— Как появилась эта книга? Как я понял, поначалу это вообще не был единый текст?
— Да, это началось с блога в «ВКонтакте», который я вел как закрытую группу. И там люди просто говорили, чтобы было бы неплохо, если бы это была книга. Я начал задумываться об этом. Потом предложили, чтобы мы в типографии сами для себя выпустили эти записи как книгу — что я и сделал. [Читатели] начали давать почитать ее в таком книжном виде своим знакомым, друзьям — и как‑то все ушло дальше группы. Мне начали писать незнакомые люди, что им понравилось, и тогда я задумался, что, наверное, сделал что‑то похожее на книгу (смеется).
— А какая из историй, вошедших в книгу, была первой? Самая первая — или…
— Да, там есть глава «С чего все началось» — так называется самая первая запись в блоге.
— То есть это не та история, когда сперва были набросаны какие‑то кусочки пазлов, из которых собралось цельное продуманное полотно?
— Нет. Вот все как было в блоге, я так все и закинул в книгу. (Смеется.) Наверное, так не делается, но я так сделал.
— Ого. Но насколько я понял, для той версии, которая сейчас выходит в «Попкорне», роман как‑то изменился?
— Нет, изменился только эпилог. Все остальное — просто заметил, что где‑то опечатка была и исправил ее. В версии Popcorn Books, за исключением того, что некоторые слова переставлены так, как больше нравится главному редактору, ничего не изменилось со времен самиздата.
— А тебе комфортно, когда редактор говорит: вот здесь лучше переставить слова, потому что так будет лучше?
— Ну да. Чаще всего я согласен с этим. Но если не согласен, я же имею право сказать «нет» — и, в принципе, со мной никто не спорит.
— А что изменилось в финале? Проспойлеришь?
— У меня было плохое настроение, когда я писал эту книгу. Я думал, что напишу — и хватит жить (смеется). Вот.
— Ой.
— Поэтому там все заканчивалось на суицидальной нотке: герой почти самовыпилился, но потом его остановил один из родителей. Конец. (Смеется.) Такой депрессивный финал был. Но потом, когда я закончил писать книгу, мне резко полегчало. Какое‑то время, пару месяцев, наверное, была вот эта версия эпилога в самиздате. (Вздыхает.) Я на нее посмотрел — и подумал, что мне не нравится, что все так заканчивается. Поскольку я уже начал себя чувствовать по-другому, я и сам перестал соглашаться с тем, как герой себя повел. Я подумал, что нужен более позитивный финал, в котором никто вообще не думает себя убивать. Просто все собираются уехать.
— В итоге получился финал, в котором главные герои — гомосексуальная пара с детьми, живущая в России, — отправляются в Канаду…
— Планируют.
— Ну весьма конкретно уже планируют.
— Да. (Смеется.)
— И для тебя это хеппи-энд?
— Можно ли считать хеппи-эндом то, что ничего не изменилось в России? (Смеется.)
— Спрошу по-другому. Возможен ли хеппи-энд, в котором они не думают уезжать из России?
— Ну если они планируют жить [в России] так же закрыто, как и жили, то я не знаю, можно ли это считать хеппи-эндом. Думаю, что открытая жизнь, в которой всем комфортно, все чувствуют себя безопасно, — такой хеппи-энд невозможен сейчас в России. Хеппи-энд, в котором ты просто не сядешь в тюрьму и тебя не убьют… Ну такое возможно. Если повезет. (Смеется.)
— Звучит оптимистично, да. Расскажи, когда появились эти ролики в поддержку поправок — как ты их воспринял? Гомофобные ролики были и раньше, но именно в этот раз рассказали не про то, что геи плохие, а про то, что эти страшные геи еще и детей ваших могут забрать из детского дома — прямо как в твоей книге, собственно.
— Первая реакция — это, конечно, просто смешно. А вторая… Я думаю, что на самом-то деле им не особо есть дело до геев. Это просто триггерная точка, которую нужно нажать, чтобы люди пошли и сделали так, как им нужно. Естественно, у них главная цель состоит не в том, чтобы геи не усыновляли детей, — это просто триггер. И это меня злит — что [власти] пытаются манипулировать людьми на вот этой почве.
И вот эти 5% берутся — и на них натравливаются остальные 95. Создается образ врага, в котором враг почему‑то среди своих же граждан.
— А если говорить не о самом ролике, а о том, как на него отреагировало общество? У меня есть ощущение, что ролик так полыхнул именно потому, что в России уже нет такого консенсуса по вопросу злобных гомосексуалов.
— В основном негативная реакция на ролик была у молодых людей. То есть это вообще другое поколение. В основном это либо очень молодые люди, либо сами представители ЛГБТ-сообщества независимо от возраста. Я думаю, что сменилось поколение… Ну пока не сменилось, но они уже выросли для того, чтобы начать высказывать свое мнение. И вот поэтому они могут поднять шум — тем более что у них есть доступ в интернет. Раньше у людей в принципе не было возможности посмотреть, как живут люди в других странах, cформировать свое мнение, независимое от того, что говорит государство. Сейчас у людей есть альтернативное мнение — и его все больше и больше.
