Театральный критик и куратор, шеф-драматург «Мобильного художественного театра»
Композитор, пианистка
— Я прочитал около десяти интервью с тобой, и везде ты говоришь, как будто читаешь хип-хоп. А когда ты отказалась давать интервью вживую и попросила прислать вопросы, чтобы ответить письменно, я подумал — ага! Вот как это делается! Соответственно, вопрос такой: а зачем?
— Не знаю, ну хочешь — я попробую более длинно отвечать. Или это не о длине? Я просто не очень хорошо говорю и медленно думаю.
— Очень про многое хочется спросить, потому что ожидаю по каждой теме парадоксальных ответов. В своих интервью на канале «Начало времени композиторов» ты произносишь реплики, как артисты «Театра „Тру“» — экзальтированно и безэмоционально одновременно.
— Ну это и не совсем «мои интервью», это видеоспектакли Артемова, он мне и поставил такую речь.
— Книга «Метамодерн в музыке и вокруг нее» — это одновременно академическое музыковедческое исследование и мемография российского интернета. В спектакле [Александра] Артемова «Можно ли мечтать о большем» ты читаешь монолог, где утверждается, что театр должен быть кубом.
Я помню, как Артемов говорил, что пора уже выбираться из постмодернистской ямы. И кажется, вы у себя в Петербурге более или менее разобрались, что там после постмодернизма и что делать. Или это душеспасительная тактика [философа] Льва Шестова, который писал: «Нужно взрыть убитое и утоптанное поле современной мысли. Потому во всем, на каждом шагу, при случае и без всякого случая, основательно и неосновательно следует осмеивать наиболее принятые суждения и высказывать парадоксы. А там — видно будет»?
— Круто, Лев Шестов вообще наша скрепа, я считаю. Сейчас, кстати, студенты Петербургской консерватории — композиторы и не только — в своих инстаграмах только и постят русскую философию. В сторис через одну — Бердяев и Соловьев, представляешь? И мемы с ними.
Про спектакль «Можно ли мечтать о большем»: книга про метамодерн во многом из него и выросла — и еще немного из того набора интернет-видео, который Артемов показывал студентам-режиссерам на лекциях. А вообще да, мы в Петербурге разобрались, что делать. Приезжайте — расскажем и покажем всем, как все устроено, что было и что будет.
— Мы конкуренты на «Золотой маске». Причем неравные: сразу две работы «Театра „Тру“» участвуют в той же номинации, что и «Мобильный художественный театр»: «Горемычные танцы» и «Широта» (постановка в Новоуральском театре). Ты меня должна что‑нибудь спросить про «Мобильный художественный театр» и номинированный спектакль «Рас — стаемся». Но поскольку это интервью устроено так, что сначала я присылаю вопросы, а ты на них отвечаешь, и потом мы это публикуем как есть, то я сразу отвечу на твой вопрос: «Не исключено». И оставлю место для твоего вопроса. Задавай.
— Ну раз мы конкуренты, хотелось бы просто пожелать тебе сдохнуть. Ты мог бы сдохнуть?
— Не исключено. «Театр „Тру“» попадает в шорт-лист уже, кажется, три года подряд?
— Да.
— Как вообще функционирует «Театр „Тру“»? Как вы сочиняете спектакли? Как и где играете? Кажется, с тех пор как Артемов пошел на работу в БДТ, «Театр „Тру“», гремевший в 2010-е, резко сбавил обороты. И «Горемычные танцы» — это такой долгострой оттуда же, насколько я понимаю.
— Это ты странные какие‑то вещи для меня говоришь. «Гремел» — это, наверное, про какой‑то внешний фидбэк. Вот его как раз намного больше стало после 2015-го — те же ежегодные номинации на «Маску», премию «Собака-топ-50» мы получили, в принципе, намного больше стало прессы и т. д. Это, наверное, твое субъективное какое‑то ощущение. Кстати, как мне кажется, единственной адекватно отражающей масштаб явления статьей до 2015-го была как раз твоя для «Афиши Воздух».
Если же не о внешнем говорить, то лично мне кажется, что у [Александра] Артемова и [Дмитрия] Юшкова была поймана какая‑то острая экзистенция в трех текстах — «Так сказал Стас», «Нерест» и «Нет дороги назад». Там есть что‑то запредельное, сложно объяснимое, и я надеюсь их уговорить восстановить эти спектакли. И очень рада, что с этого года они существуют в виде литературы — благодаря «Книжной полке Вадима Левенталя». То есть если ты намекаешь на то, что с моим приходом в соавторы к Артемову что‑то утратилось — я даже и спорить не буду. Самое странное, что тексты стали менее музыкальными. Чисто с формальной точки зрения близости к музыкальным формам больше в «Нересте», чем в «Горемычных танцах».
— В этом году пять номинаций не у Теодора Курентзиса и Льва Додина, а у Настасьи Хрущевой. Две персональные номинации: работа драматурга (совместно с Александром Артемовым) за «Горемычные танцы» и работа композитора за «Русские тупики-II», плюс новоуральская «Широта» и снова «Горемычные танцы» в конкурсе «Эксперимент» и «Русские тупики-II» в балете. «Золотая маска» — это профессиональная премия, экспертами в первую очередь оценивается мастерство. Чувствуешь ли ты себя мастером? Какого рода мастерство ты культивируешь в себе и ценишь в исполнителях?
