«Палачи» — уже второй для Кирилла Серебренникова опыт работы с текстом Мартина МакДоны, известного многим по фильму «Три билборда на границе Эббинга, Миссури»: с 2007 года на малой сцене МХТ идет постановка его пьесы «Человек-подушка», билеты на которую до сих пор разлетаются по щелчку. В новом материале Серебренников традиционно пошел гораздо дальше иллюстративного прочтения первоисточника. Поэтому с оригинальной пьесой и английским спектаклем, поставленным в 2015 году в Национальном Королевском театре, русифицированные «Палачи» имеют лишь формальное сходство.
В пьесе сюжет разворачивается на окраине Лондона в 1960-е годы — спустя несколько лет после отмены смертной казни. Серебренников же переносит нас в узнаваемые декорации России конца 1990-х — начала нулевых. Спектакль начинается с пугающе правдоподобной сцены расстрела: подсудимый Харитонов, срываясь на мат, настаивает на своей невиновности, но получает пулю в лоб, а майор Геннадич опускает пистолет и спокойно уходит завтракать. Вскоре после этого Борис Ельцин подпишет мораторий 1996 года и увиденная нами смертная казнь станет последней в России. Сам палач уйдет на покой — разливать пиво друзьям-алкоголикам в заплеванном подмосковном кабаке и ругаться с женой и «вечно киснущей» дочкой Светой. Правда, спокойствие продлится недолго: через пять лет хамоватый призрак Харитонова исполнит свое предсмертное обещание «вернуться и преследовать», а вместе с ним на пороге забегаловки появятся загадочный Павел Кац с неясными, но пугающими намерениями и Батя — главный палач страны, в свое время казнивший людей пачками.
Переработке в «Палачах» при переезде в Россию подверглись не только география с именами героев. Узнаваемыми стали даже мельчайшие детали: вместо орешков пиво здесь закусывают воблой; гамбургеру с жареной картошкой предпочитают сочную шаурму; Элвис Пресли замещается Владом Сташевским, по которому сохнет юная Света; безымянная английская газета оказывается «Ведомостями»; из телевизора играет песня группы «Звери»; а в тазике киснет квашеная капуста, будто позаимствованная из фильма «Ширли-мырли».
Впервые за почти два года, прошедших с начала «театрального дела», Серебренников смог поставить спектакль лично, а не с помощью записок, передававшихся через адвоката, как это было в случае с «Маленькими трагедиями» и «Барокко». На этот раз на сцене нет главных звезд «Гоголь-центра» — актеров «Седьмой студии». Зато у Серебренникова получилось укомплектовать целых два достойных состава палачей: Батю играют то Александр Филиппенко, то Сергей Сосновский, а Геннадича — Олег Гущин или Владимир Майзингер. Посмотреть «Палачей» в разные дни с этими актерскими связками — все равно что сходить на два разных спектакля. Среди остальных стоит отметить удивительно аутентичного, без тени мыслей в глазах, гопника Сидорова (экс-помощника Геннадича) в роли Антона Васильева; и тандем неуклюжей, но обаятельной Светы в исполнении Ольги Добриной и Семена Штейнберга, привнесшего что‑то демоническое в роль заезжего интеллигента Пашки Каца.
Постановщики пьес МакДоны любят томить героев в типичных английских пабах и тесных комнатах допросов. Серебренников же, отвечающий в «Палачах» не только за адаптацию текста, но и взявший на себя роль режиссера-постановщика и художника, выводит персонажей в более живые и непривычные для них декорации. В течение трех с небольшим часов сцена «Гоголь-центра» поочередно трансформируется то в комнату расстрела, то в захудалую забегаловку, то в липкую шаурмачную, то в облупленную комнатенку с ковром на стене. На фоновой видеопроекции, специально снятой где‑то в регионах, гремят фуры и ползут серые облака, а ближе к финалу все утопает в настоящем ливне. При этом происходящее на сцене в реальном времени монтируется с киношными подсъемами — вроде разгуливающего по тюремному коридору призрака Харитонова — и трансляциями крупных планов актеров.
У МакДоны это Альберт Пирпойнт, который, по официальным данным, повесил свыше четырехсот человек, а под конец жизни стал трактирщиком и написал мемуары, где признал смертную казнь неэффективной. В отличие от своего иностранного коллеги главный сталинский палач Василий Блохин кончил плохо: он расстрелял около двадцати тысяч осужденных (в том числе Всеволода Мейерхольда), а после смерти вождя лишился всех орденов и наград. По одним данным, Блохин умер от сердечного приступа, а по другим — застрелился.
На фоне постоянных новостей про аресты и суды над фигурантами «московского дела» «Палачи» из спектакля о конкретных исполнителях конкретных приговоров превращаются в рассказ о людях системы в целом, попытку заглянуть к ним в глаза и увидеть там абсолютное нежелание признавать собственную ответственность.
Системные люди здесь — винтики, и кажется, они с этой ролью вполне свыклись. И речь тут не только о судебном, но и о внутреннем правосудии, логично его продолжающем: каково это — жить с мыслью, что, может быть, по твоей вине пострадал ни в чем не повинный человек?
Это честный, жестокий, смешной и пугающий своей узнаваемостью рассказ о наших с вами так и не закончившихся 1990-х и, конечно же, о Серебренникове — смотреть спектакль, не сопоставляя происходящее на сцене с судебными разбирательствами над самим режиссером, невозможно. Особенно важное значение в таком контексте приобретают два центральных героя спектакля — Харитонов и Кац, пострадавшие от глупости и несправедливости судебной системы, ведь, как говорит в финале Сидоров, «оно же, правосудие-то, у нас такое».
