— Я иногда задаю этот вопрос в конце интервью, но поскольку ваша книга называется «Творцы совпадений», то я с него начну. Вы верите в судьбу?
— Ну-у… не очень. Я думаю, что мы сами создаем свою судьбу. Наверное, если рассуждать логически и думать о причинах и следствиях, то тянет поверить в судьбу или по крайней мере в какую‑то предначертанность. Но я думаю, что часть человеческой сущности заключается в вере в чудо свободной воли, которое всегда позволяет нам выбрать другой путь. Я позволяю жизни направлять меня куда ей угодно, лишь бы у меня была возможность в какой‑то степени создавать свою собственную жизнь.
— Вы помните момент, когда вы подумали и поняли: воу, теперь я писатель?
— Не было такого момента (смеется). Потому что умом я понимаю, что я писатель, у меня изданы несколько книг, их читают люди. Но когда я смотрю на себя изнутри, я вижу много других вещей. И писатель не всегда занимает большую часть меня. Я пишу — но не всегда уверен, что я писатель, романист.
Это все видно в перспективе. Пройдет десять, пятнадцать, тридцать лет, человек может оглянуться назад и увидеть, что он опубликовал серию книг, и у него появился свой голос, — вот тогда можно сказать: «Я писатель». Обычно другие люди делают это за тебя, они находят твой голос, когда читают твои книги, и они могут назвать тебя тем или другим, но для меня… для меня это точка, которой нельзя достичь, можно только приблизиться. Так что это постоянное путешествие, у него нет конца.
— А когда вы представляетесь, скажем, на вечеринке новым знакомым — что вы сообщаете о себе?
— Года полтора года назад я был еще и программистом. Так что я говорил: «Я программист, а еще я пишу». Теперь я стал фул-тайм-писателем, поэтому обычно говорю: «Я пишу». Не называю себя писателем, а говорю, что пишу. Мне кажется, что если я скажу, что я писатель, то введу людей в заблуждение — потому что это слово окутывает огромная аура, а я в нее не верю. Я думаю, что каждую книгу нужно оценивать саму по себе. Есть великие книги, а есть средненькие, развлекательные, и первые создавать гораздо сложнее. Поэтому, когда я называю себя писателем, люди автоматически предполагают, что я пишу книгу первого типа, а я-то знаю, сколько усилий мне нужно приложить, чтобы самому это чувствовать.
— Забавно, я, когда заполнял поле «О себе» в фейсбуке, тоже написал «читаю, пишу» — и, в общем, примерно по тем же причинам: проще описать себя через то, что ты делаешь, чем через какое‑то определение.
— Да, у нас у всех в голове сидит маленький человечек, который снабжает нас синдромом самозванца. Так что, когда ты говоришь о фактах — я делаю это, я делаю то, — а не определения, то и чувствуешь себя лучше. Потому что это же факт — я пишу. Может, пишу что попало, но пишу. А если повезет, то иногда чувствую себя и писателем.
— Я недавно где‑то слышал шутку про синдром метасамозванца — это когда ты думаешь: «Ну нет, синдром самозванца бывает только у настоящих писателей, а я так…»
— Так и есть (смеется). Из‑за этого всего и начинается прокрастинация.
— А вы прокрастинируете?
— Бывает. Иногда я занимаюсь одними проектами, просто чтобы не заниматься другими. Но главная проблема в том, чтобы начать работу. Я давно заметил, что главное — сесть и начать писать. Первые десять-пятнадцать минут могут быть мучительными, а потом все идет как по маслу. Сложность в том, чтобы продержаться первые пятнадцать минут. Время от времени я вознаграждаю себя за старания, но главное — это каждую неделю устанавливать норму слов, которую мне нужно написать или переписать.
— А вам вообще нравится писать? Вы получаете от этого удовольствие?
— Мне нравится придумывать, воображать. А когда я пишу, я вроде как заземляю эти фантазии. Потому что можно навоображать что угодно, и ничего от этого не останется после меня. А я хочу, чтобы после меня в этом мире что‑то осталось. Так что мне нравится придумывать, а переносить это на бумагу иногда сложнее. Но если я попадаю в поток и у меня выходит найти слова — тогда все получается.
