— Как так получилось, что «Практика», которая изначально была все же театром текста, театром драматурга, теперь запускает музыкальное направление? Что это значит для театра?
— Мы начали этот долгий разговор еще с Димой Брусникиным, а потом продолжили его с Мариной [Брусникиной]. Это был разговор о том, что Москве не хватает такого места, где бы собирались друзья, соратники, которые могли обсуждать новые идеи, делиться своими свежими впечатлениями и просто вместе искать. Чем больше мы об этом говорили, тем больше понимали, что на самом деле этот круг очень-очень широк. В него вполне можно включить и драматических актеров, и музыкантов, которым интересны какие‑то более расширенные практики.
Дальше мы выстраивали достаточно стройную и логичную стратегию того, как это будет развиваться. Конечный результат — это какая‑то сложная камерная опера на территории драматического театра. Это последняя точка, в которую мы, по идее, должны прийти через серию концертов, которые начнем буквально с 5–6 апреля.
— Судя по вашим объяснениям и по информации, которая сейчас доступна, это будет похоже на лабораторию.
— А собственно, так и есть. Мы не придумывали что‑то на пустом месте, точнее, мы придумывали и делились опытом уже существовавших и нами проведенных лабораторий или встреч со зрителями и так далее.
Например, Теодор (дирижер Теодор Курентзис. — Прим. ред.) предложил мне два года назад, перед выпуском оперы «Cantos», провести такую интересную лабораторию: собрать людей, которые не имеют абсолютно никакого отношения к музыке — кто‑то закончил музыкальную школу, кто‑то несколько классов, кто‑то вообще не имел представления о музыке, тем более современной, тем более такой сложной. И передо мной стояла непростая задача: с помощью подручных средств (я набрал какие‑то камни, расстроенные гитары, бубны, гонги — в общем, все, что могло издавать хоть какие‑то звуки) научиться с этими ребятами сочинять музыку. Я им рассказывал, как я сочинял «Cantos», и показывал на разных инструментах. Если есть какие‑то сложные приемы звукоизвлечения, связанные с человеческим голосом, мы пытались это изображать. Как ни парадоксально, у всех это все получалось.
Самое удивительное — результат: люди шли слушать «Cantos» не с ощущением страха и ужаса, чего‑то неведомого, они шли к чему-то, что им знакомо и с чем они уже сталкивались. Многие ребята, с которыми я работал, после представления сидели очень долго маленькой группкой и в течение нескольких часов обсуждали, как это легко, насколько это может сильно воздействовать простыми, казалось бы, средствами. Хотя средства, я вам честно скажу, действительно простые. Чем больше человеку объясняешь, как это устроено, тем больше он начинает дружить с этим материалом — соответственно, этот материал становится для него не враждебным.
Наша программа отличается только тем, что лектор не ставит перед собой и публикой какую‑то стену, он не находится на сцене, он находится на той же площадке, где и люди, с которыми он общается. И это — принципиальная позиция.
У Теодора Курентзиса есть идея делать серию концертов, где он, например, будет собирать оркестр MusicAeterna или хор MusicAeterna, то есть сложный большой состав, для одного зрителя. Таким образом меняется точка восприятия: тот, кого мы привыкли воспринимать лидером, перестает им являться, и главным действующим лицом становится зритель.
И мы идем по этому пути, ищем этих слушателей, объясняем, что это несложно, просто нужно сделать маленький шаг навстречу друг другу.
— Интересно, что многие критики и театральные эксперты тоже говорят об эпохе зрителя. Поэтому так популярны иммерсивные проекты. В театре легко понять, как это будет работать, но как это сочетается с концертом хоть современной, но все еще академической музыки?
— Я вам могу открыть маленький секрет. Мы вместе с Ксюшей Перетрухиной и Семеном Александровским работаем сейчас над новым спектаклем. Мы взяли за основу маленький текст Достоевского — «Великого инквизитора» из «Братьев Карамазовых». Он бесконечно сложный, ставящий самые непростые задачи. Инквизитор обвиняет Иисуса в том, что тот совершил огромное количество ошибок, и современным инквизиторам или правителям приходится их исправлять для того, чтобы этот мир держался на плаву, чтобы не сгинул. И это очень интересные размышления. Они глубоко философские, они помещают зрителя в поле идеологизма. Мы всей душой болеем за Иисуса, потому что он — наше все, он наша душа. С другой стороны, мы не можем не соглашаться с инквизитором, который приводит стопроцентные доводы того, как существует современное государство и по каким законам оно существует, а по каким законам не может существовать.
