— Хотела начать с того, что у вас феноменальный гастрольный опыт: ежегодно в Москве проходят ваши январские гастроли.
— Новогодние колядки, да.
— Честно говоря, я другого такого примера не знаю — чтобы ежегодно на протяжении нескольких недель театр играл десятки своих спектаклей, а публика каждый год ждала приезда этого театра как новый сезон любимого сериала. И это уже происходит…
— 14 лет. 11 лет мы здесь (в театральном центре «На Страстном». — Прим. ред.), до этого играли спектакли в театре «Современник» на «Другой сцене» и в ЦИМе, а потом как‑то здесь прижились, тут нам удобно, хорошо, и публика уже привыкла. Каждый год в старый Новый год мы начинаем гастроли. В этом году 44 спектакля играем.
— А сколько из них премьер?
— «Калигула», «Дурак и дурнушка», «Носферату», «Хабибулин едет из Владивостока в Калининград к Зое», «Детство», ну и детская сказка, на нее билеты еще в октябре раскупили, она называется «Пузырь, соломинка и лапоть» — всего шесть премьер.
— То есть остальные 38 вы привозите уже не первый раз. В связи с этим вопрос: у вас очень свой, очень домашний зритель — видно, что они знают ваши спектакли наизусть. Кто ваш зритель? И отличается ли он в Москве и Екатеринбурге?
— Их не так уж много. На самом деле их 30–40 человек — тех людей, которые меня, мой театр и моих актеров любят. Со многими мы подружились, у многих я был в гостях. Они приносят нам блины, вот завтра наша подружка Света обещала принести пирожков. Сегодня мы разбирали подарки от артисток из Театра Вахтангова, они сидят сейчас смотрят спектакль — четыре артистки, с которыми я репетировал «Бабу Шанель» осенью. Они тащат хорошие вещи, многие даже с этикетками. А у нас поскольку частный театр, условия таковы, что мы принимаем абсолютно все, что нам принесут. Конечно, если вещи уже совсем старые, мы их выкидываем, но что‑то перешиваем, приводим в порядок, стираем.
Стыдиться того, что мы бедные, думаю, не стоит. Да, мы бедные, но при этом мы живые. Люди, которые приходят на спектакли, помогают, потому что знают, что это частный театр, что привезти 44 спектакля стоит огромных денег. Они знают, что если они не купят билеты, то я не приеду, потому что мы живем благодаря этому. А потом я стою и подписываю перед каждым спектаклем программки, кланяюсь каждому и кланяюсь абсолютно искренне, потому что люди купили билеты.
Если у этого человека есть возможность подарить деньги, спасибо ему большое. Если бы у меня была такая возможность, я бы всему белому свету помог, наверное. Потому что читаешь про больных детей в фейсбуке и становится стыдно, что ты не можешь даже пятьдесят рублей перевести, потому что у меня ситуация такова, что в любой момент все грохнет.
Вы правы: ни один театр из провинции не может позволить себе такой роскоши приехать на три недели в Москву, жить в гостинице «Вега», где каждый день уборка и полотенца меняют каждый день, а на завтраке жри — не хочу. Все мои артисты приходят с коробочками и складывают себе на обед. А там запрещено выносить еду. Пошли вы на хер! Нам разрешено. Зато суточные сэкономят. А что такого? Мне насрать. Кто‑то говорит, что стыдно воровать еду на завтраке. Пошли вы на хер, мне не стыдно.
Мы за гастроли заработали 12 миллионов. 6 миллионов забирает ТЦ на Страстном за аренду, а 6 мы берем себе, из них где‑то 4 миллиона ушло на то, чтобы со всеми рассчитаться. Я никому ничего не должен. Нормально, спасибо москвичам. А почему никакой театр не может себе позволить приехать на три недели в Москву? Ну потому что у них спектакли говно, а у меня хорошие. (Смеется.) Они делают спектакли не для публики, а у меня спектакли для людей. Вот сейчас сидят они на «Дыроватом камне», животы надрывают и не знают, что скоро платочки носовые начнут доставать, а потом скажут: «***** [Черт побери], это же все про нас, про нашу жизнь!» Вот так надо делать спектакли, как мне кажется.
