«Вместе ходили на хип-хоп»: как выбирали участников триеннале в «Гараже»

Это такое странное, очень личное и щемящее ощущение, что вот есть художник, который тебе дорог и интересен, а его мало показывают, как‑то не замечают. Может, конечно, он сам хочет быть незамеченным, но мы про свои чувства сейчас. На I Триеннале мы видели других художников, которые работают с красным цветом и проблемами идентичности — это темы важные для Юрия, и уже тогда мы между собой говорили, что Васильев здесь бы тоже отлично смотрелся. И когда возникло предложение кураторов поучаствовать с рекомендациями во II Триеннале, то с первым художником (мы как группа могли номинировать двоих) у нас не было вопросов: мы точно знали, что будет Васильев.

К тому моменту он как раз заканчивал новый фильм «Северная гора — поселок Южный», который с каким‑то неистовым азартом снимал и монтировал уже несколько лет. Там довольно простой сюжет: такая бесконечная документальная толкотня, сценки из жизни людей, которые каждый день ездят рейсовым автобусом. Для нас это история о растерянности и одиночестве конкретного человека перед чем‑то, как это уже бывало в работах Васильева, — перед бескрайними полями, вокзальной толпой или вот салоном автобуса, — но здесь этот мающийся и растерянный герой вынут из кадра. Этот герой — зритель инсталляции, занявший место в автобусе согласно купленному билету на выставку.

Вообще, практика Юрия очень воодушевляет: довольно успешный художник-график с базовым советским образованием в какой‑то момент меняет медиум (это пришлось на девяностые годы), нащупывает свой язык и не останавливается. Нам нравится, как от цветовых пятен он переходил к объектам в духе Кифера (Ансельм Кифер — немецкий художник. — Прим. ред.) на заброшенной целлюлозной фабрике, а потом случилось это обращение к совершенно инфернальным фильмам.

Я давно сотрудничал с Фондом Рылькова (Фонд содействия защите здоровья и социальной справедливости в отношении наркозависимых. — Прим. ред.) как художник-активист. У них есть одна фишка: если хочешь о них написать или нарисовать, будь добр сходить с ними на аутрич (выход в город для помощи уличным наркозависимым людям. — Прим. ред.). Не каждый соглашался. Там я и познакомился с Димой — на образовательной программе для художников, которые рисуют комиксы. Мне он показался человеком, чьи качества соответствуют задаче — сделать интересную работу на тему наркозависимости. Ну то есть он очень крутой художник и человек, который не испугается по ночам сидеть в фургончике «рыльковцев» и общаться со стремными людьми из темноты.

Не в последнюю очередь при выборе «протеже» для выставки сыграло то, что Митя — не совсем человек из совриска, а художник комикса, так как я пытаюсь инкорпорировать комиксы в контекст современного искусства.

Но больше всего у Мити мне нравятся комиксы и иллюстрации назидательного и в то же время ироничного плана — вроде этой. Мне кажется, она о бессмысленности и вреде преподавания прекрасной русской литературы в школе таким образом, каким она преподается. Заметьте, в объяснении я использовал едва ли не больше слов, чем в комиксе (смеется).

Я познакомилась с Павлой в Питере, в школе вовлеченного искусства «Что делать», хотя мы обе из Омска. Я прилетала туда учиться, а Павла на тот момент переехала в Питер. Она показывала свои работы, живопись и очень сильно выделялась среди других студентов школы, и я ее запомнила. Потом мы встретились уже в Омске несколько лет спустя. Мы в группе «Наденька» — нас 5 человек — знали, что Павла обязательно будет в списке художниц, которых мы порекомендуем.

Для меня Павла — это «настоящая художница». Она не может быть другой. У нее есть свой собственный визуальный язык, свой мир. Это что‑то сильное и отдельное, сформированное ее личностью, без причесывания и форматирования после учебы в школах совриска. И в отсутствие институций, какой‑то отдачи от того, что делаешь, она никогда не останавливалась. Но при этом оставалась более-менее невидимой. Не только как художница из Омска, а как человек, не использующий — и не желающий, возможно, — личный бренд, какие‑то современные методы продвижения, не умеющий встраиваться в повестку. В общем, это отчасти история про аутсайдера и про разные возможности. Мне эта история близка.

Мне стало интересно, что произойдет, если дать больше видимости такой художнице, как это изменит ситуацию? Мне кажется, в момент выбора я мыслила больше категориями справедливости, чем симпатии, и была уверена, что Павла заслуживает возможности выставить свои работы там, где их увидит много людей. И сейчас так думаю.

Мы с Павлой ходили вместе на хип-хоп в прошлом году. В группе кроме нас были только дети и подростки. Они обсуждали домашку и кто с кем гуляет и думали, что мы примерно их возраста. Как раз перед одним из занятий я сказала Павле, что хочу порекомендовать ее на триеннале.

Но эта информация потерялась, и на выставке на этикетке написано «Дружба».