Когда мы с Ксюшей и Семеном размышляем по поводу этого спектакля, мы находим, например, несколько точек, в которых будет звучать музыка или текст. Публика достаточно свободна в своем выборе, она идет на свет, она идет на звук, она идет на текст — и обманывается, потому что оказывается в какой‑то момент, что это все искусственно, что это ненастоящий текст, что те звуки, которые казались настоящими, — электронные и так далее. А то, что казалось второстепенным, на самом деле находится совсем в другой точке сцены, и таким образом человек получает выбор: он продолжает слушать то, что ему уже понятно, или понимает, что это искусственное, и идет в другую точку — искать настоящее.
— Истину?
— Истину, если можно так сказать. Не знаю. Что‑то, что, возможно, придется начать сначала.
— Это в «Практике» тоже будет?
— Это будет, скорее всего, в «Электротеатре», сейчас очень серьезно думаем над концепцией этого спектакля.
И нам очень нравится то, что мы не задаем какие‑то параметры для публики, а изначально ставим ее в такие условия, когда она вынуждена делать выбор — очень непростой, иногда ошибочный. А иногда настолько теряться, что приходится оставаться в какой‑то точке и пытаться слушать одновременно живое и неживое. Эта игра про живое и неживое — собственно, то, про что существует весь современный театр, начиная с Древней Греции.
А с другой стороны, это такая степень иммерсивности, которая человека погружает во внутренние размышления и доводит в лучшем случае до катарсиса, а в худшем случае — до каких‑то расстройств, связанных с психикой. Все мы и так нездоровы, а если мы еще ставим сознательно какие‑то вопросы, которые не имеют ответов в этой реальности, это еще более сложно. И, собственно, такой уровень поиска для нас кажется самым интересным сейчас в современном театре.
— Давайте вернемся к концерту 6 апреля. Театр специально собирал ансамбль музыкантов для этого события. Там уже участвуют профессиональные музыканты?
— С разной степенью подготовленности, но тем не менее это все очень хорошие музыканты. Мы действительно провели очень серьезный кастинг, прослушали больше 120 заявок — это достаточно много.
— А были претенденты только из Москвы?
— Достаточно широкая география, но, конечно, большинство из Москвы, это понятно. У нас принципиальное условие, что все должны пройти какое‑то посвящение и, возможно, даже какой‑то внутренний тренинг. Причем все абсолютно — и музыканты, и актеры, и вокалисты — должны каким‑то образом себя переродить, преодолеть.
И в связи с этим очень многие музыканты у нас отсеялись, потому что поняли, что либо они с этим не справятся, либо им не хватит времени на такую сложную трансформацию. Но, вы знаете, процентов 80 ребят, которых мы отобрали, готовы идти вместе с нами до конца.
— Вы в отборе участвовали?
— Естественно. Мы попросили, чтобы люди ответили на вопросы анкеты и прислали свои записи. И я прочитал абсолютно все анкеты и посмотрел все записи. Это заняло достаточно большое количество времени, но это было правда очень интересно.
На самом деле там очень много хороших ребят. Для нас, возможно, важнее даже не столько высочайшие профессиональные качества, сколько желание человека идти в сторону изменения, навстречу нам. Мы тоже готовы делать шаги для того, чтобы эта встреча состоялась.
— То есть такая максимально горизонтальная структура…
— …где все равны и — главное — могут обмениваться опытом, что очень важно. Потому что сейчас, вы знаете, просто такая тенденция: люди меняются местами, и места меняются людьми. То, что казалось незыблемым, становится мобильным и меняется. Боря Юхананов (режиссер и художественный руководитель «Электротеатра Станиславский». — Прим. ред.), например, называет это «новая точка сборки», он говорит, что это новопроцессуальный театр. Он говорит, что старый театр был синкретическим, то есть неделимым на разные составные части. Человек, который сочинял спектакль, должен был быть драматургом, композитором, уметь играть на инструменте, быть актером, петь. Если что‑то из этого не получалось, то театр разваливался. И, собственно, по пути своего развития театр действительно развалился на такое количество мельчайших микроатомов, что теперь остается только их собирать в новые какие‑то более глобальные структуры, что, собственно, и происходит сейчас.