— Феномен же не только в том, что никто не может позволить себе такие длинные гастроли, а еще в том, что вы из года в год можете привозить одни и те же спектакли и люди готовы их смотреть снова и снова.
— Но 14 лет назад спектакль «Ревизор» мы играли в ЦИМе. В зрительном зале сидели три сестры и дядя Ваня, в антракте три сестры уходили, и оставался только дядя Ваня, топал ногами и говорил: «Будьте вы прокляты, чтобы вы сдохли. Бесы, бесы!» А позавчера мы играли «Ревизора» в зале на 380 мест, спектакль идет три часа, и вот так у стенок стоит человек 50.
— Я как раз была на этом показе. Меня восхитило все, что происходило в зале, — это отдельный спектакль, который вы будто бы тоже режиссируете. В моем ряду сидели и две женщины, которые постоянно хохотали и подсказывали артистам реплики, и мужчина, который во втором акте вскочил и выбежал с криком, что этот спектакль создан для идиотов. Тем временем женщина, сидевшая на ряд ближе, тщательно зумила, как Хлестаков в исполнении Олега Ягодина хлещет по попам городничиху и ее дочь. Неподалеку тихо сидел Андрей Звягинцев.
— (Смеется.) А на поклоне! Они тащат вино, шоколад, пироги. Я не видел такого ни в одном театре. Я же не прошу! Я не знаю, почему они дарят. Любят, наверное. А мы за кулисами раскрываем все эти коробки и рассматриваем, что кому дали. Обычно на поклон в Екатеринбурге никто, кроме главных исполнителей, не выходит, потому что все в грязи. А тут они говорят: «Пойдем кланяться, может, что дадут». И стоят ждут, такие попрошайки. (Смеется.)
— Вы в год выпускаете много премьер, и при этом очень многие спектакли задерживаются в репертуаре на долгие годы…
— Да, вот «Гамлета» 14 лет играем, «Ревизора» — 16.
— Ощущение складывается, что даже ваши старые спектакли настолько востребованы, что у вас и нет особой необходимости выпускать такое количество новых.
— Ну все-таки в Екатеринбурге у нас другая ситуация, не такая, как в Москве. Там надо все время выпускать новые спектакли, потому что публика не пойдет…
— Мне казалось, что у вас и в Екатеринбурге все совсем не плохо с аншлагами.
— У нас публика очень хорошая, но все равно все ждут премьеры. А потом театр же должен выпустить 5–6 премьер в год. А спектакли, которые не пользуются успехом, приходится снимать. У нас ведь живой театр, и не каждый спектакль — шедевр. Что‑то задерживается, а что‑то уходит, ну и что, нормально, по-моему. Год поиграли, и публика не идет — ну и все, до свидания.
— То есть вы достаточно легко расстаетесь со спектаклями?
— Ну что делать. За все эти годы спектаклей 10–15 я убрал потихонечку. Был такой спектакль «Клуб брошенных жен», но не получился — до свидания; спектакль «Моцарт и Сальери», его Саша Вахов делал, говно получилось, — быстренько убрали. «Клещ», «Нюня» — но это делал не я, а другие молодые режиссеры. Ну у них, понятно, не получается. А то, что я делаю, обычно долго остается в репертуаре. Был очень хороший спектакль «Фронтовичка», очень хороший «Букет», хороший «Землемер», но народ не ходил, потому что тяжелые спектакли, трудные, а все же поржать любят.
Кто нас кормит в Екатеринбурге? «Баба Шанель» — хоть каждый день ставь, будет полный зал, «Двенадцать стульев», «Всеобъемлюще», «Группа ликования», «Мата Хари» — комедии, которые привлекают публику. И детские сказки, конечно. Я же написал кучу разных сказок: «Красную Шапочку», «Золушку», «Аленький цветочек» — ну чтобы не платить авторские. Мы не платим никому авторские. У нас денег нет на это. Если идет пьеса моей ученицы, скажем, Ярославы Пулинович «Наташина мечта», она пишет в РАО отказ. Естественно, что же она будет с меня деньги брать? Или пьеса [Ирины] Васьковской «Уроки сердца» — она тоже написала отказ.
— Про ваших учеников тоже хотела спросить. Это же прямо мафия.