— В твоем романе главный герой растет в однополой семье — и в связи с этим проходит через большое количество трудностей. Не возникало ли у тебя опасения, что книга может быть интерпретирована в пользу гомофобских взглядов? «Смотрите, вот как тяжело живется человеку в однополой семье. Вы такого хотите детям — чтобы вот человек так мучился?» (Смеются.)
— Мне кажется, что главный герой мучается не из‑за своих родителей, а из‑за того, что происходит вокруг. Я об этом не думал, честно скажу. Если кто‑то захочет это так интерпретировать, он, естественно, это сделает. Что угодно можно так интерпретировать. Можно было написать книгу, в которой вообще все хорошо, — ее тоже бы как‑нибудь интерпретировали.
— Как пропаганду, очевидным образом.
— Да, тогда это была бы пропаганда (смеется). Все слишком хорошо.
— Ты сейчас — когда у тебя есть поклонники, книга выходит в хорошем издательстве, на нее пишут отзывы — чувствуешь себя писателем?
— Да, я так говорю.
— Есть ли ощущение, что можно быть профессиональным писателем, зарабатывать этим делом на жизнь?
— Не знаю, я только начал. Надо посмотреть, сколько мне будут платить. Пока вообще непонятно, сколько это приносит денег. Моя бабуля мне говорит, что я буду нищий. (Смеется.) Что все писатели нищие.
— К «Дням нашей жизни» ведь есть приквел…
— Был. Уже нет.
— Уже нет?
— Я его… я его отменил.
— Можешь рассказать поподробнее?
— Все в том же блоге, где я писал «Дни», я после этого продолжал еще писать. И потом, когда я посмотрел, что книга вроде бы всем интересна, подумал, что можно и другие записи показать людям. В этом приквеле были короткие истории про детство родителей [главного героя] и про Ваню, который брат. Это очень короткая книжка, пятьдесят страниц, наверное. И я подумал, что пятьдесят страниц — это слишком мало для того, чтобы быть полноценной книгой. И нужно это дорабатывать. Потому что все начали говорить, что тоже хотят, чтобы эта книга была издана в нормальном издательстве. А я-то понимаю, что пятьдесят страниц — это как журнал, кто это будет издавать (Смеется). Поэтому нужно дорабатывать. Сильно. Я пока везде эту книгу удалил, и, скорее всего, это будет уже что‑то другое.
— Еще такой вопрос: важный сюжетный поворот в конце книги — это история про то, как главный герой с помощью базовых знаний о том, как работают социальные сети, вычисляет своего одношкольника, который оказывается геем или бисексуалом. Понятно, что большинство представителей ЛГБТ-сообщества довольно бережно относятся к своей приватности в России. Тебя не пугает, что люди довольно уявзимы в этом смысле? Я, когда готовился к интервью, узнал о тебе некоторое количество относительно личных подробностей — а я ведь вообще не старался их узнать.
— Если говорить про мою безопасность, то мне, естественно, некомфортно. Но еще есть такой момент, как видимость. Когда публичный человек говорит о себе как о представителе ЛГБТ-сообщества, это всегда идет в пользу ЛГБТ-сообщества, что есть люди среди обычных (смеется) людей, которые занимаются обычными делами. Актеры, писатели, кто угодно — и вот они тоже принадлежат к ЛГБТ-сообществу. И, с одной стороны, мне хочется быть полезным. Я не стараюсь слишком сильно раскрываться — но это больше инициатива скорее издательства, не говорить на эти темы. Они пока говорят: «Мы боимся, что это будет для тебя опасно». Сам я говорю, что, в принципе, если у кого‑то есть вопросы, я могу это обсуждать. Но даже если я соглашаюсь это обсуждать, это не отменяет того, что мне страшно. Просто я это делаю, потому что это важно. Вот. Но мне страшно.
— Книга мне показалась — это мое личное читательское впечатление — довольно оптимистичной. Несмотря на все, что переживает главный герой, на весь реализм, она, в принципе, очень… не люблю такое слово применительно к литературе, но уютная. В этом смысле — ты оптимистичный человек в том, что касается нашей страны? Ты говоришь, что молодые люди более толерантны, — а есть ощущение, что, возможно, в будущем будет получше?
— Я уверен, что в будущем будет получше, просто я не знаю, когда будет это будущее. Возможно, через тысячу лет (смеется).
— Ого!
— Ну я просто не знаю, доживу ли я до этого будущего. И доживем ли мы все до него. Я не сомневаюсь, что со временем должно становиться лучше: это закономерный процесс, до которого мы просто пока не дошли. Но мне трудно предположить, насколько мы от него далеко. В том, что это будет, я уверен. В том, что это будет, когда мы еще будем живы, я не уверен. (Смеется.) Я не знаю, считается ли это оптимизмом.
— Ну, в предложенных обстоятельствах, наверное, это должно считаться оптимизмом. (Смеются.) В какой стране живем, такой и оптимизм.
— Ну да.