Мне сложно говорить о четком однозначном смысле, заложенном автором, когда я смотрю на работы Павлы. Я думаю, это больше ощущение, и зрители его считывают. Вытащенные из контекста овалы, которые мы привыкли видеть на памятниках с фото покойных, обломки каменных плит с гравировкой. Часть изображений по содержанию контрастирует с материалом, а другие резонируют с ним. Но привычные символы, кресты, черепа превращаются в рисунки от руки, лишенные торжественности. Я где‑то прочитала, что они похожи на рисунки в тетрадях — мне кажется, да, что‑то есть. Конец жизни и приближение смерти замыкается с эстетикой чего‑то детского, но не инфантильного, а скорее взрослеющего, ищущего ответы на разные вопросы.

При том что в России тема смерти достаточно табуирована, я вижу во всем этом что‑то очень естественное, манящее. Это, конечно, больше про жизнь и ее хаотичность, чем про смерть. Про то, каково жить за пределами Москвы, потому что в России это иногда очень одинокая, отшельническая жизнь, замкнутая сама на себе: работа, окраины, мало денег или вообще нет, ничего не меняется. Как будто ты уже умер. Но это жизнь. И это естественная жизнь — как куски травы, растущие на обочине, на пустырях, в противопоставление английскому саду. Сама Павла говорит, что ее интересуют пограничные состояния, переходы, мистификации. Что‑то неуловимое. Поэтому мне сложно об этом говорить. Я не хочу улавливать и называть словами. Мне кажется, поэтому работы Павлы так привлекательны: ты можешь не объяснять ничего, а просто подойти и посмотреть. И все поймешь.

Карина — моя подруга и землячка. Мы обе из Омска. Я уехала в Питер, а она — в Москву. Я видела, как ей было сложно, когда она переехала в новое место и оказалась оторвана от своих друзей и родных. Нужно войти в художественное сообщество, обрасти новыми друзьями. И этой рекомендацией мне хотелось помочь ей социализироваться в художественном сообществе Москвы. Но, конечно, прежде всего она классная художница.

Помню, когда я приезжала в Москву из Питера, мы с Кариной всегда шли в музей. Обычно это были один или два дня такого музейного «запоя». Мы могли весь день ходить по музеям и бесконечно обсуждать искусство. Сейчас, во время пандемии, мне очень не хватает таких приездов.

Что касается инсталляции, которую Карина показала в «Гараже», — многие из этих работ я видела раньше по отдельности. И вот они все сложились в композицию с парником. Мне кажется, детство на даче — это своеобразный архетип. В этом парнике Карины я узнаю свой детский взгляд. Свои мысли я описала в тексте, который писала как вспомогательный для «Гаража». И, что интересно, мой анализ, текст, который писали для этикетки, и взгляд Карины на ее работу — совершенно разные.

Для меня творчество Карины — это визуальная поэзия. Очень образная, которую иногда трудно объяснить. И название, которое она выбрала, — «Молчаливые двигались тени цветов на пороге» — очень четко совпадает с моим взглядом.

Мы познакомились с Асей на форуме молодых художников во Владикавказе. Ее перформанс «Шесть восьмых» для этого форума меня впечатлил и стал одним из моих любимых. После мы с Асей поддерживали редкую связь по телефону и в сети. Делились планами, проектами, обсуждали исключительно искусство.

И вот, когда куратор выставки в «Гараже» сообщил о том, что у триеннале появилась новая стратегия, которая исключает возможность моего участия, первой реакцией было разочарование. Но, переварив информацию, я осознал всю гениальность этой идеи.

Из тех, кого я мог рекомендовать на тот период, позиционирующим себя как современный художник в Чечне был только Аслан Гойсум. Но он также попадал под ограничения новых правил триеннале, потому что был участником прошлой. Объяснив свою ситуацию куратору, я услышал, что «Рекомендуемый художник не обязательно должен быть чеченцем или находиться на территории Чечни. Это может быть просто твой любимый художник».

Так как я был неким псевдокуратором, то старался помогать и участвовать в процессе создания, когда Ася находилась в Грозном. То есть мы довольно часто, начиная с идеи, обсуждали ее работу.

Когда Ася начала работать над «Свободным местом», она сразу обстрагировалась от мнения других людей о том, что она делает. И это мне очень нравится! Она сфокусировалась на том, чтобы сделать такую работу, которая будет волновать прежде всего ее саму. «Свободное место» — это очень самобытная и «живая» работа. Она призывает размышлять о важных вещах, которые происходят в офлайне. О вещах, которых нам не избежать. Вообще, тема смерти для большинства людей дискомфортна, но работа Аси не вызывает отрицательных и негативных чувств, хоть она и на тему смерти.

Порекомендовать Александра я решил из‑за личной симпатии к некоторым его проектам. Я помню работы Александра времен, когда я был еще ребенком. В последнее время круг молодых нижегородских художников стал широко известен у нас в стране, и в том числе поэтому мне захотелось поработать с более опытным художником, с которым я не работал до этого. И я предложил ему.

Александр согласился, и мы стали выбирать проект для триеннале. Мне хотелось взять какой‑то незавершенный его проект, чтобы увидеть процесс создания и появления новых работ. Одним из таких незавершенных проектов и были платочки. Этим проектом Саша задокументировал новостные события XX века.

А на триеннале выставлены те платки, которые связаны именно с событиями нынешнего года: пандемия, обнуление сроков Путина, внесение изменений в Конституцию РФ, отравление Навального и прочее. Александр документирует эти важные для себя события и дает нам понять, о чем он переживает.