— Так же как раз и работает «Театр взаимных действий».
— Более того, когда мы сочиняли «Cantos», это вообще для меня было что‑то новое, абсолютно уникальное. Я думал, моя идея локальная. Я знаю, какую я напишу музыку, мне нужно только встретиться с Ксюшей, с режиссером, все рассказать и приступить к работе.
Но было совершенно не так. Ксюша мне задавала вопросы в течение четырех часов. Причем это были сложные вопросы, самые сокровенные, на которые я, возможно, сам не знал ответа. Для нее это было важно. Семен был проводником, и спектакль сочинился целиком в одно время.
Поэтому я не могу сказать, кто из нас важнее — композитор, или художник-постановщик Ксюша Перетрухина, которая придумала это пространство сложное, или Теодор, который советовал удивительные тонкие вещи, которыми я воспользовался. Это было самое настоящее сотворчество.
— Я хотела спросить про кураторов, которых в этой музыкальной программе четверо. Как это должно работать?
— Самое главное — что мы дружим. То есть мы встречаемся не потому, что «мне надо сделать это, а тебе надо сделать это». Каждый делает то, что лучше всего у него получается.
С Мариной Брусникиной, нашим художественным руководителем, мы по-настоящему сдружились. Когда обсуждаем какие‑то вещи, она мне всегда говорит: «Леша, я вам очень доверяю. Все, что вы советуете, мне очень нравится». Так она предложила мне возглавить музыкальное направление. Я ей сразу объяснил, что нам нужен музыкальный руководитель, потому что я не справлюсь в силу своей занятости. И предложил Ольгу Власову. Она яркий музыкант и дирижер — артистичная, владеет современными вокальными техниками. Мне кажется, она очень органично влилась в руководящий состав музыкального направления.
Юра Квятковский занимается с музыкантами актерскими практиками и планирует помогать нам с концертами как режиссер. Родилась идея — создать ансамбль. И теперь мы можем не просто голословно придумывать какие‑то проекты, а тут же исполнять их с помощью оркестрантов. К тому же у нас только одних вокалистов появилось больше десяти. С таким количеством музыкантов можно создать полноценную оперу.
— Правильно ли я понимаю, что будут композиторы, которые будут специально для этого ансамбля писать произведения?
— Именно так.
— А у ансамбля будет свое название? Типа «Практика-оркестр»?
— Вы угадали, ансамбль «Практика».
— Вот расскажите, как вы будете людей интегрировать в современную музыку?
— Я думаю, что это будет примерно так же, как в Перми перед премьерой оперы «Cantos». Я буду людям рассказывать о том, как устроены партитуры, совсем простым языком. Иногда более сложным, если это сложные партитуры. Но самое главное — я пойду навстречу зрителю, и я надеюсь на ответные шаги с его стороны.
— То есть зрители тоже будут участвовать?
— Обязательно. Зритель будет очень-очень активен и будет участвовать в исполнении.
— Это музыкальное направление ведь не единоразовая акция? Сколько театр планирует поддерживать программу? Кажется, в планах целый фестиваль.
— Да, к следующему сезону мы хотим создать фестиваль современных опер. Сейчас продумываем список произведений — это должны быть камерные оперы, как, например, «Machinations» Жоржа Апергиса. Она написана для электроники и четырех перформеров, которые необязательно должны быть музыкантами, это могут быть актеры, актрисы.
Или опера голландского композитора Мишеля ван дер Аа для одного исполнителя. Она мультимедийная, то есть один человек постоянно транслируется на огромное количество разных мониторов.
Таких опер много, и я очень надеюсь, что у нас появится более серьезная финансовая поддержка и мы сможем заказывать какие‑то интересные партитуры молодым композиторам. Это было бы идеально, это то, к чему лично я хотел бы стремиться. «КоOPERAция» (лаборатория молодых композиторов и драматургов. — Прим. ред.) обнаружила просто целую плеяду интересных молодых и ярких композиторов, которым можно и нужно заказывать музыку.
