«Появление героя» Андрея Зорина: главная литературоведческая работа года

Если измерять литературные репутации дробью, где в числителе будет количество и значимость научных трудов, посвященных тому или иному автору, а в знаменателе — объем его наследия, то итоговая цифра для Андрея Тургенева окажется запредельно высокой. Уже более ста лет о нем пишет множество исследователей, в числе которых и великие — Александр Веселовский, Юрий Лотман, Владимир Топоров. Между тем за свою короткую жизнь Андрей Иванович успел напечатать лишь три стихотворения и несколько переводов. Среди не изданных при жизни работ — еще пара дюжин стихотворений, три речи и дневник, из которого к настоящему времени опубликовано менее пятой части.

Иван Петрович Тургенев, отец автора дневника, был розенкрейцером, убежденным последователем журналиста-просветителя и масона Николая Новикова, а также покровителем Николая Карамзина. Именно Тургенев-старший убедил будущего создателя «Бедной Лизы» и «Истории государства Российского» перебраться из далекого Симбирска в Москву и ввел в московские масонские круги. В 1792 году за свою общественную деятельность Иван Тургенев был сослан в имение Тургенево (тогда это была Симбирская губерния, а сейчас — Мордовская Республика). Он возвратился в Москву после смерти Екатерины Великой, в 1796 году, и тут же был назначен директором Московского университета. Иван Петрович имел стойкие моральные принципы, вел дневник, исполненный сурового самообличения, а также перевел на русский язык одно из популярнейших пособий по нравственному самосовершенствованию — книгу Джона Мейсона «О познании самого себя». Ее автор советовал пользоваться записной книжкой, в которой «все вкратце изображено быть должно, и прочитывать ее каждый год», причем вести ее следовало с максимально возможной регулярностью. Сохранились короткие записи, сделанные Андреем Тургеневым по просьбе отца в 1796 году: честные признания о дурных мыслях и поллюциях должны были, по мысли Ивана Петровича, способствовать воспитанию юноши.

Образованная часть русского общества с петровских времен втягивалась в общеевропейский контекст — мучительно и не всегда по собственной воле. С особым вниманием изучалась европейская литература. Переход от средневековой словесности к более прогрессивным литературным формам в России был достаточно резким (по сравнению с Европой, где этот процесс растянулся на долгие века) и напряженным. Из английского сентиментализма было заимствовано представление об изящной словесности как об учебнике чувств. Причем российские авторы вовсе не пытались замаскировать имитационный характер своих текстов. Напротив, они стремились к тому, чтобы все их заимствования были наглядны и декларативны. Авторитет знаменитых иностранных писателей легитимировал их собственные претензии служить наставниками в области чувствительности. Русский литератор писал о том же самом, что и зарубежный, и при этом подкреплял свое описание отсылкой к иностранному образцу, где его читатель мог бы найти аналогичный пример.

Этапным текстом, утвердившим в России подобное представление о литературе, стали «Письма русского путешественника» Николая Карамзина. В этой книге автор описывает свое путешествие по Прибалтике, Германии, Швейцарии, Франции, Англии, по ходу которого он посещал памятные места, картинные галереи, кофейни, государственные учреждения, слушал Глюка и Генделя и беседовал с величайшими умами того времени — Кантом, Лафатером, Виландом, Гердером. Выходившие отдельными выпусками с 1791 года «Письма» стали для русского читателя в Москве, Санкт-Петербурге и провинции источником новых эмоциональных матриц и впервые по-настоящему ввели его в круг чувствительных европейцев. Карамзин не апеллировал ни к авторитету просвещенного государя, как императрица Екатерина, ни к тайнам сокровенного знания, как его собратья-масоны; их место в тексте «Писем» заняли европейская культура и словесность, от лица которых путешественник говорил с читателем. Его задачей было познакомить своих соотечественников с эмоциональным репертуаром современной Европы и на своем примере показать, что образованный российский читатель может составить единое эмоциональное сообщество с просвещенными европейцами.

