— Ваши поклонники на Западе были рады тому, что вы снова написали толстый роман, за который можно засесть надолго. Вы нарочно решили после двух относительно небольших книг («Бесцветный Цкуру Тадзаки» и «Мужчины без женщин») снова взяться за что‑то масштабное или это вышло само по себе?
— Возможность писать романы разной формы, разной длины — для меня это большая радость. Я даже думаю, что это, наверное, одна из моих сильных сторон как писателя. Я пишу и короткие рассказы, и длинные истории, близкие к небольшим романам, и огромные длинные романы. Каждое хранилище предназначено для определенного содержимого. Поэтому если говорить о размере… Я не определяю с самого начала, сколько напишу; в зависимости от того, какое содержимое будет наполнять хранилище, его размер определяется сам по себе. А мне просто нужно распихать все идеи, которые у меня есть, по нужным емкостям. Если план сработает, остальная часть работы пройдет естественно и приятно (хотя, конечно, написание романа нельзя назвать простой работой).
На свете есть писатели, которые могут писать только длинные романы, так и писатели, которые пишут только короткие рассказы. Так же, как Вагнер не писал фортепианных сонат, а Дебюсси не сочинял симфоний. Но это, конечно, никак не уменьшает ценность Вагнера и Дебюсси как композиторов. Качество каждого произведения абсолютно. Но в моем случае возможность работать с разными объемами очень мне приятна. В человеке есть много разных сторон, вот и во мне также есть всякие нюансы и образы.
— В одном интервью японской газете вы как‑то упомянули, что персонаж Менсики — своего рода оммаж «Великому Гэтсби», одному из ваших любимых романов, который вы перевели на японский язык. Вы замышляли «Убийство Командора» как дань уважения этой книге (или другой литературной классике) или связь стала очевидной во время работы?
— На меня повлияли многие великие писатели, я многому научился у них и многим вдохновился. Написание романа — это не вещь в себе, это еще и изучение того, что было прежде, того, как оно развивалось и связано с будущим, и передача традиций из поколения в поколение. «Гэтсби» — мое любимое сочинение, и отчасти мой роман — дань уважения ему, так что это стало своего рода игрой. Так что я не возражаю против разговоров о такой традиции. Еще можно упомянуть «Сказки весеннего дождя» Уэды Акинари (японский писатель, живший в XVIII веке. — Прим. ред.). Конечно, только отчасти. Моя книга совершенно другая.
— Можно ли говорить, что ваш роман — о творчестве, о том, как работает этот таинственный процесс; не прямо, а косвенно? К примеру, о том, как художник создает свою лучшую работу, вступая в контакт с собственными снами и воспоминаниями, а не глядя на конкретную модель перед собой.
— Работа романиста — и вообще человека искусства — зависит от того, что находится в его сознании. Насколько глубоко он может туда забраться? Конечно, мало просто вытащить что‑то из глубины, необходимо вернуться на землю и обернуть это в действующую форму.
В сюжетах моих романов, наверное, много моментов, порожденных таким сознанием. Но так задумано, и повествование течет само собой. Это вещь спонтанная. И, наверное, чем роман длиннее, тем заметнее эта тенденция. Для меня от длинного романа должно появляться ощущение, что между моментом, когда я начинаю писать, и моментом, когда заканчиваю, что‑то во мне меняется. Для этого нужно погрузиться в себя, и эта работа должна отразиться в главном герое истории.
— Ваш роман иногда напоминает сказку, но, с другой стороны, вы способны описывать повседневные сцены в самой трезвой манере. Этот баланс, комбинация сказки и реалистического романа, чувствуется и в названиях глав — например, второй («Возможно, все улетят на Луну») и, по контрасту, двадцать восьмой («Франц Кафка любил дороги на склонах»). Вы продумываете этот баланс, прежде чем приняться за книгу, или это результат спонтанного процесса?
— Я в основном не пишу реалистичную прозу (за исключением некоторых рассказов и «Норвежского леса»), но когда читаю, то предпочитаю писателей-реалистов и реалистичные сочинения. Очень нравится разбираться, как устроены такие тексты. Но то, что я пишу в этом стиле, часто не является реальной историей. Похоже, мне нравится это разделение. Вот если говорить об «Убийстве Командора», где главный герой-художник хочет заниматься абстрактной живописью, но понятно, ему необходимо и изучение традиционного рисунка. Модель — очень важная вещь.