Короче, планируем существовать по максимуму. Мы будем постепенно развивать, обогащать направление. Оно и само по себе обогащается — оказалось, что ребят талантливых было намного больше, чем количество мест, которое мы заявили в списке, поэтому мы набрали дополнительный состав, то есть не десять человек, а более 25.
— То есть состав музыкантов может меняться?
— Конечно. Мы очень надеемся, что это направление будет активно развиваться и интеграция в какое‑то новое пространство будет происходить все более и более интенсивно. Сейчас уже, кстати, есть некоторое количество предложений сотрудничества с ансамблем и театром «Практика». Я пока их не буду озвучивать.
— А как будут задействованы приглашенные гости? Шестого числа это будет Юлия Пересильд, верно?
— Да, Юля будет петь на показе в 21.00. Я обратился к ней не просто как к знакомой известной актрисе, у нее есть опыт — больше десяти лет назад она исполняла мою оперу «Станция».
Есть еще один гость — это Петя Главатских, мультиперкуссионист, который играет буквально на всем, что стучит, звенит и так далее. И, собственно, я буду играть на кларнете.
— А кто занимался подбором программы? Вы вместе с Ольгой?
— Да, это было коллегиальное решение. С одной стороны, у нас не бесконечные финансовые возможности — это первое. Второе — хотелось сделать что‑то такое, чего еще не было в Москве. И третье — сделать нечто интерактивное, связанное с публикой, с ансамблем, задействовать все пространство «Практики». А также позвать Сережу Филатова, который бы своими объектами как бы окутывал все это пространство.
В общем, мы действительно очень долго думали о том, как это сделать. Я надеюсь, что будет интересно.
— Можно так сказать, вы мягко так зрителей погружаете в современную музыку.
— Мы не заигрываем с публикой, мы сразу же начинаем требовать от них активно включаться и играть вместе с нами.
— Давайте поговорим о вашем новом проекте «Нить», который будет представлен на Дягилевском фестивале. Я почитала, что написано на сайте фестиваля, и поняла, чем он вдохновлен, но я так и не поняла, как это будет устроено. Это будет все-таки спектакль? Перформанс? Концерт?
— Это будет одновременно и концерт, и перформанс, и спектакль, и иммерсивный театр. Я не буду открывать все секреты, которые уже в нем заложены. Буквально вчера я больше часа разговаривал с Теодором, и мы договаривались о событиях, которые будут происходить. Ему все очень понравилось, он согласился. Я только маленькую тайну открою: Теодор тоже будет участвовать в этом спектакле.
— А на какой площадке это будет?
—В «Триумфе». Там будет все очень сложно устроено, начиная от того, что зрительские места будут расположены по спирали, причем по спирали Фибоначчи. И весь спектакль будет замыкаться в центре этой спирали.
Мы связали очень много разных сюжетов, разных коннотаций, и одна из важнейших — это «Божественная комедия» Данте.
Кстати, на закрытии фестиваля еще будет альтернативный концерт. Теодор предложил трем композиторам — а именно себе, мне и Мите Курляндскому — собрать ансамбли и играть самую экспериментальную музыку на заводе Шпагина.
— Например, что вы имеете в виду — самое экспериментальное?
— Могу рассказать о своей части: будут участвовать мультиперкуссионист Петя Главатских, Сережа Филатов со своими объектами, Дима Мазуров, певица Элени Стамеллоу и я, и мы будем выстраивать такой фактически клубный сет. Что будет делать Теодор — неизвестно, он никому не говорит, что у него за команда, так что всем будет интересно.
— Люди боятся современной музыки?
— Те, кто не знает, боятся. Но вот в Перми (где с 2011 года работает Курентзис. — Прим. ред.) уже не боятся. Это очень странно, потому что Пермь намного более закрытый город и более консервативный, честно скажем, провинциальный, но там люди намного более охотно идут на самые современные постановки. Вот люди идут, не знаю, слушать «Tristia», «Жанну дʼАрк» Онеггера. Когда Ensemble Modern приезжал, собирал полный зал. И Теодор прекрасно знает, что это будет востребовано и что есть публика, которая уже научилась этого не бояться. Поэтому нам в Москве просто нужно учиться у провинции быть более открытыми.