— Да, мафия. Я выпустил за все эти годы 70 драматургов, а состоялось их не так уж много. Ну человек 20, может быть. Может, больше. Вот вчера приходил Вася Сигарев — мой любимый ученик, я им хвастаюсь. Вот мы с ним фотографировались в фойе. (Показывает фото.) Живет в Москве недалеко от Красной площади, богатый человек из Верхней Салды.
— Вы как‑то существуете в связке с учениками, поддерживаете их? Ну не Сигарева, понятно.
— Пути учеников и учителей расходятся чаще всего. Ну что мне Пулинович помогать, она уже известный драматург. У [Анны] Батуриной идет в «Современнике» пьеса, у [Анны] Богачевой сказки идут по всему миру. Володя Зуев — его пьеса «Восемь» идет в Губернском театре. Вчера сообщили, что пьесу [Ирины] Васьковской [«Рэйп ми»] начали ставить в Театре Ермоловой. [Алексей] Синяев сейчас стал подниматься, про [Романа] Дымшакова стали говорить в Москве.
Вчера, например, с Васей говорили, и он попросил порекомендовать ребят, которые помогут сериал писать. Я ему говорю: «За деньги, Вася, они тебе все напишут, за бесплатно, Вася, ничего писать не будут». Он будет руководителем какого‑то сериала, московские драматурги пробовали писать синопсис, но все это барахло, поэтому он хочет драматургов с Урала. Я ему говорю: «Вася, ну только не надо обманывать людей, все жрут доширак. Заплати хоть немножко денег, они тебе напишут. Все хотят для кино что‑то писать».
Я преподаю в театральном институте 27 лет. Все эти годы я получал зарплату 3500 рублей в месяц. Я думал: «Ну ладно, это для искусства». А сейчас пришел новый ректор Анна Аркадьевна Глуханюк, третий год я получаю в месяц 80 тысяч рублей, почти не появляясь там. Я на гастролях, а мне вчера на карточку приходят деньги. Понятное дело, куда это опять уйдет все, — на театр. Я у нее спрашиваю, почему она так много мне денег платит, а она отвечает, что за имя, за то, что я у них в институте работаю. И еще спрашивает: «Мало?» Много! Я еще набрал огромный режиссерский курс, так с ними интересно. Вот сейчас с ними занимаюсь, была сессия в декабре — ну вообще огонь! Съехались со всей России и сказали, что только у Коляды хотят учиться.
— Кого вы считаете самыми интересными русскоязычными драматургами на сегодняшний день?
— Своих учеников, конечно. Неужели я Вырыпаева или Гришковца буду хвалить? Зачем я им буду помогать. Вот я скажу: «Вырыпаев замечательный». Это поможет ему? Надо произносить фамилии людей, которым надо помочь.
Я помню, я был еще маленьким, только пьесы начинал писать, и в «Литературной газете» в 1989 году выходит интервью Виктора Сергеевича Розова, царствие ему небесное. Я ходил к нему на семинар в Литературном институте, когда учился. И там он пишет: «Появляется много молодых драматургов: Володя Малягин, Алексей Слаповский, Николай Коляда и др.». Какое счастье! В «Литературной газете» перед «и др.» твоя фамилия! Это сейчас насрать: пишете вы или еще кто‑то, любая газета, любой журнал — мне все равно, это не имеет никакого значения, но тогда! Поэтому всякий раз, когда я даю интервью, я вспоминаю имена не тех моих известных учеников — ну что Сигарева прославлять, его знает весь мир. Мне скажут: «А больше ты никого не выпустил?» Нет, вот Рома Дымшаков какой замечательный, Тая Сапурина, Катя Бронникова — много их.
Вчера вот вышла книга, которую издал театральный институт, и там несколько пьес моих учеников: Семен Вяткин, Юлия Новгородцева, Аня Кизикова — совсем молодые еще студенты. Институт расщедрился, хороший ректор пришел. Обычно я эти книжки издавал за свои деньги, а тут институт нашел деньги, грант, может, выиграл. А редактор книжки Олег Багаев — мой ученик бывший, а сейчас главный редактор журнала «Урал», где я раньше работал. Я выставляю в фейсбуке фотографии: «Вот книжка вышла, радуйтесь, дети, ура-ура!» И Юлия Новгородцева пишет: «Ой, я еду в трамвае, читаю это, Николай Владимирович, и плачу!» И я представляю, как едет она в трамвае по заснеженному Екатеринбургу на работу и плачет. Для нее это счастье — опубликоваться где‑то. На самом деле это не имеет никакого значения. А может, и имеет — черт его знает. Счастливы они, и слава богу! Поддерживать молодых надо всегда, их гладить по рукам.