— Если в вас жива сила веры, как говорит ваш рассказчик в конце, тогда всегда найдется то, что покажет вам дорогу. Эту фраза кажется существенной, потому что без веры ни один художник (да и ни один читатель) не может погрузиться в мир воображения. Можно ли сравнить этот вид веры с почти религиозным отношением — или, может, вы не согласны с выводом рассказчика?
— Когда я пишу роман, я, похоже, верю в существование чего‑то, что направляет меня. Без такого убеждения я не могу каждый день продолжать писать длинный роман. Если я чувствую неуверенность в середине работы, то она может остановиться на долгие месяцы и годы. Можно ли такое убеждение уподоблять религиозному отношению — вопрос к читателю. Но я вот не придерживаюсь никакой религии.
— Внезапный брак, внезапное расставание, землетрясение и прочие непредсказуемые события: отличается ли мир вашего романа от знакомого нам мира, который может быть скучным (в то время как в вашем романе, кажется, нет ни одного скучного дня!), или вы считаете, что мы обычно не замечаем странности Вселенной, в которой живем?
— С одной стороны, наша повседневная жизнь может показаться обыденной, скучной и бесконечной. Но если смотреть под другим углом, она полна удивительных противоречий, нелогичности, иррациональности. Бывает, что одной ночью мы видим сон, которого не можем объяснить. Кажется, что внутри нас есть то, чего нельзя измерить обычной мерой, что не умещается в привычные рамки. Я думаю, что мы живем в двух мирах одновременно. Роль романа, как я думаю, состоит в том, чтобы обратить внимание на другой угол и расширить его. В позитивном ключе, если это возможно.
— Персонажи Командора и позже, в части «Ускользающая метафора», Донны Анны, очевидно вдохновлены «Дон Жуаном» Моцарта, и оба они служат маяками для главного героя. Значит ли это, что, по-вашему, эти великие культурные фигуры могут рассказать нам что‑то о человеке (или, по крайней мере, послужить утешением)?
— В современном обществе, где средства массовой информации создают и распространяют различные виды информации, мы живем в условиях чего‑то типа огромного культурного резервуара. Мне нравится вытаскивать из этого резервуара иронические образы и делать их символами в своей истории. Например, как полковник Сандерс или Джонни Уокер в «Кафке на пляже». Мне также нравится тот факт, что все это действует мгновенно, игнорируя языковые, культурные, политические ценностные различия. «Дон Жуан» Моцарта, возможно, не так популярен, как полковник Сандерс, но все же.
— В конце «1Q84» Аомамэ беременна своим таинственно зачатым ребенком; в конце «Убийства Командора» Юдзу рожает девочку — и здесь тоже отец остается неизвестным. Почему на этот раз вы решили закончить свой роман рождением?
— Этот роман я написал около двух лет назад; когда я заканчиваю писать роман и публикую его, то редко его перечитываю, концентрируясь на следующей работе. Поэтому с течением времени я все больше забываю подробности сюжета, который написал ранее. Я гораздо лучше помню суть работы и обстоятельства, в которых писал ее, но забываю большинство деталей, за исключением самых важных. Почему я не могу вспомнить, как я писал эту часть «Убийства Командора», почему она стала такой, что это значит, есть ли у этого особый смысл? Еще больше забылось о «1Q84», который я писал еще раньше. Прошу меня извинить.
— Многие из ваших героев-мужчин неудачливы в любви или поиске вообще — как и рассказчик «Убийства Командора», который находится в процессе развода и страдает от творческого кризиса. Тем не менее вы много десятилетий счастливы в браке, и ваш профессиональный путь, по моему скромному мнению, весьма плодотворный и определенный. Где вы черпаете вдохновение для таких убедительных мужских персонажей?
— На самом деле, мое нынешнее состояние может показаться нереалистичным. Оглядываясь вокруг, я чувствую, что нахожусь в мире, где меня не должно быть. И когда я пишу рассказы, я чувствую, что живу не той жизнью, какой мог бы жить. Возможно, это полезно для психического здоровья. В смысле самоисцеления или исправления себя. Такую работу — помещение себя в другой контекст через историю — может провести только писатель.
Но даже если вы окажетесь в другой ситуации, конечно, есть вещи, которые не меняются ни при каких обстоятельствах. Я довольно терпелив по характеру, не против одиночества, люблю кошек и музыку.
— Ну и наконец, над чем вы работаете сейчас — пишете или переводите?
— Сейчас я пишу несколько коротких рассказов (получается или нет, пока не знаю). А перевод, над которым я сейчас работаю, — это рассказы Джона Чивера (очень интересные).