В созерцании природы и осмотре достопримечательностей Карамзин равняется на литературные образцы. «Весна не была бы для меня столь прекрасна, если бы Томсон и Клейст не описали мне всех красот ее», — говорится в самом начале «Писем». В 1797 году, уже будучи прославленным писателем, Карамзин развил и уточнил ту же мысль в стихотворении «Дарования»: «Ламберта, Томсона читая, с рисунком подлинник сличая, я мир сей лучшим нахожу». В «Письмах русского путешественника» Карамзин описывает посещение памятных мест с соответствующей книгой в руке: швейцарские утесы Мельери — с романом Жана-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» или гостиницу в Кале — с «Сентиментальным путешествием» Стерна. Однако для реализации литературных амбиций Карамзина всего этого было недостаточно: его российским читателям требовались свои памятники, способные порождать в них необходимые эмоции. В 1792 была опубликована повесть «Бедная Лиза», обогатившая культурный ландшафт Москвы местом для чувствительных прогулок: главная героиня повести утопилась в пруду возле стен Симонова монастыря (тогда временно закрытого). Лизин пруд — его позднее и вполне официальное название — действительно стал объектом паломничества. В 1799 году молодой художник Иван Иванов пишет своему другу Александру Остенеку (будущему великому лингвисту А.Х.Востокову): «В Москве всякий знает бедную Лизу от мала до велика и от почтенного старика до невеждствующей … [проститутки]». Плакать о судьбе Лизы у пруда ее имени можно было примерно 140 лет: его засыпали тогда же, когда и снесли храмы Симонова монастыря; на бывшем памятном месте теперь стоит административное здание завода «Динамо».

Андрей Тургенев не только внимательно читал Карамзина, но и был лично с ним знаком. На протяжении всей жизни он вел с ним естественный для начинающего литератора заочный диалог. Как мы знаем из дневника Андрея Ивановича, он делал выписки из текстов Карамзина, читал его стихи про себя (даже во время церковной службы), сочинял эпиграммы на литературных противников мэтра, ходил на Лизин пруд и коллекционировал надписи, вырезанные на деревьях по его берегам другими чувствительными читателями. В то же время обретение литературной самостоятельности настоятельно требовало для Тургенева выхода из-под карамзинского влияния. Он критиковал последние стихи Карамзина, резко спорил с его отзывами о Шиллере, а в разговорах со своими друзьями (среди них был поэт Василий Жуковский) даже утверждал, что Карамзин «более вреден, нежели полезен, литературе нашей, и вреден более потому, что так хорошо пишет». Тем не менее влияние Карамзина у Андрея Тургенева будет видно всегда — в слоге дневника, в манере выражать свои эмоции, в ориентации на литературные образцы. Описывая волнующие его события из повседневной жизни (история Варвары Соковниной, ушедшей из дома и ставшей монахиней; двоюродного брата, избранница которого происходила из простой семьи; девушки, сошедшей с ума от любви, и т. п.), он сразу же проводит параллели с любимыми текстами Стерна, Руссо, Гете, Шиллера — и того же Карамзина.

Впитав от отца и Карамзина привычку внимательно всматриваться в ландшафты собственных эмоций, Андрей Иванович Тургенев в своем дневнике пытается примирить разные известные ему эмоциональные модели. К примеру, он подчеркивает, что театр учил его благодарности к воспитателям, — прекрасно сознавая, что именно в кругу отца было принято относиться к нему с немалой долей подозрительности. Разгадка противоречия проста: автору было важно убедить себя в добрых намерениях, поскольку именно в театре ему довелось испытать сильное чувство, которое его отец вряд ли бы одобрил, — влюбленность в актрису и певицу Елизавету Семеновну Сандунову, блиставшую в комических пьесах и в операх Чимарозы, Спонтини и Моцарта. Признанная красавица, жена основателя Сандуновских бань, она имела довольно сомнительную репутацию (в свое время от домогательств графа Александра Безбородко ее защищала сама Екатерина). Впрочем, Тургенев не общался с ней — только подробно фиксировал свои впечатления от ее выступлений.

Январь 1800 года ознаменовался для Андрея Тургенева грехопадением: желая реализовать свои эротические позывы, он прибег к платной любви. Судя по дневнику, это событие повлекло за собой бурю разнообразных эмоций и переживаний. Теперь, переводя по заданию отца очередную душеспасительную брошюру, Тургенев воспринимает свою работу как наложенную на себя епитимью. Вместе с тем Тургенев видел в своем сексуальном опыте и разрыв с общепринятыми моральными ценностями. Отсюда следуют и ощущение ностальгии по детству, и гордое сознание своей отверженности и исключительности. Согрешивий Тургенев напоминает самому себе Карла Моора, героя шиллеровских «Разбойников».