На меня вот обижается Ягодин, [Тамара] Зимина. Я беру новых артистов в театр и начинаю с ними работать. А как я работаю на репетициях? «Опусти глаза. Посмотри налево. Посмотри вверх. Посмотри прямо. Подумай. Сначала подумай, а потом говори». Сначала надо подумать, и мысль должна отразиться на лице. И каждое движение простраивается. Зимина сидит: «***** [Блин], почему ты с нами так не работаешь?» Я ей: «Пошла на хер».
Вот с ними надо работать, учить. Их учишь целый год, потому что они приходят необученные в театр. Либо их учили играть Шекспира в бархатных штанишках, либо они приклеятся к носу, к парику, к бороде. А у меня какой‑то другой театр, тут нет такого: пристройка, отстройка, событие — ах! Выход из события. Надо вот это все говно, вот этого Станиславского всего выкинуть на помойку, чушь это все. Их же надо учить чему-то другому совсем, вот и учишь. И через год они становятся артистами. Но это все происходит медленно и печально. Когда мне говорят: «Какие у тебя артисты замечательные!» — я говорю: «Да, видели бы вы, как они работают с другими режиссерами. Это вообще трындец полный».
— Прошел слух про совместный проект с «Гоголь-центром».
— Это я написал в фейсбуке, и все возбудились страшно. Два года назад приходит ко мне в кабинет в Екатеринбурге после спектакля дядя такой большой. Мне позвонили из Филармонии и сказали: «Борис Березовский придет, пианист». «Ну пожалуйста». Посадили его, после спектакля он заходит. Я его не знаю, я не очень большой спец во всем этом деле. Приходит и говорит: «Я хочу, чтобы вы поставили пьесу по записным книжкам [Венедикта] Ерофеева». Ну да, любопытно. Он: «Я вам пьесу пришлю». Я что‑то помякал, помякал, и он ушел.
Я звоню своему другу-музыканту в «Геликон-оперу», говорю: «Стас, пришел ко мне Борис Березовский и говорит, что он пианист». (Смеется.) Ну я дурак, я необразованный. «Хочет играть в моем спектакле на рояле». Он: «Чего? Борис Березовский придет в твой сарай? Ты звезданулся? У него гонорар миллион евро за концерт, он из Америки, из Аргентины, Уругвая не вылезает. Успокойся, это тебя кто‑то разыграл». Ну ладно, разыграли и разыграли. Забыл.
Проходит полгода, звонят из Филармонии: «Борис Березовский хочет посмотреть». Я: «Ну пожалуйста». Он заходит, я уже: «Здравствуйте, Борис Вадимович, да-да, конечно. Спектакль, ну не знаю, давайте думать». А сам думаю: «Ну какого хера тебе надо-то от меня? Что ты приедешь ко мне? Как я тебе буду платить?» Он говорит: «Мне денег не надо. Мне интересно». Ненормальный, что ли? Потом я снялся в кино у Кирилла Серебренникова, и Кирилл говорит: «Давай что‑нибудь вместе придумаем такое необычное, чего ни у кого нет?»
— Это вот сейчас, на съемках «Петровых в гриппе»?
— Да, 31 декабря был последний съемочный день. Я играл водителя катафалка, алкаша. Очень смешно это все было, но это все отдельная история. Он вот так сказал, а я говорю: «Ладно, да. Что‑нибудь сделаем». Думал, думал, думал. Прошло буквально две недели, и вдруг перед самыми гастролями здесь, 12 января, звонит продюсер из Свердловской филармонии, Алла, и говорит: «Вот Борис Вадимович все про вас вспоминает, ну что же вы. Будете или не будете?» И вдруг мне приходит мысль: «Боже, надо же это все с Кириллом соединить. Будет же паровоз! А мы там, сбоку. Возьму двух артистов своих, двух артистов из ГЦ, Борис Березовский…»
— А каких артистов?
