Умные дома
Главный герой рассказа «Ступаю, смиренный и тихий», настоятель небольшого японского храмового комплекса, подселяет к себе в голову несколько дополнительных личностей. Читатель ждет уже «Билли Миллигана» в декорациях дзен-буддистского храма, но фантазия автора куда изощреннее. Одна из личностей довольно банальна — это юрист, который ведет финансовые дела храма. Вторая — собственно настоятель, дзен-мастер, по щелчку входящий в сатори: к чему тратить годы на медитации, если можно ускорить процесс, заблокировав синапсы, мешающие просветлению. Но самая интересная личность — третья: это сам храм Сенбуцудзи. Переключаясь на нее, рассказчик буквально сливается со своим храмом. Это удобно, когда нужно сделать объявление (колонки по всему зданию становятся голосовыми связками настоятеля), но не слишком приятно, когда излишне ретивый послушник начинает менять в тебе лампочки.
Виртуальные помощники
А вот это даже не послезавтра, а практически завтрашний день: персональные ИИ-помощники, которые могут напоминать хозяину о грядущих встречах, помогать на бирже, подсказывать стратегию переговоров. Елена Клещенко в рассказе «Веревка повешенного» (победитель этого года) находит к этому избитому фантастическому ходу новый вопрос: что случится с этими суперперсонализированными помощниками после смерти хозяина? Главный герой, айтишник похоронного агентства, должен стирать их со всех носителей, но вместо этого собирает коллекцию этих виртуальных дживзов, а потом пристраивает к новым носителям. Самый интересный пример — помощник, который становится прослойкой между ребенком с аутизмом и внешним миром, помогая мальчику интерпретировать поступки окружающих, а окружающим — общаться с мальчиком. Автор подхватила идею из реального исследования о том, как Google Glass помогают в адаптации детей с аутизмом — и попыталась спросить, есть ли у этого метода недостатки.
Есть и другой вариант: если не у каждого отдельного человека есть собственный советчик, а на всех граждан — один общий заботливый старший брат. «Оптимум» из рассказа Андрея Столярова — апдейт классической антиутопии. Коллективный помощник приглядывает за всеми жителями России, ласково подсказывая оптимальные жизненные решения: с кем заводить романтические отношения, на какой факультет поступать, в какой город переезжать. Для убедительности «Оптимум» сочетается с системой социального рейтинга вроде той, которую испытывают прямо сейчас в Китае. Только если в Китае на рейтинг влияют исключительно социальные проступки и свершения, то в «Оптимуме» вознаграждается и карается оптимальное и неоптимальное поведение соответственно: вышел не за того парня, которого посоветовал искусственный интеллект, — возможно, придется съехать в менее рейтинговую квартиру. «Оптимум» похож на российскую власть из известного анекдота: не только кнутом, но и пряником ****** [сильно ударить] может.
Перековка памяти
«Брат» Сафина — самый чернозеркальный рассказ из шорт-листа. Каждый из его героев снабжен интерфейсом — у кого в предплечье, у кого в пальце, у кого в основании позвоночника. Интерфейс позволяет делать буквально все, что придумали фантасты за последние десятилетия: записывать разговоры, зажигать свет в умном доме, блокировать неприятных собеседников даже в офлайне, дорисовывать реальность, как душа пожелает. Но этого главному герою мало, и он, поддавшись уговорам друзей, решает подкорректировать свою память, убрав из нее особенно травмирующие воспоминания (и сэкономив на психотерапии, которая их будет прорабатывать). Понятно, что такой ремонт пойдет не по плану: нельзя переставить в голове пару шкафов, чтобы из них не посыпались пыльные скелеты.
Взлом скрытого потенциала
«Синтаксический разбор» — своего рода попытка написать лингвистический триллер вроде «Истории твоей жизни» Теда Чана, которая стала основой для фильма «Прибытие». Повесть Чана основывалась на гипотезе Сепира — Уорфа, согласно которой структура языка определяет мышление его носителя. Главная героиня знакомилась с инопланетной грамматикой и начинала видеть пространственно-временной континуум иначе, чем мы все. Амбиции Прягина ничуть не меньше: он берется за теорию порождающей грамматики. Ноам Хомский считал, что у всех человеческих языков, даже самых далеких, есть общий компонент — и в рассказе нескольким десяткам человек эксперимента ради перепрограммируют эти глубинные языковые настройки. Результат, правда, оказывается невнятным: кто‑то из‑за таких потрясений быстренько сойдет с ума, а кто‑то станет видеть мир по-другому. Не очень понятно, как — видимо, читателя должен поразить и ослепить уже сам масштаб замысла.
В рассказе «Такие, как мы» ученые находят способ по желанию переключать людей между двумя режимами: суперпроизводительный работник, полностью сконцентрированный на труде и не отвлекающийся на социальные взаимодействия, — и «нормальный» человек, на досуге в полной мере наслаждающийся плодами трудов. Переключение осуществляется вполне сорокинским методом: в голову пациенту вбивается золотистый гвоздь-эмпатоген, который позволяет включать и выключать режим производительности по необходимости. Тут, впрочем, есть и дополнительный пласт этических проблем: в 2019 году, когда все более или менее сошлись в том, что «психическая норма» — это социальный конструкт или как минимум весьма размытое понятие, рассказ читается то ли как привет из прошлого, то ли как непреднамеренная антиутопия. Автор рассказа недвусмысленно заявляет: есть только один вариант нормы, а все люди, выходящие за ее пределы — как главный герой рассказа, демонстрирующий явные симптомы Аспергера и ОКР, — должны к этой норме стремиться. Даже если для этого им придется вбить в голову гвоздь.
