Художница, поэтесса, куратор
«Кураторы галереи и художник встретились случайно — на собрании жильцов по поводу капитального ремонта. История нашей выставки — это история про совпадение, добрососедство и прозрачность границ: так рабочее пространство художника, живущего практически через стенку, оказывается продлено в выставочное пространство, по-настоящему связывая дом и галерею, уже 30 лет существующую на его первом этаже.
Михаил рисует сюжеты из жизни игрушек своего внука Андрея, а также тех игрушек, которые он делает сам, собирая их каждый раз в новые драматические конструкции, в том числе остросоциальные и иносказательно-политические. На выставке каждый посетитель сможет осуществить собственную нарративную практику: кроме работ Михаила мы построим игровую инсталляцию в зале галереи, которая позволит высказаться о собственном опыте и детских воспоминаниях — или, например, об актуальных событиях в России и мире».
Художник
«Я, Гарасько Михаил Иванович, 1953 года рождения, по профессии геолог, окончил Московский геологоразведочный институт имени Орджоникидзе. Когда появились дети, я учил их рисовать, а они, в свою очередь, когда подросли, учили меня. Когда старшая дочь пошла в изостудию Дома культуры ЗИЛ, то я вместе с ней пытался что‑то делать акварелью. Потом она поступила в худграф, Ленинский педагогический, и я, глядя на ее работы, тоже пробовал вслед за ней какие‑то небольшие вещи делать. Сильнее всего меня увлекла пастель, получилось это достаточно случайно. У дочери был планшет невостребованный, немножко надорванный, и я на нем нарисовал куклу. Работа вышла не то чтобы очень хорошая, но свежая, и дочка меня похвалила. Это дало мне заряд, и с тех пор я пастелью сильно увлечен: она на меня произвела большее воздействие, чем акварель или масло.
К этому меня сподвигло то, что я мог распоряжаться ими достаточно свободно, а игрушек было много — от детей, от внуков, некоторые игрушки я делал сам. Я мог свободно составлять их в новые сюжеты и композиции. Только сейчас я оборачиваюсь назад, пытаюсь анализировать и понимаю, что эта тема достаточно новая. Я взял игрушку как основной объект своего искусства, и мне понравилось именно то, что я могу моделировать действия с игрушками и создавать какие‑то отношения между ними. Игрушки, по сути, если они просто сидят, — они статисты; а здесь они превращаются уже не в статистов, а в некоторых героев. Это как в мультфильме «История игрушек»: игрушки оживают и пытаются влиять на ситуацию, возникшую в результате появления другой игрушки.
Есть, например, у меня такая работа, где Тигренок является арбитром в конфликте между Мышонком и Крокодильчиком. Если на мою картину внимательно посмотреть, то видно, какой Мышонок симпатяга, какой он веселый, наполненный энергией, — так с ним и хочется поиграть. В то же время Крокодильчик, на которого он смотрит, сделан так, чтобы напугать: огромная голова, пасть — все это подразумевает агрессию. Интересно, что на эту агрессию мышонок смотрит с юмором и недоумением. И в этом, мне кажется, вся прелесть работы и ее суть: зачастую на агрессию, может быть, и надо взглянуть с некоторым юмором, потому что иногда она вызывается не объективными причинами, а каким‑то нервным срывом, эмоционально.
Мой внук рос слабым ребенком — мы с рождения часто возили его в Институт педиатрии. Он долгое время боялся засыпать один. Я заметил его такое рефлекторное действие: перед сном обкладывать себя игрушками. Хотя ему было на тот момент 5–6 лет, все равно, чтобы уснуть, ему кто‑то нужен был рядом. На самом деле, с возрастом понимаешь, что это достаточно страшная вещь — быть одному. Меня тогда заинтересовало, что игрушки вместе с ним образовывали очень интересные, с точки зрения художника, композиции, они так естественно вписывались в этот образ спящего мальчика. Я долгое время боялся рисовать не просто игрушку или куклу, а живой объект, потому что думал, что пастель — это все-таки инструмент не такой точный, как масло, и что я не смогу эту работу закончить, но тем не менее я набрался храбрости — и попробовал изобразить спящего мальчика с игрушками. Когда я начал работу, понял, что надо мальчика делать не контрастным, а в таком легком прикосновении, что ли, и решил, что игрушки рядом с ним — это игрушки, которые ему снятся. Я хотел сделать так, чтобы сон был более наяву, чем он сам.
Игрушка — это своего рода символ, знак, перебирая игрушки, как слова, ты мыслишь, но мыслишь композиционно — чтобы композиция была яркой и не требовала особого напряжения, а сразу бы легла на душу и стала понятна. Мне кажется, так и в литературе: чтобы выразить мысль, можно множество слов подобрать, но есть одно, которое произнесешь — и оно сразу высветит основное. Доступность мысли для зрителя — это очень важно, потому что художника без зрителя вроде бы и не существует. А если реального зрителя, допустим, сейчас нет, то воображаемый зритель все равно присутствует: его голос звучит для меня как дополнительный критерий того, насколько я прав в своих поисках.
Однажды к нам пришел один родственник, которому мои работы показались очень наивными и простыми: он недоуменно на меня посмотрел, что я вроде занимаюсь чем‑то странным, у меня какие‑то детские дела. Я сначала пытался ему объяснять про свои работы, но потом понял, что он не слышит, и прекратил. Есть такие люди, для которых важнее всего рациональное и техническое, у них так устроено восприятие. Но этого может быть недостаточно, ведь есть еще художественное и поэтическое, поэтому, на мой взгляд, нужно и в школе, и в вузе более разностороннее образование, чтобы человек не был таким однолинейным и плоскостным, чтобы он был объемным.
Я был так увлечен своей игрушечной серией, что стал обращать внимание на все игрушки, которые встречал: в витрине магазина, в руках у ребенка на улице.
Ведь дети, независимо от того, где они, хотят любимую игрушку держать в руках, потому что это для них как талисман, как одна из самых близких и родных вещей. Например, я видел в метро очень симпатичную девочку, лет четырех, она сидела, одной рукой держась за маму, а другой обнимая розовую свинку, и так она ее к себе прижимала — чувствовалось, что она ее очень любит, просто обожает она эту свинку. Эта картина запечатлелась у меня в сознании как некий символический образ. И это все прекрасно, вообще-то.
Мне хочется, чтобы мои игрушки воспринимались как субъекты действия, которые хотят чего‑то, имеют свои цели и пытаются воплотить их в жизнь. Того же самого мне хочется и для нашего общества: на мой взгляд, оно сейчас нуждается в импульсе, в рефлексии по поводу того, что оно в каком‑то смысле тоже сейчас является игрушкой, объектом манипуляции, и, чтобы вот выйти из этого заколдованного круга, нужно стать не просто ожившим, а осознанно понимающим происходящее. Пусть это может показаться смешным, но я надеюсь, что благодаря моим работам кто‑то задумается: а не пора ли нам всем стать не просто живыми, а субъектами в истории».
