— Я так понимаю, идея устроить выставку о пустой Москве у вас появилась спонтанно?
Да, я приехал в Москву в начале марта, и один за другим стали схлопываться съемочные проекты. Город пустел, и в какой‑то момент я понял, что документация пустых улиц — это интересная идея, потому что вряд ли такое повторится еще раз. То есть это должно было стать фотодокументом, для которого я стал искать подходящие способы воплощения — технические и творческие.
В процессе разработки идеи я понял, что снимать нужно именно такие узкие панорамы: как будто ты выходишь на улицу, смотришь налево, потом направо, и это усиливает ощущение пустоты. Я стал действовать по принципу Lean StartupАвторская методика американского предпринимателя, основанная на идее внедрения научного подхода в бизнес-стратегию стартапа. Эрика Риса. После того как идея окончально сформировалась в моей голове, я начал искать для него поддержку и быстро понял, что к нему есть интерес, потому что в этой идее есть и исторический, и эстетический и культурологический подтексты.
— Вы работали в одиночку?
Я позвал продюсера Нигину Бероеву, которая помогала мне с договоренностями, потому как многим людям было явно не до того, чтобы открывать крыши для съемок фотопроекта. В общей сложности я снимал около двух месяцев, ходил по 10 километров в день, часто вставал на рассвете. В результате удалось отобрать довольно много удачных снимков. На самом деле, два месяца — не такой большой срок, если учесть, что порой съемка одного кадра занимала несколько дней.
— Кстати, как вам удалось снять Пушкинскую площадь с такого ракурса?
— А, кадр, где Пушкин грустно взирает на то место, где он раньше стоял… Многие думают, что я снимал это с квадрокоптера, но на самом деле я использовал обычную люльку: я договорился с реставраторами Москомархитектуры, которые занимались мытьем памятника, и как раз после мытья попросил, чтобы меня подняли в люльке на эту точку.
— Какое у вас было ощущение от города в тот период?
— Мне Москва не казалась апокалиптичной, как говорили многие знакомые, я просто видел город, который стоит на паузе. К тому же, если присмотреться, видно, что работали сервисные службы.
Отдельно я хотел обратить внимание зрителя на диалог архитектурных стилей: некоторые здания строились в разницей в несколько веков, при этом у них есть общие детали экстерьера. Именно поэтому я решил делать черно-белые фотографии — это подчеркивает архитектурную строгость линий, ритмику и эстетизм. К тому же в цвете город несколько более пестрый, чем хотелось бы: мне нужно было уйти от разных оттенков (красного, желтого, зеленого, вывесок, знаков дорожной разметки) и направить взгляд зрителя на архитектурную гармоничность.
— Все-таки вы специализируетесь на фотожурналистике, где важной составляющей являются непосредственные участники событий, которые вы снимаете. Как вам работалось без людей в кадре?
— До изоляции я занимался в основном военной журналистикой. В начале этого года я был в Ираке, я прилетел туда сразу после убийства иранского генерала Сулеймани. И, конечно, панорамные кадры города без людей — это совсем другой стиль в фотографии, для которого нужен другой глаз. Уже в процессе съемки я с удивлением для самого себя обнаружил, что снимаю именно пустоту, отсюда родилось и название выставки. Так что, думаю, пейзажная фотография займет в моей работе какая‑то часть и в дальнейшем.
— В одном из интервью вы говорили, работать на Ближнем Востоке вам интереснее, чем в европейских странах. С чем это связано?
— Здесь все зависит от склада характера, от того, кому какие темы нравится развивать. У разных стран и регионов разные повестки: в Европе можно снимать в размеренном стиле, и там не так много чего происходит. На Ближнем Востоке, конечно, в основном освещаются военные конфликты. Есть африканский регион, где повестка скорее правозащитная, в то время как в Азии — преимущественно экологическая.
— На психологическом уровне, на уровне эмпатии вам сложно снимать военные конфликты?
— Конечно, войны всегда тяжело снимать, но тут возникает вопрос, насколько глубоко это может к тебе внутрь пробраться. В какой‑то момент я для себя понял, что есть «своя война» и «не своя война». Хотя если военный конфликт касается непосредственно твоего близкого окружения, то все гораздо сложнее. Как было, например, с войной на Украине, которая затронула моих друзей и родственников. Конечно, снимать ее мне было сложнее, чем, допустим, палестино-израильский конфликт. При этом мне очень нравится тот же Ближний Восток, я люблю Бейрут, Тель-Авив, я искренне восхищаюсь ближневосточной культурой, величественностью финикийских народов, которые остались среди жителей Ливана, Израиля и Сирии.
— Никогда не возникало конфликтов во время съемок? Все-таки у восточных народов свой культурный код и отношение к публичности…
— Нет, у фотожурналистов есть свой профессиональный и этический кодекс, мы заранее договариваемся о съемках, способности вести такие переговоры тоже приходят с опытом. Конечно, я не работаю как папарацци…
— Но ваш дом — в Москве?
— Да, я много где побывал и жил тоже в разное время в разных городах, но в Москве я родился — на Арбате, в том самом роддоме, в здании которого сейчас «Макдоналдс», — и моя семья живет здесь, так что я люблю этот город во всех его проявлениях.