Сначала Тургенев мечтал «удалиться с пути целомудрия», и в этом смысле актриса Сандунова с ее репутацией коварной соблазнительницы была идеальной фигурой. После грехопадения все изменилось. Характерный пассаж из его дневника: «День и ночь беспрестанно сменяются в душе моей. То мрачное уныние покроет ее, то опять из-за туч явится кроткая надежда и радость». Когда райские чистота и невинность оказались для него потеряны, он начинает ждать некую загадочную деву, которая сможет разрешить противоречия, таящиеся в нем самом, и вернуть ему утраченное блаженство. Однажды он встретил ее: «любезная А.» из его дневника, Анна Михайловна Соковнина, была возлюбленной его младшего брата Александра Тургенева, и препятствия, стоявшие между ней и автором дневника, оказались столь же непреодолимы, как и те, что описывал Гете в «Страданиях молодого Вертера». Понимая это, Андрей Иванович, по-прежнему влюбленный в Анну Михайловну, начинает романтические отношения с ее сестрой Екатериной. Легче не стало: в случае женитьбы Александра Тургенева на Анне Соковниной Андрей Иванович и Екатерина Михайловна стали бы по церковному закону братом и сестрой, а связывающие их отношения оказались бы под запретом (ситуацию можно было бы развернуть в обратную сторону, но тогда пострадали бы брат и Анна Михайловна). По-видимому, Тургенев даже сделал Екатерине Михайловне нескромное предложение; свой отказ «прийти к нему» она сопроводила красивым письмом, в котором указала на невозможность порвать с условностями света («Я не совсем без предрассудков»). Взволнованный Андрей Иванович сразу же уехал из Москвы в Петербург, а затем и в Европу. Предварительно он организовал «эпистолярный роман» — многостороннюю переписку с участием брата, обеих сестер Соковниных и своего закадычного друга Василия Жуковского, предполагавшую взаимную откровенность Тургеневых и Соковниных, равно как и всеобщую готовность к жертвам во имя друг друга. Эта наивная идея с треском провалилась, когда обнаружилось, что Андрей Тургенев питает вовсе не те чувства, которых ждет от него Екатерина Михайловна; правду она узнала, разумеется, от Жуковского.

Вдохновленный историями трех сестер Соковниных (Анны, готовой пожертвовать своим счастьем ради сестры; Екатерины, на чью страсть он не мог ответить столь же горячо; Варвары, ушедшей в монастырь вопреки воле матери) Тургенев принимается за перевод стихотворного послания Александра Поупа «Элоиза — Абеляру» на известный средневековый сюжет. Работа идет трудно, хотя из дневника понятно, что этому труду Андрей Иванович, вопреки своему обыкновению, отдает довольно много времени. Жуковского он просит не помышлять об этом тексте Поупа, не желая соперничества. Несмотря на рвение, работа не была доведена до конца. Тургенев, ранее видевший в поэзии свое призвание, понял, что не так талантлив, как ему казалось. До конца жизни он так и не понял, что войдет в русскую литературу прежде всего автором уникального дневника, подробно фиксирующего все движения души, а не стихотворений, скроенных по английским, французским и немецким образцам. Что касается послания Поупа, то уже после смерти Тургенева Жуковский опубликовал свой перевод фрагмента из него; поэт легко и изящно решил все те трудности, перед которыми отступил покойный приятель.

В смерти Андрея Ивановича не было ничего романтического. Пережив несколько любовных историй, разочаровавшись в своих талантах и даже успев задуматься о военной службе, он умер в 1803 году от банальной простуды — а все потому, что вовремя не снял с себя мокрый от дождя кафтан. Судя по дневнику, его настроения перед смертью удивительно совпадают с общими тенденциями культуры того времени — с постепенным переходом от культа энтузиазма, искренности и пылкости (в духе штюрмеров) к темам разочарования, утраты и горького счета, предъявляемых заблуждениям юности. Незадолго до смерти Тургенева, в 1802 году, в Париже вышла повесть Франсуа Рене де Шатобриана «Рене», где эти настроения нашли убедительное художественное воплощение.

Читателям XXI века Андрей Тургенев предстал в новой эксцентрической инкарнации: его имя стало псевдонимом писателя и журналиста Вячеслава Курицына, которым он подписывает свои постмодернистские триллеры. Двухсотлетие смерти Тургенева было отмечено появлением романа о сексуально-мистическом опыте мужчины-проститутки на французском курорте, будто бы написанного от его имени. Впрочем, к посмертной судьбе самого Андрея Ивановича этот эпизод не имеет прямого отношения — разве что несколько замедляет поиск информации о нем в интернете.