененной Александром III на вечную каторгу. В январе следующего года, отбывая заключение в Шлиссельбургской крепости, Гинсбург, раздобыв тупые ножницы якобы для стрижки ногтей, перерезала себе горло.
В эсеровских террористических организациях, вполне в духе народовольческих традиций, активную роль играли женщины. Правда, в отличие от «Народной воли», они редко занимали «руководящие посты», однако их число среди непосредственных исполнителей терактов заметно возросло.
Мотивы участия женщин в освободительном движении конца XIX — начала XX века, в общем, понятны. К причинам социальным и политическим добавлялись и специфически гендерные — женщины не имели возможности поступать в университеты, их профессиональная карьера была ограничена только сферой преподавания и медицины и то не в полном объеме. Однако что толкало некоторых женщин браться за бомбы и револьверы? Почему, примкнув к революционному движению, они оказались в прямом смысле слова «на линии огня», ведь были же и другие формы участия в противоправительственной деятельности? Видимо, только социальными причинами объяснить это невозможно.
Объяснение надо искать скорее в сфере психологии, нежели социологии. Хотя некоторые социологические выкладки могут быть, несомненно, полезны для понимания феномена «женского терроризма». Эми Найт проанализировала биографические данные 44 эсеровских террористок, действовавших в составе различных боевых организаций, и пришла к выводу, что их отличают более высокое социальное происхождение и более высокий образовательный уровень, нежели их товарищей-мужчин.
На деле социальный статус многих из них был выше, чем это следовало «по рождению». Крестьянка Анастасия Биценко и дочь солдата Зинаида Коноплянникова получили специальное образование и стали учительницами. Большинство женщин-террористок принадлежали к тому слою русского общества, который принято называть «интеллигенцией». Принадлежность к этому то восхваляемому, то хулимому «ордену» объединяла дочь статского советника Татьяну Леонтьеву, как и дочерей генерала Александру и Екатерину Измайлович, с крестьянскими и солдатскими дочками.
В «Памятной книжке социалиста-революционера» в 1914 году были приведены сведения об исполнителях террористических актов, осуществленных эсерами с 1902 по 1911 год. 20 из 27 женщин, принимавших участие в этих терактах, отнесены составителем к «интеллигенткам». Для сравнения: из 131 террориста-мужчины, упомянутого в этой книжке, 95 были рабочими и крестьянами по роду занятий. Высок был и образовательный уровень террористок: 11 имели высшее образование, 23 — среднее, еще 6 — домашнее и только 3 — начальное; одна назвала себя самоучкой. Среди террористок было 9 учительниц, 8 студенток и лишь 4 неквалифицированных рабочих. Их средний возраст в 1906 году составлял 22 года.
Среди эсеровских террористок преобладали русские (22) и еврейки (13). Высокую долю — почти треть — евреек среди женщин-террористок нельзя объяснить только активным участием евреев в русском революционном движении. Доля террористок-евреек существенно превышала общую долю евреев в ПСР. Резонным выглядит предположение, что для еврейских женщин, роль которых в семье была жестко регламентирована, разрыв с религиозными и семейными традициями требовал гораздо больших усилий, чем для мужчин, и происходил на более глубоком уровне. Возможно поэтому, ступив на путь революционной борьбы, они выбирали ее самые крайние формы, предполагавшие, среди прочего, готовность к самопожертвованию и тотальному разрыву с обществом.
Возможно также, что высокий социальный статус и образовательный уровень женщин, вступивших на путь революционной борьбы, подталкивали их выполнить один из заветов П.Л.Лаврова — «вернуть долг народу», посвятив себя делу его освобождения в самой опасной сфере.
Где жертва могла быть большей, нежели в террористической борьбе, когда на кон ставилась сама жизнь? Историки уже обращали внимание на религиозные основы психологии революционеров-народников и их преемников — эсеров. Изменился объект, но не изменилась структура религиозного чувства. Место бога занял народ. Религиозный (или квазирелигиозный) момент в особенности прослеживается в психологии террористов. Люди, борющиеся за царство справедливости, прибегают к убийствам, причем зачастую лично ни в чем не повинных, а то и просто случайных людей. Оправданием этому может служить лишь то, что они являются искупительной жертвой. Так же как в жертву приносит нередко свою жизнь и сам террорист.
По словам «партийного кантианца», члена БО В.М.Зензинова, «вопрос о терроре был самым страшным, трагическим, мучительным. Как оправдать убийство и можно ли вообще его оправдать? Убийство при всех условиях остается убийством. Мы идем на него, потому что правительство не дает нам никакой возможности проводить мирно нашу политическую программу, имеющую целью благо страны и народа. Но разве этим можно его оправдать? Единственное, что может его до некоторой степени если не оправдать, то субъективно искупить, — это принесение при этом в жертву своей собственной жизни.
Издательство