— Конечно, я мастер и ценю мастерство, тут даже и добавить нечего. Профессиональное мастерство. Это и студенты мои могут подтвердить — часто говорю им на занятиях: недостаточно мастерски как‑то это у вас, недостает мастерства, или иногда еще так: «Мастерство не пропьешь!» (это уже чаще про себя).
— Хореограф Максим Петров поставил в Мариинском театре балет на твой фортепианный цикл «Русские тупики» как раз примерно одновременно с выходом пластинки на FancyMusic. Расскажи, когда тебя впервые пригласили посмотреть на то, как твоя музыка получила пластическое выражение, и ты пришла, и вот ты смотришь: что происходит в твоей голове?
— Сама идея балета на музыку «Русских тупиков» казалась мне сомнительной, хотя я доверяла Максиму. И на первой репетиции я мало что поняла — мне же приходилось одновременно играть.
Но когда я увидела целое — стало ясно, что Максим сделал именно то что нужно, такая балетная «упоротость» и в то же время классический балет как он есть в своей беспощадности и повторяемости, а еще та самая русская пустота, вот она тоже случилась.
— Однажды про театральную программу фестиваля «Форма», которую я собирал почти полностью из крепкого андеграунда, и «Театр „Тру“» там тоже был с «Фразами простых людей», драматург и феминистка Наташа Зайцева написала под анонсом: «Какая маскулинная программа». И я благодаря этому комментарию по-новому увидел тексты и спектакли «Театра „Тру“». Я увидел в них практически Сергея Шнурова образца 2000 года с его «Дачниками» и подпевающими толпами на фестивале «Нашествие»: «Самое страшное, что может случиться — стану ********* [гомосексуалом]». Насколько герои и то, о чем они орут в спектаклях «Театра „Тру“», идейно и ценностно близки своим авторам и тебе в частности? Насколько тебе страшно «стать ********* [гомосексуалом]»?
— Леша, не вижу никакой близости со Шнуровым, это твои какие‑то проекции, поэтому сам ответь себе! Самому-то не страшно стать ********* [гомосексуалом]? Сам не ******* [гомосексуал] ли часом? Надеюсь, ты заготовил какой‑то ответ заранее.
— Пару недель назад издательством «Городец» был выпущен первый тираж пьес Артемова — Юшкова — Хрущевой, называется он «Неприятные тексты
». Я прочитал, и мне было очень приятно! Почему такое название? И что с глазами у детей на обложке?
— Ну, почему тебе было приятно, сложно сказать, у всех разные фетиши. Писать тоже было приятно. Обложку сделал отличный художник Павел Лосев. Тебе не нравятся красные глаза чем‑то? Или белые?
— Готовится второй тираж «Метамодерна в музыке и вокруг нее», и он будет как‑то отличаться от первого. Это апдейт?
— Да. Будет другая обложка, и добавлен один абзац. То есть совсем другая книга получится.
— Если вбить в гугл твое имя, после него есть три предложения: «метамодерн», «Русские тупики» и «хреновая мать». Хочется обсудить последнее. Ты ставишь этот хештег под всеми снимками с подавленными детьми в своем инстаграме, люто обработанные кислотными фильтрами. А существует как‑то фидбэк от публики инстаграма? И инстаграм для тебя — это больше сопутствующая иллюстрация твоей художественной практики или ее часть?
— У нас воспитанием детей (выбором стратегии, так скажем), занимается в основном отец, в этом смысле мы абсолютно патриархально мыслим. В своем инстаграме я только транслирую некоторые вещи. Вообще, думаю, когда‑нибудь можно будет создать школу семейных ценностей на основе этого инстаграма — как думаешь, будут у нас клиенты?
Фидбэка особенно нет, вообще в инстаграме у меня почему‑то в разы меньше подписчиков, чем, скажем, в фейсбуке или в «ВКонтакте». Иногда по ночам я тихо плачу из‑за этого.
— Я вижу краем глаза непрекращающуюся битву в композиторской зоне фейсбука. Кому‑то не нравится твоя книга, кому‑то музыка, а кто‑то недоволен тем, что ты разделяешь идеи Владимира Мартынова. В целом я вижу какие‑то не вполне тактичные попытки обесценивания твоего труда — педагогического, художественного и интеллектуального. И все эти люди — именитые и прекрасные композиторы. Что происходит?
— Сама наблюдаю за этим с возрастающим интересом. Я думаю, ситуацию можно обрисовать так: прекрасные композиторы накидываются на что‑то непрекрасное.
— И последнее, сложноватое. Хочу спросить про патриотизм. Или даже скорее про национализм. Во вселенной «Театра „Тру“» речь идет практически всегда про русских людей, практически всегда про мужчин. В «Широте» у вас в финале появляется дирижер, называющий себе собирателем земель, и хор начинает петь гимн русской широте. При этом в «Российской А-Азбуке» азбука — российская, а не русская. Где для вас — и для тебя — эта граница между государственным и национальным? Насколько она принципиальна? «Театр „Тру“» — для русских?
— Вопрос и правда сложный. Его лучше задать автору спектакля — Александру Артемову. Я же могу ответить цитатой из него же: «Нет границ, когда весело!»