— Вы чуть раньше сказали, что назвать вас писателем могут скорее другие люди. А вообще мнение читателей и критиков для вас важно?
— Когда я пишу, я балансирую между двумя позициями. Во-первых, я хочу написать что‑то, что будет на сто процентов моим, чем‑то подлинным, что при этом не будет интересно почти никому, кроме меня самого. А с другой стороны, часть меня хочет быть любимым, популярным. И приходится искать средний путь — как быть собой, но при этом создавать что‑то, что будет отзываться в других людях. Вот поиск этой точки — часть работы писателя. Мне нужно убедиться, что я не вру ни себе, ни читателю — и при этом не отталкиваю окружающих. Так что да, мне интересно, что люди обо мне думают, даже если они думают что‑то плохое, но говорят мне это в уважительной форме, это может мне помочь. Но я совру, если скажу, что в первую очередь стремлюсь угодить, наверное, это не так.
— Вы упомянули, что прежде работали программистом. Есть между вашей прошлой и нынешней работой что‑то общее?
— Для меня это две творческие профессии. Одно гораздо более структурировано, чем другое, так что структурировать сюжет я научился, работая над программами. Но и то и другое меня очень радует, это работы, которые дают возможность создавать что‑то новое.
— Я тут услышал историю о том, как вы систематически подошли к выбору своего первого издателя, — можете ее рассказать?
— Да, я хотел написать книгу, которая будет достаточно хорошей, чтобы ее опубликовали. Я писал, переписывал книгу, а потом составил список из четырнадцати издателей. Отправил книгу первым семи и решил: если получу семь отказов, то буду еще дорабатывать книгу, пока она не станет лучше, — а потом отправлю остальным семи. Я получил шесть отказов и одно «Да». Потом, конечно, еще год редактировал с человеком из издательства — и книга вышла.
Мне повезло, потому что книгу же невозможно довести до идеала, ты просто переписываешь ее и переписываешь до конца времен. А если у тебя есть редактор и издатель, они могут сказать — окей, это достаточно хорошо, давай остановимся на этом.
— Это самый программистский подход, который я могу себе представить, — очень системный, с четкими условиями и критериями. Вы всегда такой систематичный в своей работе?
— Ну я стараюсь как можно больше планировать наперед, но когда дело доходит до деталей, то все может изменяться. Бывает, что я добираюсь до середины книги или даже дальше — и приходится менять весь сюжет. Но я думаю, что архитектурный подход к созданию текста мне очень помогает, в основном я все-таки понимаю, куда направляюсь.
— А что вас больше всего фрустрирует в писательской работе?
— Обиднее всего — невозможность победить. Нельзя взять сложную, многомерную штуку, которая есть у тебя в голове, и целиком уместить ее на бумагу. Нужно превратить ее во что‑то читабельное. Всегда приходится что‑то менять, искать компромиссы. И даже если ты все сделаешь правильно, книгу прочитают не так, как ты ее написал, потому что у каждого из нас есть внутренний словарь, который по-своему объясняет слова и понятия. Когда я говорю «любовь», или «пирог», или «окно», люди реагируют по-разному. Это всегда история о компромиссах.
Это ужасно разочаровывает. И я все равно пишу, потому что это лучше, чем дать замыслам исчезнуть в пустоте. Так что для меня это, возможно, самая разочаровывающая вещь.
Это — и то, что я постоянно спрашиваю себя: правильно ли я поступаю? Может, нужно было стать учителем? Может, нужно писать иначе? Каждый раз приходится делать прыжок веры, доверять себе, выдыхать и переходить к следующему проекту.
— Мне кажется, в таких вопросах важно спрашивать — кому нужно-то?
— Именно! Настоящие ли это правила или это мы изобрели их, чтобы делать то, чего нам не хочется.
— Если в писательском процессе может быть столько разочарования и неприятных мыслей, но вы все равно продолжаете этим заниматься, — как вы себя успокаиваете? У вас есть какие‑то ритуалы, какое‑то безопасное пространство, в котором можно скрыться от нервозности?
— Пожалуй, нет, мне нужно каждый раз находить их заново. У меня есть комната, в ней все привычно, и это облегчает задачу — но путь каждый раз нужно прокладывать с чистого листа. Нет никаких гарантий.