— Да не знаю я еще ничего. Надо думать. Звоню Березовскому: «Борис Вадимович, так и так, давайте съездим?» Он пришел к нам сюда, посмотрел «Оптимистическую трагедию», сказал, что это гениально. Ну не знаю, врет, не врет, но я же за язык не тяну. Но приятно слышать это все. Мы с ним сели ночью в такси и поехали в «Гоголь-центр» к Кириллу. Приехали, пустой театр. Монтировщики стучат молотками на сцене. Мы с ним разговариваем в кабинете, он говорит: «Ну пойдемте я вам театр покажу». Идем, идем. Стоят такие старые разбитые фортепиано посреди зрительного зала, без крышки, без всего. Березовский подходит, открывает и вдруг так: тарарарарам-тарарарарарам. Я так охерел! Так красиво, минуту-полторы он играл, наверное. И когда он сыграл в этом пустом театре, я вдруг увидел, как весь спектакль надо поставить. Потом мы ходили, ходили, Кирилл все время говорил: «Это грандиозная идея, давайте, давайте!» Вот сейчас мне надо переписать пьесу, придумать все-все.
— А что именно за пьеса?
— Это пьеса друга Бориса Вадимовича, ну там не пьеса, а сложенные куски из записных книжек Ерофеева. Надо это все привести в порядок. Приведу, сделаю, займемся. Но это вторая половина сезона 2020/2021.
— Как спектакль будет существовать? И в Москве, и в Екатеринбурге?
— А мы сыграем его там, а потом здесь. Нам, похоже, придется снимать стадион какой‑нибудь, потому что на Березовского все прибегут. Ну, может, еще ничего не получится. Но я думаю, что получится. Березовский бьет копытом, он хочет, от так любит Ерофеева, что прямо слов нет. И он любит драматический театр, он хочет сыграть что‑то в драматическом театре в качестве аккомпаниатора. Ну, надо думать.
— А ближайшие планы какие?
— Я вот сейчас еду домой, мне надо быстренько выпустить спектакль по пьесе Марии Малухиной «Барбетт одевается». Эта пьеса получила первую премию на конкурсе драматургов «Евразия». Мы получили грант от фонда культуры, 22 февраля будет премьера. А потом я быстро переезжаю в Москву и буду ставить в Губернском театре у Сережи Безрукова «Лекарь поневоле» Мольера. Пьесу я тоже переписал. А потом мы в Бахрушинском музее делаем филиал «Коляда-театра» в Москве — надеюсь, буду бегать из Губернского театра и репетировать с ребятами. Потом фестиваль «Коляда-plays», который составляется из спектаклей по пьесам уральских драматургов. В июле мы поедем в Авиньон — там какие‑то русские сезоны в этом году, и вроде Министерство культуры дает на это деньги. Французы приглашают «Раскольникова», «Скрипка, бубен и утюг» — а мы приедем и спляшем, хоть за бесплатно, о чем разговор. Я собираюсь поставить «Иван Васильевич меняет профессию» Булгакова, потом возобновить здесь у себя «Лекарь поневоле» и собираюсь поставить «Фауста». Можно я пойду уже?
— Еще один маленький вопрос, пожалуйста! Как вы относитесь к нашему новому министру культуры? Я прочитала ваш пост про нее в фейсбуке: вы прокомментировали фотографию, на которой министр культуры в футболке с вашей цитатой.
— Я очень хорошо отношусь. Человек явно с юмором, значит, все в порядке. Но я боюсь, что она на меня разозлилась из‑за этого всего, из‑за моей фразы-заразы: «Кто вы такие? Что вам надо? Я вас не знаю. Идите на [фиг]» (речь о фразе из телевизионного репортажа, которая стала мемом в 2008 году после того, как Коляда процитировал ее в блоге. — Прим. ред.). Человек с юмором, живой, вменяемый, а это самое главное. Можно идти?
Во время подготовки материала стало известно, что Николай Коляда обратился за финансовой поддержкой театра к губернатору Свердловской области. По его словам, без поддержки извне этот сезон может стать последним для «Коляда-театра».
